86

ТРЕТIЕ ДѢЙСТВIЕ.

_______

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

АМАЛIЯ въ саду играетъ на лютнѣ.

Добръ, какъ ангелъ, молодъ и прекрасенъ,

Онъ всѣхъ юношей прекраснѣй и милѣй;

Взглядъ его такъ кротокъ былъ и ясенъ,

Какъ сiянье солнца средь зыбей.

Отъ его объятiй кровь кипѣла,

Сильно, жарко билась грудь о грудь,

Губы губъ искали... все темнѣло —

И душѣ хотѣлось къ небу льнуть.

Въ поцалуяхъ — счастiе и мука!

Будто пламя съ пламенемъ шло въ бой,

Какъ два съ арфы сорванные звука

Въ звукъ одинъ сливаются порой —

Такъ текли, текли они и рвались;

Губы, щеки рдѣли, какъ заря...

Небеса съ землею расплавлялись,

Мимо насъ неслися, какъ моря.

Нѣтъ его! напрасно, ахъ, напрасно

Звать его слезами и тоской!

Нѣтъ его! — и все, что здѣсь прекрасно,

Вторитъ мнѣ и вздохомъ и слезой.

ФРАНЦЪ входитъ.

ФРАНЦЪ. Опять здѣсь, упрямая мечтательница? Ты покинула веселый обѣдъ и унесла вмѣстѣ съ собою веселость гостей моихъ.

АМАЛIЯ. Жаль этой невинной радости! Погребальное пѣнiе должно бы звучать еще въ ушахъ твоихъ… твой отецъ…

ФРАНЦЪ. Ну, ты ужь вѣчно съ своими жалобами! Оставь мертвыхъ почивать въ покоѣ и думай о живыхъ! Я прихожу...

АМАЛIЯ. А когда уйдешь?

ФРАНЦЪ. О, не бросай на меня такихъ гордыхъ взглядовъ! Ты огорчаешь меня, Амалiя. Я прихожу сказать тебѣ...

АМАЛIЯ. Я должна поневолѣ слушать: Францъ фонъ-Мооръ сталъ нашимъ господиномъ.

ФРАНЦЪ. Именно я объ этомъ и хотѣлъ поговорить съ тобою. Максимилiанъ опочилъ въ склепѣ отцовъ своихъ. Я сталъ полнымъ властелиномъ. Но мнѣ хотѣлось бы быть имъ совершенно, Амалiя. Ты сама знаешь, чѣмъ ты была для нашего дома; воспитывалась ты, какъ дочь Моора; даже самую смерть пережила его любовь къ тебѣ: этого ты, кажется, не можешь забыть?

АМАЛIЯ. Никогда, никогда. Этого не забудешь и за веселымъ обѣдомъ и бокаломъ вина!

ФРАНЦЪ. За любовь отца ты должна наградить дѣтей его. Карлъ умеръ... Ты удивляешься? голова кружится у тебя? Да, конечно, въ этой мысли такъ много лестнаго, возвышеннаго, что она въ состоянiи вскружить даже женскую гордость. Францъ попираетъ ногами надежды самыхъ благородныхъ дѣвицъ; Францъ предлагаетъ бѣдной, безпомощной сиротѣ свое сердце, руку и съ нею все свое золото, всѣ свои зàмки и лѣса. Францъ, которому всѣ завидуютъ, котораго всѣ трепещутъ, добровольно объявляетъ себя рабомъ Амалiи.

АМАЛIЯ. Зачѣмъ молнiя не разорветъ языка твоего за эти дерзкiя рѣчи! Ты убилъ жениха моего — и Амалiя назоветъ тебя супругомъ? Ты...

ФРАНЦЪ. Не горячитесь, всемилостивѣйшая принцесса! Правда, Францъ не изгибается передъ тобою отчаяннымъ селадономъ; правда, онъ не умѣетъ, подобно сладенькимъ пастушкамъ Аркадiи, повѣрять эху гротовъ и утесовъ свои любовныя жалобы. Францъ говоритъ, и, если ему не отвѣчаютъ, онъ — ПРИКАЗЫВАЕТЪ.

