<Пантеон и репертуар русской сцены. ‑ СПб., 1848. – Том ІІІ. Май. Книжка пятая. С. 71‑82.>

ПЕТЕРБУРГСКIЙ

ТЕЛЕГРАФЪ.

___

СИГНАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ.

___

Разсказы г. Плещеева; Управитель, повѣсть г. Аскольдова; Люди странствующiе, повѣсть г. Ковалевскаго; Приключенiя домашняго учителя, романъ г. А. Р–на. Москвитянинъ. Нѣсколько словъ о русскихъ газетахъ.

___

Статья вторая.

Въ нынѣшнемъ нумерѣ Пантеона намъ остается пересмотрѣть слѣдующiе журналы за Январь и Февраль мѣсяцы: Библiотеку для чтенiя, Сѣверное Обозрѣнiе, Сынъ Отечества и Москвитянинъ, да въ бѣгломъ очеркѣ представить отчетъ о дѣятельности наиболѣе извѣстныхъ газетъ нашихъ: С. Петербургскихъ Академическихъ Вѣдомостей, Сѣверной Пчелы и Инвалида.

Но прежде — нежели мы приступимъ къ этому, долгомъ считаемъ упомянуть о нѣкоторыхъ небольшихъ расказахъ, помѣщенныхъ въ смѣси Отечественныхъ Записокъ и Современника, о которыхъ мы не успѣли представить читателямъ нашего мнѣнiя въ прошломъ обзорѣ. Такихъ расказовъ было три: Чужая жена г. Ѳ. Достоевскаго, мелкопомѣстные помѣщики г. Ковалевскаго и Папироска: г. Плещеева. Чтобъ не дѣлать слишкомъ большаго отступленiя, мы поговоримъ лишь о послѣднемъ, потому что г. Плещеевъ только еще выступаетъ на поприще повѣсти и долгъ заставляетъ насъ высказать свое мнѣнiе о его талантѣ.

Г. Плещеевъ былъ извѣстенъ до сихъ поръ въ литературномъ мiрѣ небольшимъ томикомъ своихъ стихотворенiй, изъ которыхъ многiя были замѣчательны, особливо нѣсколько поэтически–вѣрныхъ переводовъ изъ Гейне. Но, какъ кажется, въ послѣднее время онъ задумалъ измѣнить Апполлону

72

и попытать силы свои въ прозѣ. Говорятъ, что время поэзiи и въ особенности лиризма для насъ прошло: мы думаемъ, что оно еще не наступило. Что публика охладѣла вообще къ стихотворенiямъ и почти ихъ вовсе не читаетъ — это еще ничего недоказываетъ. Явится сильное дарованiе, внесетъ новыя стихiи и въ содержанiе и въ форму свою, выдвинетъ изъ жизни доселѣ невиданные образы и вотъ мы всѣ, люди хладнокровные и положительные, читающiе только скуки–ради, между обѣдомъ и преферансомъ, всѣ мы станемъ вдругъ восхищаться, выучимъ наизустъ цѣлыя тирады и, къ крайнему удивленiю своему, обрѣтемъ въ груди у себя бездну чувствительности. Чего добраго, намъ даже придется упрекнуть себя — какъ бы это сказать получше? — въ недостаткѣ солидности, tranchons le mot, — въ вѣтренности! Вотъ до какихъ крайностей могло бы довести появленiе могучаго, рѣшительнаго дарованiя. Но мы можемъ быть увѣрены, что оно покуда не возмутитъ ни нашего послѣ–обѣденнаго сна, ни милаго сердцу нашему преферанса, — нѣтъ, оно не сдѣлаетъ насъ вѣтренными, почтенный читатель. Мы знаемъ съ вами, мы твердо убѣждены, что историческая послѣдовательность, безъ которой невозможно ни одно рѣзкое явленiе въ жизни, не позволитъ явиться такому дарованiю. И потому ничто болѣе не воспрепятствуетъ намъ поговорить о талантѣ г. Плещеева.

До сихъ поръ мы прочли три небольшiе его разсказа: Енотовую шубу, Папироску и Протекцiю, первую въ Отечественныхъ Запискахъ, вторую въ Современникѣ, а третью въ С. Петербургскихъ Вѣдомостяхъ. Вотъ все, что пока напечаталъ авторъ. Прежде всего намъ нравится въ нихъ легкость и непринужденность разсказа, простота вымысла и нѣсколько насмѣшливый, вскользь брошенный, но отнюдь не злобливый взглядъ на солидную жизнь, которую ведемъ мы съ вами, почтенный читатель. Правда, его взглядъ не проникаетъ въ самую глубь этой жизни, въ разрозненныхъ ея явленiяхъ не стремится отыскивать одной полной, потрясающей своимъ паѳосомъ картины, но тѣмъ легче для насъ съ вами, читатель. Потому–то, можетъ быть, намъ такъ и нравится этотъ насмѣшливый взглядъ на нашу солидность, и на наши солидныя слабости. Да и за кѣмъ ихъ нѣтъ? Вотъ, напримѣръ, одинъ изъ читателей полюбилъ итальянскую оперу, сталъ отчаяннымъ «борсистомъ», приходитъ въ френетической восторгъ отъ Casta diva u dore mortale, однимъ словомъ, изъ солиднаго начинаетъ становиться вѣтренымъ читателемъ. Что–жъ вы думаете, кто этимъ воспользовался? авторъ? Нѣтъ, авторъ тутъ нисколько не замѣшанъ, онъ только построилъ изъ этого премиленькую повѣсть: Енотовая Шуба. Воспользовалась этимъ супруга солиднаго читателя, нѣсколько легкомысленная читательница, которою онъ сталъ неглежировать за своею новою страстью. Воспользовалась же она этимъ обстоятельствамъ совершенно новымъ и оригинальнымъ образомъ, именно, посредствомъ енотовой шубы своего супруга, которую тотъ отсылалъ изъ театра домой съ своимъ кучеромъ, такъ, что легкомысленная читательница могла минута въ минуту опредѣлить время возвращенiя своего солиднаго супруга! Не придетъ же онъ безъ шубы домой! Однако вышло, что онъ разъ пришелъ безъ шубы, правда, но за то въ прiятельской бекешѣ и тутъ съ нимъ случилось нѣчто очень непрiятное.