АМАЛIЯ. Ты, ты приказываешь? мнѣ приказывать? — а если твои приказанiя отошлютъ назадъ съ презрительнымъ смѣхомъ?

ФРАНЦЪ. Ты этого не сдѣлаешь. У меня есть еще прекрасное средство переломить гордость твою, упрямица! — монастырь и келья!

АМАЛIЯ. Браво! чудесно! и въ монастырѣ, и въ кельѣ я скроюсь на вѣки отъ твоего василисковаго взгляда; буду думать, мечтать о моемъ Карлѣ. Скорѣй же въ твой монастырь, скорѣе въ твою келью!

ФРАНЦЪ. Ага! вотъ какъ! Берегись! Теперь ты сама научила меня искусству мучить тебя. Мой взглядъ, подобно огневласой фурiи, выбичуетъ изъ головы твоей эти вѣчныя мечтанiя о Карлѣ; пугало-Францъ будетъ всякой разъ выглядывать изъ за образа твоего любимца, подобно заколдованному псу, стерегущему подземные клады. Зà-волосы потащу я тебя къ алтарю; шпагой вырѣжу супружескую клятву изъ твоего сердца; силой овладѣю твоимъ дѣвственнымъ ложемъ, и твою гордую стыдливость низложу еще съ бòльшею гордостiю.

АМАЛIЯ (даетъ ему пощечину). Сперва возьми это въ приданое.

ФРАНЦЪ (въ бѣшенствѣ). О! въ тысячу кратъ отомщу я за это! не супругой — этой чести ты нестòишь — наложницей моей ты будешь, и честныя крестьянки пальцами станутъ показывать на тебя, когда ты только осмѣлишься выглянуть на улицу. Скрыпи зубами, бросай пламенные взоры! — меня веселитъ бѣшенство женщины; ты становишься отъ него только прекраснѣе, интереснѣе. Пойдемъ! — борьба съ тобой украситъ мою побѣду и приправитъ для меня сладострастiе насильственныхъ объятiй. Пойдемъ въ спальню! — я тáю отъ нѣги... Ты должна идти со мною. (Хочетъ насильно увести ее.)

АМАЛIЯ (падаетъ въ его объятiя). Прости меня, Францъ! (Только что онъ хочетъ обнять ее, какъ она выдергиваетъ у него шпагу и поспѣшно отскакиваетъ.) Видишь ли, злодѣй, что я съ тобой могу теперь сдѣлать? Я женщина, но бѣшеная женщина! Осмѣлься только — это желѣзо сей часъ проткнетъ твое похотливое сердце, и сама тѣнь моего дяди направитъ мою руку. Прочь! (Прогоняетъ его.)

АМАЛIЯ.

Ахъ, какъ хорошо мнѣ! Я дышу свободно; я чувствовала себя сильною, какъ искрометный конь, бѣшеною, какъ тигрица, преслѣдующая похитителя своихъ дѣтёнышей. Въ монастырь, сказалъ онъ… Благодарю тебя за эту вѣсть! Есть еще убѣжище для обманутой любви. Монастырь — крестъ Спасителя: вотъ убѣжище обманутой любви. (Хочетъ идти).

ГЕРМАНЪ входитъ робко.

ГЕРМАНЪ. Фрейлейнъ Амалiя! фрейлейнъ Амалiя!

АМАЛIЯ. Несчастный! Чего ты хочешь отъ меня?

ГЕРМАНЪ. Снимите гнетъ съ души моей, пока онъ не придавилъ ее къ аду! (Бросается къ ногамъ ея.) Простите! простите! Я васъ жестоко оскорбилъ, фрейлейнъ Амалiя!

АМАЛIЯ. Встань! Оставь меня! я ни о чемъ не хочу знать. (Хочетъ уйдти.)

ГЕРМАНЪ (удерживая ее). Нѣтъ! останьтесь! Клянусь Богомъ, клянусь вѣчнымъ Богомъ — вы все узнаете!

АМАЛIЯ. Ни слова болѣе. Я прощаю тебя. Ступай себѣ съ Богомъ. (Хочетъ убѣжать отъ него.)

ГЕРМАНЪ. Но выслушайте... хоть одно слово: оно возвратитъ вамъ потерянный покой.

АМАЛIЯ (оборачивается и съ удивленiемъ смотритъ на него). Кто на небѣ и на землѣ можетъ возвратить мнѣ потерянный покой?

ГЕРМАНЪ. Одно мое слово… Выслушайте меня!

АМАЛIЯ (сострадательно беретъ его руку). Добрый человѣкъ, можетъ ли слово твое расторгнуть затворы вѣчности?

ГЕРМАНЪ (встаетъ). Карлъ живъ еще!

АМАЛIЯ (вскрикивая). Несчастный!

ГЕРМАНЪ. Да, живъ... Еще одно слово — вашъ дядя...

АМАЛIЯ (бросаясь на него). Ты лжешь!

ГЕРМАНЪ. Вашъ дядя...

АМАЛIЯ. Карлъ живъ еще?

ГЕРМАНЪ. И вашъ дядя.

АМАЛIЯ. Карлъ живъ?

ГЕРМАНЪ. Вашъ дядя также. Не выдайте меня. (Убѣгаетъ.)

АМАЛIЯ (долго стоитъ, какъ окаменѣлая; потомъ дико вздрагиваетъ и бѣжитъ за нимъ). Карлъ живъ еще!

_______

ВТОРАЯ СЦЕНА.

Берегъ Дуная.

РАЗБОЙНИКИ

лежатъ на возвышенiи подъ деревьями; лошади пасутся

въ долинѣ.

МООРЪ. Здѣсь отдохну я. (Бросается на землю.) Всѣ члены во мнѣ будто разбиты. Языкъ высохъ. (Швейцеръ незамѣтно уходитъ.) Я бы попросилъ васъ зачерпнуть мнѣ пригоршню воды изъ того источника, но вы сами всѣ до смерти утомились.

ШВАРЦЪ. И вина нѣтъ болѣе ни капли.

МООРЪ. Взгляните, какая пышная жатва! Деревья ломятся подъ плодами; виноградникъ гнется подъ тяжелыми гроздами.

ГРИММЪ. Ныньче урожайный годъ.

МООРЪ. Ты думаешь? Итакъ хоть одна капля пота вознаградится на этомъ свѣтѣ. ОДНА? Но ночью можетъ выпасть градъ и все уничтожить.

ШВАРЦЪ. Ничего нѣтъ мудренаго. Все можетъ погибнуть за нѣсколько часовъ до жатвы.

МООРЪ. Объ этомъ-то я и говорю. Все можетъ погибнуть. Зачѣмъ человѣку удается въ томъ, что онъ занялъ у муравья, когда несбывается тó, что бы его сравняло съ богами? — или ужь не въ этомъ ли вся сила его назначенiя?

ШВАРЦЪ. Не знаю.

МООРЪ. Хорошо сказалъ, и еще лучше сдѣлалъ, если никогда не старался узнавать этого. Другъ! я видалъ людей, ихъ пчелиныя заботы и ихъ исполинскiе замыслы, ихъ божественные планы и ихъ мышиныя занятiя, всю эту чудесно-странную скачку за счастiемъ: одинъ поручаетъ себя быстротѣ коня, другой носу своего осла, третiй своимъ собственнымъ ногамъ; это пёстрое лото жизни, гдѣ многiе закладываютъ невинность и свое небо, чтобъ только заставить клѣтки на своей картѣ — и вынимаютъ одни нули… смотрятъ, а выигрышей и вовсе не было. Это зрѣлище, другъ, вызываетъ у тебя слезы на глаза и, вмѣстѣ съ тѣмъ, щекочетъ грудную перепонку къ громкому смѣху.

ШВАРЦЪ. Какъ величественно закатывается солнце!

МООРЪ (погруженный въ созерцанiе). Такъ умираетъ герой. Божественно!

ГРИММЪ. Ты тронутъ?