А вотъ еще другой читатель, только этотъ будетъ посолиднѣе перваго, разъѣзжаетъ на щегольскихъ дрожкахъ отъ Морне къ Кадошу и отъ Кадоша къ Морне съ окуркомъ папироски, найденнымъ имъ въ женниной спальнѣ, на ночномъ ея столикѣ — разъѣзжаетъ

73

для того, чтобы узнать, чьей фабрикацiи могла быть обличительная папироска и по этому уже добиться, кому изъ двухъ его молодыхъ и потому еще легкомысленныхъ подчиненныхъ, на которыхъ падаетъ его подозрѣнiе, она принадлежала. По этому узору авторъ написалъ очень занимательную повѣсть: Папироска.

Вотъ третiй читатель, въ повѣсти: Протекцiя, такъ ужь во–все не солидный, хотя имѣетъ пламенное желанiе сдѣлаться поскорѣе солиднымъ, спитъ и видитъ только о комфортѣ. Онъ увѣренъ, что это благо снидетъ на него единственно черезъ протекцiю женщинъ. Но сколько онъ ни гоняется за нею, солидность, какъ кладъ, ему не дается. Вѣчно–то онъ попадется въ просакъ, то накроетъ его истинно–солидный читатель, отъ котораго зависитъ осуществленiе всѣхъ его мечтанiй. Это цѣлыя приключенiя одного молодаго человѣка. Но справедливость требуетъ сказать, что расказъ этотъ слабѣе двухъ предыдущихъ. Главный недостатокъ въ художественномъ отношенiи состоитъ въ томъ, что около половины повѣсти занято эпизодомъ, въ которомъ повѣствуется о прежнихъ приключенiяхъ героя и только въ другой половинѣ герой является въ настоящемъ перiодѣ своей дѣятельности, потому интересъ раздвояется и выходитъ нѣчто въ родѣ двухъ повѣстей, сшитыхъ нѣсколько непрочно.

Повторяемъ, мы рады появленiю въ нашей литературѣ такого легкаго дарованiя, до того рады, что намъ было бы жаль, еслибъ авторъ, измѣнивъ своему невзыскательному роду, захотѣлъ попробовать свои силы въ болѣе серьезномъ родѣ. Послѣ такого прекраснаго начала и солидные и не солидные читатели въ правѣ ожидать отъ г. Плещеева труда болѣе обширнаго, но въ такой же легкой и занимательной формѣ.

Но вотъ передъ нами двѣ толстыя книжки «Библiотеки для Чтенiя.» Равнодушiе ко всему и ко всѣмъ девизъ ея. Она не вмѣшивается ни въ чьи дѣла, не раздѣляетъ ни чьихъ мнѣнiй, не смущается ни чьими толками и продолжаетъ выходить ежемѣсячно себѣ во славу, а читателямъ своимъ и подписчикамъ на пользу. Она затворилась въ своей желтой оберткѣ и ни на кого и смотрѣть не хочетъ, даже и на свѣтъ Божiй не взглянетъ. Она также, какъ и прежде, надъ всѣмъ смѣется и подтруниваетъ, такъ, что невольно спрашиваешь себя: надъ чѣмъ же наконецъ не смѣется Библiотека для Чтенiя? Она по прежнему не исповѣдуетъ никакихъ мнѣнiй, не держится никакой теорiи, въ дѣлѣ искусства. Правда, есть у ней одинъ задушевный конекъ, которому она остается до сихъ поръ вѣрною: это хорошiй тонъ и приличiе. Она, на–примѣръ, готова бы хвалить Гоголя, потому что она журналъ со вкусомъ и, хотя не отказала бы себѣ въ удовольствiи посмѣяться надъ нимъ при случаѣ, но какъ можно полюбить ей писателя, у котораго попадаются, къ ея великому соблазну, слова: чортъ, воняетъ, и т. д.? Нѣтъ, такихъ писателей она любить не можетъ. Но за то въ ея нелюбви нѣтъ нисколько ожесточенiя. Она сказала разъ свое мнѣнiе и баста — повторять его не будетъ, въ споры никакiя не войдетъ. Это не прилично.

Нынѣшнiй годъ нашелъ ее въ самомъ цвѣтущемъ здоровьѣ и въ превосходномъ расположенiи духа. Мы признаемся въ своей слабости... мы нѣсколько не равнодушны къ ней… по старой памяти. Мы помнимъ, тому уже очень давно, когда мы всѣ были, кто еще очень молодъ, а кто моложе, мы помнимъ, съ какимъ нетерпѣнiемъ, бывало, ожидали выхода каждой изъ ея книжекъ. А

74

какъ бывало восхищались ея стихотворенiями! Гдѣ теперь эти свѣтила русскаго Парнасса, гг. Тимоѳеевы, Бернеты? давно уже мы не встрѣчаемъ ихъ знаменитыхъ именъ на ея страницахъ. Увы! ихъ замѣнили другiя имена, которыми уже никто болѣе не восхищается, даже никто не старается удержать ихъ въ памяти, хотя они каждый мѣсяцъ съ акуратностiю о себѣ напоминаютъ. Беремъ январскую книжку Библiотеки для Чтенiя, развертываемъ ея первыя страницы, чтобы взглянуть покрайней мѣрѣ на имена эти, узнать какiя они такiя. Нѣтъ ни одного. И даже ни одного стихотворенiя! не вѣря глазамъ своимъ, поспѣшно хватаемся за февральскiй нумеръ: тоже нѣтъ! и такъ, и у Библiотеки для Чтенiя одною иллюзiею меньше. Но за то сколько прозы! Открываете отдѣлъ русской словесности — повѣсти, романы и мемуары; иностранной — опять романы и драма; наукъ и художествъ — снова романы; смѣси — опять романы. Какъ видите, Библiотека для Чтенiя вѣрна своему имени, которое она такъ почетно и равнодушно въ продолженiи столькихъ лѣтъ носитъ на своихъ разноцвѣтныхъ оберткахъ. Она Библiотека для Чтенiя, а тамъ по ней хоть трава не рости. Читать она даетъ вамъ въ–волю — въ цѣлый мѣсяцъ не перечтете. И съ кѣмъ вы не встрѣчаетесь въ ней? и съ Александромъ Дюма, и съ Шиллеромъ, и съ авторомъ «Петербурга днемъ и ночью» и съ знаменитымъ авторомъ «Выжигина и Воспоминанiй», и со многими другими авторами, болѣе или менѣе знаменитыми. Но начнемъ съ начала:

Первый нумеръ Библiотеки для Чтенiя начинается, впрочемъ, не знаменитостью. По крайней мѣрѣ имя, подписанное подъ повѣстью «Управитель», мы, если не ошибаемся, вдимъ въ первый разъ въ печати; г. Аскольдовъ, по всей вѣроятности, псевдонимъ и, такъ какъ онъ еще не пользуется завидною участью принадлежать къ знаменитостямъ, то намъ тѣмъ прiятнѣе будетъ высказать ему наше искреннее мнѣнiе о его первомъ произведенiи, хотя оно и принадлежитъ къ тому разряду литературнымъ явленiй, о которыхъ трудно произнести какое нибудь рѣшительное сужденiе. Нельзя сказать, чтобъ повѣсть эта была вовсе дурна, потому что нѣсколько сценъ, нѣсколько описанiй, нѣсколько ловко пойманныхъ чертъ изъ нашей дѣйствительности, одинъ или два почти удавшихся характера протестуютъ противъ такого приговора. Съ другой стороны, нельзя также сказать, чтобъ она была и хороша, потому что нѣтъ в ней той художественно–стройной связи, которая все бы въ ней обнимала, все ставила бы на свое мѣсто. Она похожа на картину, въ которой групировано много лицъ, болѣе или менѣе удачно очерченныхъ, но вся эта група освѣщена со всѣхъ четырехъ сторонъ, какъ попало, такъ, что все становится и слѣпо и блѣдно и весь еффект потерянъ. Все дѣйствiе въ повѣсти основано бѣдности Петра Ивановича Якорева, управителя на одномъ изъ большихъ заводовъ, но бѣдность эта нисколько, по нашему мнѣнiю, не оправдана, или лучше сказать, не находитъ себѣ оправданiя въ деликатномъ чувствѣ, запрещавшемъ Якореву требовать себѣ вознагражденiя по заслугамъ отъ заводчика, потому что чувство это, какъ весьма странное, требуетъ само для себя оправданiя и подкрѣпленiя въ самомъ характерѣ. Какъ? человѣкъ, получавшiй тридцать лѣтъ тому назадъ, когда деньги были дороги, 1500 р. ас. жалованья, не можетъ потребовать за труды свои прибавки отъ сына того человѣка, съ которымъ былъ связанъ дружбою? Съ сыномъ этимъ и наслѣдникомъ завода, онъ не имѣетъ никакихъ другихъ сношенiй, кромѣ дѣлъ по

75

заводу; даже сынъ этотъ обращается съ нимъ, какъ съ слугою, а не какъ съ другомъ своего отца. Такъ что же мѣшаетъ ему просить себѣ прибавки, какъ и совѣтуетъ ему сынъ его Сергѣй, тѣмъ болѣе, что молодой хозяинъ и слова не сказалъ–бы и если самъ не вздумалъ предложить ему прибавку, то потому только, что по молодости не догадался, а можетъ быть, даже и думалъ, что Якоревъ пользуется нѣкоторыми другими доходами, о которыхъ никогда не упоминается при составленiи контракта. И вотъ этотъ человѣкъ изъ какого–то непонятнаго рыцарства, лучше соглашается видѣть кругомъ себя бѣдность и недостатки всякаго рода, отъ которыхъ страждутъ его дѣти, его любимая дочь Катя; болѣе того: лучше соглашается на подлость, на утайку хозяйскихъ денегъ, чѣмъ на самый прямой, благородный путь къ достиженiю безбѣднаго положенiя. Якоревъ въ повѣсти является человѣкомъ положительнымъ, здравомыслящимъ, высоко честнымъ и благороднымъ. Стало–быть, въ такомъ характерѣ вовсе нѣтъ оправданiя такого страннаго, психологическаго явленiя.

Другое лицо, прикащикъ Ершь, тоже грѣшитъ нѣсколько противъ психологiи. Онъ протерся изъ низкаго званiя, изъ крестьянъ; выставленъ у автора человѣкомъ стремящимся къ снисканiю себѣ общественнаго положенiя, готовый для этаго на всякую низость, хотя еще не совсѣмъ отказавшiйся отъ человѣческаго достоинства. Какъ видите, характеръ могъ бы выдти великолѣпный. Но вотъ онъ хочетъ жениться на Катѣ, дочери Якорева. Въ повѣсти мы не видимъ, чтобъ онъ былъ особенно влюбленъ въ нее. Но даже еслибъ и былъ, то такiе люди жертвуютъ для своей цѣли своими страстями. Они женятся не иначе, какъ по расчету, и уже добившись какой нибудь карьеры. А какое улучшенiе въ судьбѣ его, въ его положенiи доставитъ ему Катя, дѣвушка бѣдная, безъ всякаго приданаго? Еще намъ не нравится, зачѣмъ Катя умираетъ послѣ катастрофы, лишившей жизни отца ея? Конечно, авторъ можетъ намъ на это отвѣтить, что онъ не сочинилъ все это, что это истинное происшествiе. Согласны, но то, что можетъ быть истиною въ случившемся происшествiи, не всегда бываетъ истиною въ искусствѣ. Искусство беретъ изъ жизни фактъ, но отрѣшаетъ его отъ всего случайнаго и частнаго и возводить его въ общiе законы необходимаго. А въ смерти Кати не было необходимаго. Напротивъ, катастрофа достигла бы всей трагичности, еслибъ Катя, чтобъ облегчить участь брата, пожертвовала собою, отказалась отъ любви своей и отъ нужды вышла за Ерша: она вѣдь не знала, что онъ былъ истиннымъ убiйцею отца ея.

Мы распространились объ этой повѣсти, потому–что это первое произведенiе автора, а на первое произведенiе нельзя смотрѣть безъ особеннаго чувства участiя, если хоть нѣсколько замѣтно присутствiе таланта. Лучшее лицо въ этой повѣсти, по мнѣнiю нашему, Сергѣй. Но все въ ней отзывается еще большою неопытностiю и незрѣлостiю. Слога нѣтъ, хотя языкъ правиленъ. Жаль, что авторъ любитъ употреблять глаголы въ настоящемъ времени. Это не всегда кстати и хорошо. Повѣсть читалась бы съ большимъ интересомъ, еслибъ была раздѣлена на главы. Раздѣленiе это необходимо: оно помогаетъ читателю скорѣе удерживать въ памяти весь рисунокъ повѣсти, даетъ роздыхъ впечатлѣнiю и тѣмъ способствуетъ ему сосредоточиваться. Мы замѣтили еще въ авторѣ наклонность украшать природу. Мы готовы приписать это скорѣе незрѣлости таланта, чѣмъ нарочно принятому желанiю слѣдовать

76

по избитымъ путямъ риторики. Мы долгомъ считаемъ напомнить автору, что украшать природу еще не значитъ возводить ее въ искусство. Въ искусствѣ нѣтъ риторики. Нѣтъ ея ни у одного великаго писателя. Нечего украшать природу, потому–что въ искусствѣ нѣтъ грязи, потому–что самая низкая природа, перейдя черезъ процессъ творчества, какъ черезъ очистительное горнило, перестаетъ быть низкою природою: ибо не является уже болѣе чѣмъ-то отдѣльнымъ, разрозненнымъ, безъ всякаго смысла и значенiя, но въ строгой связи съ какимъ нибудь вѣчнымъ закономъ, но просвѣтленная мыслью художника. Потому-то, отъ чего мы съ чувствомъ омерзенiя отворачиваемся въ дѣйствительности, въ искусствѣ привлекаетъ все наше вниманiе. Съ Ноздревымъ, на-примѣръ, оборони Богъ встрѣтиться когда нибудь, даже на улицѣ, а тѣмъ болѣе въ обществѣ, а между тѣмъ, онъ невыразимо хорошъ въ романѣ. Нельзя досыта налюбоваться имъ. И въ этомъ заключается тайна эстетическаго наслажденiя. Вы любуетесь не самим Ноздревымъ, а творчествомъ, посредствомъ котораго созданъ этотъ характеръ и возведенъ до типа. — Украшать природу позволительно только тѣмъ писателямъ, которые не могутъ возвести ее до искусства. На то они риторы!

Вотъ на–примѣръ въ повѣсти г. Ковалевскаго: Люди странствующiе, люди страждующiе, дѣло никакъ ужъ не могло обойтись безъ украшенiй.

Въ наше время трудно написать вещь положительно бездарную и помѣстить ее въ какомъ бы то ни было журналѣ. Такъ и въ повѣсти г. Ковалевскаго есть что–то такое, въ силу чего нельзя назвать ее произведенiемъ вовсе бездарнымъ. Но указать на это что–то рѣшительно нѣтъ никакой возможности. Хочешь указать, напримѣръ, на одну сцену, а тутъ, какъ нарочно, какое нибудь лицо встанетъ вдругъ на риторическiя ходули, да и начнетъ передъ вами кривляться въ судорогахъ героизма. Хочешь замѣтить одинъ какой нибудь характеръ, обрадуешься, что онъ одаренъ нѣсколько и костьми и тѣломъ и какъ будто кровью, а онъ возьметъ да и стукнется предъ изумленными глазами вашими и обратится въ наивоздушнѣйшiй изъ призраковъ, такъ что вы уже болѣе его и не увидите.

Главное дѣйствующее лицо въ этой повѣсти какое–то существо странное, непонятное, честь открытiя котораго принадлежитъ безспорно одному г. Ковалевскому. Служба заноситъ его въ степь на линiю, на юговосточную границу Россiи, въ мѣстечко, которое не то городокъ, не то укрѣпленiе. Авторъ называетъ это мѣстечко Каратабаномъ и въ немъ–то герой этой повѣсти занимаетъ самое почетное и видное мѣсто правителя. Фамилiя его Альпинъ. Признаемся, мы никакъ не могли полагать, чтобъ это была фамилiя, мы все думали, что это имя собственное, данное при св. крещенiи и теперь еще, когда прочли повѣсть и узнали въ чемъ дѣло, произносимъ это имя съ ударенiемъ на второмъ слогѣ: Альпинъ. Такая странная, аркадская фамилiя. И такъ, Альпинъ, человѣкъ богатый, привыкшiй къ роскоши, къ столичной жизни, человѣкъ съ самыми пылкими, за–альпiйскими страстями, человѣкъ одаренный всѣми совершенствами души и тѣла, принужденъ томиться въ какомъ–то Каратабанѣ.

«Альпинъ глядѣлъ въ окно и невидалъ, какъ пронеслась передъ нимъ по горамъ черная туча. Она разразилась громомъ. Альпинъ не слышалъ грома. Два раза приходили ему сказать, что дежурный

77

по карауламъ ожидаетъ (чего?). Секретарь давно переступалъ съ ноги на ногу, покашливая. Альпинъ оставался неподвижнымъ…»

«Дѣятельность у Альпина ключемъ била изъ сердца, но самыя мелкiя преграды на пустомъ и скучномъ полѣ останавливали потокъ, затомляли сердце страданiями Тантала. Для его пылкой души, стремительной мысли, для его генiя, нуженъ былъ Вавилонъ. Вавилономъ, особенно во время столпотворенiя, онъ бы управлялъ на славу…