МООРЪ. Когда я былъ еще ребенкомъ, моей любимой мыслью было жить, какъ оно, какъ оно — умереть. (Съ подавленною горестью.) Это была ребяческая мысль!

ГРИММЪ. Надѣюсь, что такъ.

МООРЪ (закрываетъ шляпой лицо). Было время!... Оставьте меня одного, товарищи.

ШВАРЦЪ. Мооръ! Мооръ! Что съ нимъ? онъ измѣнился въ лицѣ!

ГРИММЪ. Что за чортъ! что это съ нимъ? дурно, что ли?

МООРЪ. Было время, когда я не могъ уснуть, не прочитавъ вечерней молитвы.

ГРИММЪ. Съ ума сошелъ ты, что ли? Ужь не хочешь ли читать себѣ проповѣди о своемъ дѣтствѣ?

МООРЪ (кладетъ голову на грудь Гримму). Братъ! братъ!

ГРИММЪ. Да не будь же ребенкомъ, прошу тебя!

МООРЪ. Если бъ! — если бъ могъ я имъ стать снова!

ГРИММЪ. Что ты? что ты?

ШВАРЦЪ. Развеселись. Полюбуйся этимъ живописнымъ мѣстоположенiемъ, этимъ прекраснымъ вечеромъ.

МООРЪ. Да, друзья, мiръ такъ чудесенъ!

ШВАРЦЪ. Вотъ это дѣло.

МООРЪ. Земля такъ прекрасна.

ГРИММЪ. Дѣло, дѣло! давно бы такъ.

МООРЪ (вздрагивая). А я такъ гадокъ въ этомъ чудесномъ мiрѣ, а я чудовище на этой прекрасной землѣ.

ГРИММЪ. Боже мой! Боже мой!

МООРЪ. Моя невинность! моя невинность! Взгляните, все выходитъ грѣться подъ мирными лучами весенняго солнца: зачѣмъ я одинъ сосу муки ада изъ радостей неба? Все дышетъ счастiемъ, все такъ братски связано духомъ мира. Цѣлый свѣтъ, будто одно семейство; на небѣ отецъ его — не мой отецъ. Я одинъ отчужденный, я одинъ изгнанный изъ среды праведныхъ; нѣтъ для меня сладкаго имени сына; нѣтъ для меня тающихъ взоровъ любви; нѣтъ, нѣтъ для меня жаркихъ объятiй друга. (Съ ужасомъ подается назадъ.) Окруженъ убiйцами — шипящими змѣями; прикованъ къ пороку желѣзною цѣпью; по шаткой жерди грѣха иду чрезъ пропасть погибели; среди цвѣтовъ счастливаго мiра — горько-вопiющiй Аббадона!

ШВАРЦЪ (разбойникамъ). Непостижимо! Въ первый разъ еще вижу его въ такомъ положенiи.

МООРЪ (горестно). Если бъ можно было возвратиться въ чрево матери! если бъ я могъ родиться нищимъ! Нѣтъ! я не хотѣлъ бы ничего болѣе, праведное небо, только бы сдѣлаться послѣднимъ поденщикомъ! О, я бы сталъ трудиться такъ, что кровавый потъ капалъ бы съ лица моего; я выкупилъ бы себѣ сладострастiе послѣобѣденнаго сна, блаженство единственной слезы.

ГРИММЪ. Ну, слава Богу, пароксизмъ уменьшается.

МООРЪ. Было время когда онѣ такъ охотно текли изъ глазъ моихъ. О, вы, незабвенные дни мира! ты, древнiй отцовскiй замокъ! вы, зеленью блестящiя долины! О, вы, райскiя сцены моего дѣтства! вы никогда не возвратитесь, никогда своимъ тихимъ дыханьемъ не прохладите моей огнедышащей груди. Ушли, ушли безвозвратно!

ШВЕЙЦЕРЪ съ водою въ шляпѣ.

ШВЕЙЦЕРЪ. Пей, атаманъ! воды вволю и холодна, какъ ледъ.

ШВАРЦЪ. Ты въ крови. Что съ тобою случилось?