Мы все думали, что авторъ шутитъ и пытаетъ себя въ сатирическомъ родѣ — какое! Онъ все это говоритъ чрезвычайно серьезно, онъ даже всему этому вѣритъ. И вотъ герой этотъ начинаетъ скучать и распекать и всѣ Каратабанцы передъ нимъ трепещутъ. Онъ становится мраченъ; характеръ его ожесточается. Но спрашивается, зачѣмъ же этотъ герой живетъ в Каратабанѣ, если ему жить тамъ не хочется и въ тягость? Онъ богатъ, а у насъ насильно служить никого не заставляютъ. Этого авторъ не счелъ нужнымъ довести до свѣденiя читателей. Но слушайте дальше. Въ Каратабанъ прiѣзжаетъ обозъ съ актерами; они–то и есть люди странствующiе. Въ числѣ ихъ находится одинъ жалкiй, семидесятилѣтнiй старикъ, суфлеръ, съ дочерью своею, тринадцатилѣтнею дѣвочкою Лялею, прижитою имъ съ одною цыганкой въ то время, какъ онъ былъ въ плѣну въ Хивѣ. Дѣвочка эта — жалкiй и блѣдный сколокъ съ Миньоны Гете. Казалось бы, что послѣ Гете и Виктора Гюго, повторившаго этотъ поэтическiй образъ въ Эсмеральдѣ, какъ–то страшно, да и вовсе нѣтъ нужды, снова вызывать его. Но для автора, Гете и Викторъ Гюго не указъ. Эженъ Сю написалъ Парижскiя тайны, г. Ковалевскiй написалъ Петербургъ днемъ и ночью — стало быть, онъ уже достаточно доказалъ, что онъ въ своемъ правѣ. Впрочемъ, дѣвочка Ляля еще лучшее лицо въ повѣсти, вѣроятно оттого, что матерiалы для него были уже готовые. Ляля, какъ вы уже напередъ знаете, должна влюбиться въ Вильгельма Мейстера — въ Альпина, хотѣлъ сказать я; и влюбляется, страстно влюбляется, но безъ всякой взаимности. Альпинъ играетъ ею, какъ игрушкой, оскорбляетъ на каждомъ шагу, потому–что онъ, несмотря на все свое геройство, жестоко грубъ и безчеловѣчно чорствъ: Ляля дебютируетъ на сценѣ въ одной роли и превосходитъ ожиданiя всѣхъ. Проходитъ нѣсколько времени. Разъ помощникъ Альпина принесъ къ нему вмѣстѣ съ казенною почтою письмо изъ Петербурга.

«Онъ, (Альпинъ) съ жадностью схватилъ пакетъ. Печать поразила его болѣе самой надписи. Сердце у него забилось. Руки дрожали.

«Лицо Альпина, по мѣрѣ того, какъ онъ углублялся въ чтенiе, оживлялось болѣе и болѣе: оно сiяло радостью, съ трудомъ скрываемою для того только, чтобы не показаться ребячески веселымъ въ присутствiи подчиненнаго. Наконецъ, онъ не вытерпѣлъ.

— Спиридонъ Ильичъ, радуйтесь! Я ѣду!

— «Какъ… то есть, куда изволите ѣхать?

— «Ѣду туда, куда зовутъ меня тревога, дѣятельность, направленiе моихъ способностей… гдѣ ожидаютъ меня шумъ, волненiя, лишенiя: гдѣ долженъ я быть на сторожѣ день и ночь, между надеждою и страхомъ за успѣхъ трудовъ моихъ, за славу ввѣренныхъ мнѣ дѣлъ, за торжество моихъ идей.

Вот такъ фразы! Такъ умѣютъ говорить только реторическiе герои. Не риторическiй герой просто бы отвѣтилъ: въ Петербургъ, или куда нибудь въ другое мѣсто.

Вся эта сцена происходила въ присутствiи Ляли.

78

Бѣдная, любящая дѣвушка обливается слезами при этой вѣсти — съ нею дѣлается, наконецъ, истерическiй припадокъ. Пришедши нѣсколько въ себя, она на отрѣзъ объявляетъ ему, что не будетъ болѣе играть на сценѣ.

— «Полно ребячиться, Ляля; ты не понимаешь, что отъ этого зависитъ существованiе и счастiе твое и твоего отца.

— «Что бы ни зависѣло отъ этого, я не хочу играть… говорю, не хочу! Мнѣ не передъ кѣмъ больше играть… если я выйду на сцену, я расплачусь…

— «Это пройдетъ черезъ день, черезъ два, послѣ моего отъѣзда.

— «Никогда не пройдетъ!.. о! я знаю себя!.. я съ ума сойду, если ты меня покинешь.

— «Такъ не прикажешь ли мнѣ остаться здѣсь, сказалъ онъ полуласковымъ, полунасмѣшливымъ тономъ.

Всѣ эти реторическiе герои ужасно чорствы и грубы. Потомъ она проситъ его, чтобъ онъ взялъ ее съ собой въ Петербургъ, такъ какъ онъ же ее увѣрилъ, что она обладаетъ сильнымъ талантомъ.

— «Хорошъ бы я былъ у своихъ тетушки и кузинъ, если бы явился въ Петербургъ съ дитятей… съ дебютирующей актрисой… Богъ знаетъ еще что подумали бы… Воображаю, какъ вытянулись бы ихъ лица и безъ того вытянутыя лѣтами.»

«Альпинъ опять захохоталъ.

Только у однихъ реторическихъ героевъ съ за–альпiйскими страстями поворачивается сердце говорить такiя ядовитыя рѣчи въ глаза любящей женщины.

Ляля отказывается отъ театра. Взбѣшенный импресарiо выгоняетъ за это отца ея изъ своей службы. Актеры уѣзжаютъ, а они остаются въ страшной нищетѣ. Отецъ ея съ горя и съ заботъ слегъ въ постелю.

«Она (Ляля) сама не знала, что дѣлаетъ; часто покидала постель больнаго; скиталась уныло кругомъ дома Альпина, не смѣя войти въ него по прежнему. Она ясно видѣла, что Альпинъ старался удаляться ея. Возвращалась ли домой, она разсѣянно предавалась вся потоку пламенныхъ мыслей, не слышала стоновъ отца; забывала поднести къ изсохшимъ губамъ его стаканъ съ водою.

«Альпинъ узналъ о болѣзни Бѣдоева. Рука его, всегда холодная, была открыта для немощныхъ и неимущихъ. Но онъ не заботился о томъ, какъ добро его принимали. Онъ предложилъ Лялѣ деньги, какъ предложилъ бы ихъ всякой нищей, можетъ быть, даже съ большею разборчивостiю. Ляля гордо отказалась отъ денегъ Альпина.