ШВЕЙЦЕРЪ. Такъ... штука, которая чуть не стоила мнѣ обѣихъ ногъ и шеи. Какъ я спускался съ песчанаго холма къ рѣкѣ, вдругъ — трахъ! и весь хламъ проваливается подо-мною и я съ нимъ вмѣстѣ съ вышины десяти рейнскихъ футъ... Вотъ я и лежу тамъ въ трущобѣ; опомнившись, гляжу вокругъ и нахожу, братецъ ты мой, самую чистѣйшую воду. На этотъ разъ довольно плясать, подумалъ я, атаману пригодится.

МООРЪ (отдаетъ ему шляпу и отираетъ кровь съ лица). А то не видно рубцовъ, намѣченныхъ на твоемъ лбу богемскими драгунами. Вода твоя прелесть, Швейцеръ; эти рубцы къ тебѣ идутъ.

ШВЕЙЦЕРЪ. Найдется мѣсто еще хоть на три десятка.

МООРЪ. Да, дѣти, было жаркое дѣло… и потеряли только ОДНОГО. Мой Роллеръ умеръ прекрасною смертiю. Мраморный обелискъ поставили бы надъ его прахомъ, если бъ только онъ не за меня умеръ. Довольствуйтесь и этимъ. (Утираетъ себѣ глаза.) А сколько съ непрiятельской стороны осталось на мѣстѣ?

ШВЕЙЦЕРЪ. Сто шестьдесятъ гусаръ, девяносто три драгуна, около сорока егерей — всего триста человѣкъ.

МООРЪ. Триста за одного! — Всякой изъ васъ имѣетъ право на этотъ черепъ. (Снимаетъ шляпу съ головы.) Поднимаю кинжалъ и клянусь моей душою! — Я НИКОГДА НЕ РАЗСТАНУСЬ СЪ ВАМИ!

ШВЕЙЦЕРЪ. Не клянись! можетъ-быть, ты еще будешь счастливъ и станешь потомъ раскаяваться, что далъ клятву.

МООРЪ. КЛЯНУСЬ ПРАХОМЪ МОЕГО РОЛЛЕРА, Я НИКОГДА НЕ РАЗСТАНУСЬ СЪ ВАМИ.

КОСИНСКIЙ входитъ.

КОСИНСКIЙ (про себя). Мнѣ сказали, что они должны быть въ этомъ участкѣ. Эй! ого! это что за лица? Ну — какъ?... ужь не они ли? — они, они! Заговорю-ка съ ними.

ШВАРЦЪ. Ухо вострѣй: идетъ кто-то!

КОСИНСКIЙ. Господа, извините! Не знаю, попалъ ли я на слѣдъ, или сбился?

МООРЪ. А ктò мы по-вашему, когда вы на него напали?

КОСИНСКIЙ. Люди.

ШВЕЙЦЕРЪ. Полно — такъ ли, атаманъ?

КОСИНСКIЙ. Ищу людей, которые прямо смотрятъ въ лицо смерти, и играютъ съ опасностiю, какъ съ ручной змѣею, ставятъ свободу выше чести и жизни, чье одно имя, сладкое для ушей бѣдныхъ и угнетенныхъ, заставляетъ трусить самыхъ храбрыхъ и блѣднѣть тирановъ.

ШВЕЙЦЕРЪ (атаману). Малый мнѣ нравится. Слушай, другъ! ты нашелъ, кого искалъ.

КОСИНСКIЙ. Я думаю — и надѣюсь, что они скоро будутъ моими братьями. Такъ проводите меня къ тому, кого я ищу: къ вашему атаману, къ атаману изъ атамановъ — графу фонъ-Моору.

ШВЕЙЦЕРЪ (съ жаромъ подаетъ ему руку). Дружище! мы съ тобой на ты.

МООРЪ (приближаясь). А вы знаете атамана?

КОСИНСКIЙ. Ты — атаманъ... Этотъ взглядъ... Увидя тебя, кто пойдетъ искать другого? (Пристально смотритъ на него.) Мнѣ всегда хотѣлось встрѣтиться съ уничтожающимъ взглядомъ человѣка, сидѣвшаго нѣкогда на развалинахъ Карѳагена: теперь я ужь не хочу этого.