Да и можно ли принять ихъ, когда они были предложены такимъ образомъ? Конечно, можетъ быть и предложили–то ихъ такимъ образомъ для того только, чтобъ они были отвергнуты. Эти герои на все способны. Право, еслибъ этотъ характеръ былъ выведенъ авторомъ, какъ самая злая сатира на нравы — романтиковъ, мы отъ полноты сердца рукоплескали бы ему. Невозможно прибрать чертъ болѣе рѣзкихъ, чтобъ подъ носкомъ героизма и великодушiя показать всю чорствость, весь эгоизмъ, всю узкость понятiй этихъ непризнанныхъ, вулканическихъ натуръ. Но, къ сожалѣнiю, у автора характеръ этотъ является, какъ идеалъ всего прекраснаго и великаго. Добродѣтельный Альпинъ совершенно успокоился и съ чистымъ сердцемъ и съ спокойною совѣстiю сталъ снаряжаться въ путь. Что ему дѣлается? Онъ совершенно спокоенъ. Онъ предложилъ деньги, ихъ не взяли. Не виноватъ же онъ, что

79

бѣдная дѣвочка погибаетъ отъ собственной глупости. Ему было скучно въ Каратабанѣ, онъ взялъ къ себѣ эту дѣвочку, какъ игрушку, для развлеченiя; вѣдь онъ не зналъ, что она въ него влюбится. Правда, обыкновенный добрый человѣкъ то же можетъ быть сдѣлалъ–бы на его мѣстѣ, только не такъ бы ужь кончилъ. Онъ не далъ бы умереть въ нищетѣ отцу ея, ея единственной подпорѣ. О деньгахъ она и не знала бы — зналъ бы объ нихъ только ея отецъ. Онъ не прогналъ бы ее отъ себя, онъ успокоилъ бы ее, онъ оставилъ бы въ душѣ ея по себѣ свѣтлый образъ вмѣсто безвыходнаго отчаянiя. Мало–ли что сдѣлалъ бы обыкновенный добрый человѣкъ! У добродѣтельныхъ героевъ другая тактика.

Отецъ ея наконецъ умеръ. На свѣтѣ, славу Богу, не все герои, есть и добрые, обыкновенные люди. Нашлась добрая душа, утѣшавшая Лялю, обѣщавшая ей быть матерью. Похороны. Здѣсь бы могла выдти прекрасная сцена, еслибъ она была болѣе развита, однимъ словомъ, еслибы за нее взялся художникъ.

«За гробомъ Бѣдѣева шла Ляля и съ десятокъ нищихъ, толковавшихъ о томъ, дадутъ ли имъ за упокой души такого нищаго по пирогу, да по чаркѣ вина. Ляля была въ совершенномъ безпамятствѣ. Въ это время раздался почтовой колокольчикъ; дорожная бричка пробиралась сзади; ямщикъ мало заботился о гробѣ и проскакалъ бы мимо, но боялся, чтобъ неиспугались лошади. Онъ медленно продвигался впередъ. Изъ брички выглянулъ нетерпѣливый сѣдокъ и прикрикнулъ на ямщика, Ляля увидала этого сѣдока: то былъ Альпинъ. Огонь вспыхнулъ изъ глубины ея души, память зашевелилась, сердце разорвалось съ ужасною болью. Незамѣтно отдѣлилась она отъ гроба, сама не зная, что дѣлаетъ. Дорога раздвоилась; гробъ понесли направо; бричка, выбравшись на просторъ, понеслась на лѣво. Дѣйствуя по прежнему безотчетно, Ляля пошла въ ту сторону, куда уѣхалъ Альпинъ. Она шла скоро, какъ будто желая догнать его. Но когда повозка совершенно скрылась изъ глазъ, бѣдная дѣвушка должна была остановиться, не зная, куда идти. Она какъ будто потеряла изъ виду свою путеводную звѣзду. Она очутилась одна въ открытомъ полѣ, на проѣзжей дорогѣ. Холодъ и снѣгъ сѣкли лицо, леденили тѣло. Силы оставили ее. Она готова была упасть на дорогу, но кто-то поддержалъ ее…

То была цыганка, мать ея, которая и уводитъ ее къ себѣ въ таборъ. Ляля сходитъ съ ума, а повѣсть, такимъ образомъ, приходитъ къ концу.

Мы уже сказали, что ее нельзя назвать положительно бездарною, но вмѣстѣ съ тѣмъ нельзя указать, что въ ней хорошее, что дурное. Всего по немножку, но въ такой пропорцiи, что повѣсть выходитъ очень плоха. Рецептъ этой пропорцiи подробно изложенъ въ любой реторикѣ, и риторическiе писатели умѣютъ имъ пользоваться съ особеннымъ умѣньемъ и сноровкою, такъ, что непремѣнно достигаютъ своей цѣли.

И такъ, вотъ какъ трактуетъ риторика человѣческiе характеры. У героя низкая душа, нѣтъ вовсе сердца, онъ способенъ на всякую низость для удовлетворенiя своего эгоизма, а она вложитъ въ уста его громкiя фразы, снабдитъ сердце его вулканическими страстями, и вотъ онъ изъ негодяя становится у ней идеаломъ всего прекраснаго и высокаго. Писатели нериторическiе берутъ также иногда подобные характеры, но ужъ никакъ не дѣлаютъ изъ нихъ честныхъ людей. Они прямо называютъ ихъ людями низкими,

80

негодяями, подлецами. Но довольно объ этихъ гнусныхъ характерахъ.

Кромѣ всѣхъ упомянутыхъ оригинальныхъ произведенiй, Библiотека для Чтенiя богата произведенiями иностранныхъ литературъ. По части наукъ и художествъ замѣтили мы двѣ прекрасныя статьи: Семейная жизнь Римлянъ при Августѣ и Грековъ при Периклѣ и Впечатленiя и воспоминанiя покойника. Въ особенности понравилась намъ первая изъ нихъ. Это, какъ кажется, будетъ цѣлый рядъ статей. Общедоступная всѣмъ форма романа, въ которую облечено это сочиненiе, придаетъ ему новое достоинство, чрезвычайно важное по нашему мнѣнiю.

Въ Сѣверномъ Обозрѣнiи по части изящной словесности мы остановились только на двухъ произведенiяхъ, достойныхъ критической оцѣнки, именно на разсказѣ Т. Ч. Первый выѣздъ и на романѣ А. Р–на, Похожденiя домашняго учителя.

Первый выѣздъ не повѣсть, а живой и легкiй очеркъ двухъ дѣвушекъ и матерей ихъ. Мы прочли расказъ этотъ съ большимъ удовольствiемъ.

Въ статьѣ этой намъ пришлось имѣть дѣло по большей части съ первыми произведенiями. Вотъ еще первое произведенiе. — Мы говоримъ о романѣ А. Р-на. Похожденiя домашняго учителя. Но чрезвычайно рѣдко случается приступать къ разбору такихъ прекрасныхъ первыхъ произведенiй, какъ это.

Романъ г.  А. Р–на будетъ въ четырехъ частяхъ. Мы прочли только первую и потому неможемъ еще произнести рѣшительнаго мнѣнiя объ этомъ произведенiи. Хотя первая часть и заключаетъ въ себѣ нѣчто цѣлое, все–таки главные характеры не могли въ ней вполнѣ развиться. Это одинъ только эпизодъ, одно только приключенiе изъ жизни домашняго учителя. И потому отложимъ приговоръ свой до выхода остальныхъ частей, и ограничимся теперь только разсказомъ содержанiя первой части и попытаемся объяснить дѣйствующiе въ ней характеры, какъ по куда ихъ понимаемъ.

Романъ начинается перепискою брата съ сестрою. Они изъ мѣщанскаго званiя, очень бѣдны, но, благодаря попеченiямъ своей покойницы матери, получили превосходное образованiе. Въ самой ранней юности они остались круглыми сиротами по смерти матери и жили и кормились трудами рукъ своихъ. Она шила, онъ переписывалъ. Много натерпѣлись бѣдныя дѣти. Судьба нисколько не пожалѣла ни ихъ молодости, ни сиротства и неумолимо продолжала обременять юныя плеча ихъ ношами всякаго рода и разныхъ наименованiй. Имъ посчастливилось: она не пала подъ ними. Брату удалось пристроить милую сестру свою, выдавъ ее замужъ за одного мѣщанина, обладателя табачной лавочки. Самъ же онъ рѣшился на нѣсколько мѣсяцевъ взять кондицiю и отправиться въ деревню къ одному помѣщику въ домашнiе учители съ цѣлiю скопить себѣ денжонокъ, чтобъ потомъ имѣть возможность безпрепятственно окончить образованiе свое въ университетѣ.

Первое, что бросается въ глаза въ характерѣ этого молодаго учителя, это борьба опыта съ темпераментомъ и молодостiю. Иванъ Степанычъ, такъ звали его, думаетъ о себѣ, что онъ чрезвычайно опытенъ. Конечно онъ въ правѣ такъ о себѣ думать, потому что много настрадался во всемъ и дѣлаетъ страшные промахи. Дѣло въ томъ, что опытъ, подвергая весь нравственный составъ

81

его своимъ экспериментамъ, только производилъ на его молодое сердце непрiятныя впечатлѣнiя, не могши вызвать умъ на анализъ окружающей дѣйствительности. Молодость съ роемъ надеждъ и иллюзiй брала всякiй разъ свое и не давала юношѣ задумываться долго надъ сухими и неотрадными явленiями будничной жизни. Вотъ главная черта въ характерѣ героя въ первой части романа. Не знаемъ, какъ дальше разовьетъ его авторъ, но въ первой части онъ очень рельефно и выпукло представилъ его подъ влiянiемъ этой господствующей черты.

Но что сказать о Сѣверномъ обозрѣнiи, какъ о журналѣ? Съ нынѣшняго года онъ перемѣнилъ свое названiе. Желаемъ ему всякаго успѣха, но вмѣстѣ съ тѣмъ не можемъ не пожелать, чтобъ съ нынѣшнимъ годомъ онъ издавался хоть нѣсколько грамотнѣе, чѣмъ прежде. Журналъ, имѣющiй претензiю въ наше время называться учено–литературнымъ, несетъ на себѣ большую отвѣтственность передъ публикой не только настоящаго поколѣнiя, но и будущаго. Легче пустить въ ходъ сотню ложныхъ идей, нежели одну истину. Предположенныя нами границы не позволяютъ намъ разбирать другiе отдѣлы, кромѣ литературныхъ и изъ послѣднихъ мы выбираемъ только произведенiя, замѣчательныя или по своему достоинству, или по имени, которое подъ ними подписано — а то мы бы могли сдѣлать замѣчанiя по части, на–примѣръ, хоть библiографiи.

Въ продолженiе всего времени, какъ мы писали статью эту, на насъ не переставалъ изъ подлобья коситься Москвитянинъ. Читателямъ нашимъ уже вѣроятно извѣстно, что журналъ этотъ имѣетъ свое собственное мнѣнiе, отличное по характеру отъ мнѣнiй всѣхъ прочихъ своихъ собратовъ. Всякое искреннее мнѣнiе, истинное или ложное, но основанное на задушевномъ убѣжденiи, всегда уважительно, потому именно, что оно искреннее. Мы не раздѣляемъ мнѣнiй Москвитянина, но и не хотимъ также сомнѣваться въ его искренности. И одно лицо, въ чемъ нибудь крѣпко убѣжденное, разувѣрить трудно, но это становится вовсе невозможнымъ, когда дѣло идетъ о журналѣ, выражающемъ въ себѣ убѣжденiя многихъ лицъ. Долго и много спорили съ Москвитяниномъ почти всѣ наши журналы. Москвитянина они не убѣдили, да не въ этомъ сила. Выигрышъ былъ бы въ самомъ дѣлѣ небольшой, еслибъ имъ удалось убѣдить его, но выигрышъ былъ чрезвычайно огромный въ томъ отношенiи, что споръ этотъ имѣлъ несомнѣнное влiянiе на сумму убѣжденiй въ публикѣ, а въ этомъ–то именно и состоитъ вся польза и цѣль полемики.

И такъ, о мнѣнiяхъ Москвитянина мы не скажемъ ни слова. Они извѣстны всему читающему мiру, даже тѣмъ лицамъ, которыя никогда не видывали и не читывали этого журнала. Въ статьяхъ своихъ мы будемъ обращать вниманiе только на его литературную сторону.

Въ этомъ отдѣлѣ за январь и февраль мѣсяцы мы прочли занимательную и очень мило написанную повѣсть г. Вельтмана: Два Маiора, и два расказа г. Даля подъ извѣстною уже публикѣ фирмою Картины изъ русскаго быта. Въ первой статьѣ нашей мы сказали уже свое мнѣнiе объ этихъ картинахъ.

И такъ, нами пересмотрѣны всѣ журналы (по крайней мѣрѣ наиболѣе извѣстные) съ литературной стороны за январь и февраль: въ будущей статьѣ нашей мы переберемъ ихъ за мартъ и апрѣль. Теперь намъ бы слѣдовало сказать нѣсколько словъ о нашихъ газетахъ, какъ обѣщали мы въ началѣ статьи этой. Но мы ничего покуда о нихъ не скажемъ, а замѣтимъ только, что газетѣ досталась

82

у насъ гораздо меньшая доля во вниманiи публики, чѣмъ журналу. Журналъ своимъ энциклопедизмомъ завоевалъ у насъ почти всѣ грамотные классы. Газета также идетъ впередъ, но гораздо медленнѣе. Публика какъ–то равнодушнѣе къ ней. Для публики все равно, когда ни прочесть газету утромъ ли, вечеромъ, на другой день или даже на третiй. Для большей части публики даже все равно на какую газету подписаться: на Сѣверную Пчелу, на Академическiя Вѣдомости, или на Инвалидъ. Фельетоны тоже не успѣли еще снискать себѣ благорасположенiя публики: они обыкновенно или очень мѣстны, или трактуютъ о такихъ частныхъ предметахъ, что въ нихъ можетъ интересоваться только меньшинство читателей. Спрашивается: что губернскому жителю за дѣло, что вчера, на–примѣръ, давался концертъ тамъ–то и тѣмъ–то, и что на этомъ концертѣ было столько–то. Что ему за дѣло до всѣхъ этихъ толковъ объ итальянской оперѣ, когда онъ живетъ за нѣсколько тысячь верстъ отъ Петербурга и не услышитъ ни одной итальянской нотки. А между тѣмъ, большинство подписчиковъ на газеты приходится на долю губернiй. Вотъ почему губернскiй житель такъ радъ бываетъ, когда фельетонистъ заговоритъ о предметѣ общемъ, на–примѣръ, о литературѣ, о журналистикѣ; онъ бываетъ даже радъ брани, ему даже нисколько не портитъ крови, если онъ встрѣчаетъ мнѣнiя дiаметрально противуположныя своимъ собственнымъ убѣжденiямъ. Напротивъ, это его прiятно волнуетъ. Тутъ онъ у себя дома. Предметъ ему нѣсколько знакомый, ибо если онъ читаетъ не одни только объявленiя, а также и фельетонъ, то уже непремѣнно онъ человѣкъ читающiй. Слѣдовательно, ему знакомы два, или три журнала. Но къ сожалѣнiю, фельетонисты наши не любятъ говорить о предметахъ общихъ. Они рѣдко выходятъ изъ сферы петербургскихъ новостей и слуховъ, которые и для самаго Петербурга бываютъ иногда слишкомъ мѣстны и потому интересны только для немногихъ изъ его народонаселенiя.

Окончивая статью эту, не можемъ не отдать справедливости Академическимъ Вѣдомостямъ, газетѣ употребляющей съ своей стороны всѣ усилiя, чтобы заслужить вниманiе публики. Это до сихъ поръ наша лучшая газета.

М. Достоевскiй.


Список исправленных опечаток (статья вторая «Сигналы литературные»)

Стр. 72. «изъ солиднаго начинаетъ становиться вѣтреннымъ читателемъ» вместо: «изъ солиднаго начинаетъ становиться вѣтренымъ читателемъ»

Стр. 72. «Воспользовалась же она этимъ обстоятельствомъ совершенно новымъ» вместо: «Возпользовалась же она этимъ обстоятельствамъ совершенно новымъ»

Стр. 73. «надъ чѣмъ же наконецъ не смѣется Библiотека для Чтенiявместо: «надъ чѣмъ же наконецъ не смѣется Библiотека для Чтенiе

Стр. 74. «такъ какъ онъ еще не пользуется завидною участью принадлежать къ знаменитостямъ» вместо: «такъ какъ онъ еще не пользуется завидною участью принадлежить къ знаменитостямъ»

Стр. 78. «Хорошъ бы я былъ у своихъ тетушки и кузинъ… вместо: «Хорошъ бы я былъ у своихъ тетушкѣ и кузинъ…»

Стр. 78. «о болѣзни Бѣдоева.» (не исправлено, т. к. неизвестен правильный вариант фамилии героя ‑ «Бѣдоевъ»или «Бѣдѣевъ».)

Стр. 79. «За гробомъ Бѣдѣева» (не исправлено, т. к. неизвестен правильный вариант фамилии героя ‑ «Бѣдоевъ»или «Бѣдѣевъ».)

Стр. 79. «Правда, обыкновенный добрый человѣкъ то же можетъ быть сдѣлалъ–бы на его мѣстѣ, только не такъ бы ужь кончилъ.» вместо: «Правда, обыкновенный добрый человѣкъ тоже можетъ быть сдѣлалъ–бы на его мѣстѣ, только не такъ бы ужь кончилъ.»

Стр. 79. «съ особеннымъ умѣньемъ и сноровкою» вместо: «съ особеннымъ умѣньемъ и снаровкою»

Стр. 80. «мы остановились только на двухъ произведенiяхъ, достойныхъ критической оцѣнки» вместо: «мы остановились только на двухъ произведенiяхъ, достойнытъ критической оцѣнки»

Стр. 80. «Вотъ еще первое произведенiе. — Мы говоримъ о романѣ А. Р-на.» вместо: «Вотъ еще первое произведенiе — Мы говоримъ о романѣ А. Р-на.»

Стр. 80. «благодаря попеченiямъ своей покойницы матери» вместо: «благодаря попеченiемъ своей покойницы матери»

Стр. 81. «споръ этотъ имѣлъ несомнѣнное влiянiе» вместо: «споръ этотъ имѣлъ несомненное влiянiе»

Стр. 81-82. «Но мы ничего покуда о нихъ не скажемъ, а замѣтимъ только, что газетѣ досталась у насъ гораздо меньшая доля во вниманiи публики, чѣмъ журналу» вместо: «Но мы ничего покуда о нихъ не скажемъ, а замѣтимъ только, что газетѣ досталось у насъ гораздо меньшая доля во вниманiи публики, чѣмъ журналу»