ШВЕЙЦЕРЪ. Острый мальчикъ.

МООРЪ. Что жь васъ приводитъ ко мнѣ?

КОСИНСКIЙ. Ахъ, атаманъ! — моя болѣе нежели жестокая судьба! Я потерпѣлъ крушенiе на бурномъ морѣ жизни; я видѣлъ, какъ мои надежды тонули

въ страшной пучинѣ, и у меня ничего болѣе не остается, какъ воспоминанiе о ихъ потерѣ, которое могло бы свести меня съ ума, если бъ я не старался подавлять этого воспоминанiя хоть какою-нибудь дѣятельностью.

МООРЪ. Опять обвинитель Провидѣнья! Продолжайте.

КОСИНСКIЙ. Я сталъ солдатомъ: несчастiе и тутъ меня преслѣдовало; отправился въ Остъ-Индiю: мой корабль разбился о подводные камни. Вездѣ — рушившiеся планы, обманутыя надежды! Наконецъ, я слышу толки про твои подвиги, ЗЛОДѢЯНIЯ, какъ они ихъ называютъ, и вотъ я прохожу тридцать миль и являюсь сюда съ твердымъ намѣренiемъ служить подъ твоимъ начальствомъ, если ты пріймешь мои услуги. Прошу тебя, достойный атаманъ, не откажи мнѣ въ этомъ!

ШВЕЙЦЕРЪ (вспрыгивая). Ура! ура! Такъ, стало-быть, нашъ Роллеръ знатно замѣненъ! Лихой малый для нашей шайки!

МООРЪ. Твое имя?

КОСИНСКIЙ. Косинскiй.

МООРЪ. Какъ? Косинскiй, но знаешь ли, что ты — легкомысленный ребенокъ, и важнымъ шагомъ своей жизни шутишь, какъ вѣтренная дѣвченка. Здѣсь не въ мячъ и кегли будешь играть ты, какъ воображаешь.

КОСИНСКIЙ. Знаю, чтò ты хочешь сказать. Мнѣ двадцать четыре года, но я не разъ видѣлъ, какъ скрещались сабли, и слышалъ, какъ свистали около меня пули.

МООРЪ. А! это другое дѣло. Такъ ты за тѣмъ только учился фехтовать, чтобъ за какой-нибудь талеръ зарѣзать бѣднаго путешественника, или исподтишка

вонзить кинжалъ въ грудь женщины? Ступай! ступай! ты убѣжалъ отъ няньки, потому-что она погрозила тебѣ розгою.

ШВЕЙЦЕРЪ. Кой чортъ, атаманъ! гдѣ у тебя голова? Отсылаешь назадъ такого Геркулеса? Такъ вотъ, кажется, и хочетъ прогнать маршала Де-Сакса за Гангъ суповою ложкою.

МООРЪ Потому только, что тебѣ не посчастливилось въ какихъ-нибудь пустякахъ, ты хочешь сдѣлаться мошенникомъ, убiйцею? Убiйство! ребенокъ, понимаешь ли ты это слово? Теперь ты спокойно отходишь ко сну, нарвавъ маковыхъ головокъ; но носить на душѣ убiйство...

КОСИНСКIЙ. Я готовъ отвѣчать за каждое убiйство, какое ты мнѣ поручишь.

МООРЪ. А, ты ужь такъ уменъ? хочешь лестью ловить людей? Но почему ты знаешь, что у меня нѣтъ дурныхъ сновъ, что на смертномъ одрѣ я не поблѣднѣю? Что сдѣлалъ ты до-сихъ-поръ такого, изъ-за-чего бы можно было подумать объ отвѣтственности?

КОСИНСКIЙ. Конечно, еще очень не много; но все же это путешествiе къ тебѣ, благородный графъ...

МООРЪ. Ужь не всучилъ ли тебѣ въ руки твой гувернеръ исторiи Робинъ-Гуда? На галеры бъ всѣхъ этихъ безпечныхъ каналiй! Не она ль такъ разгорячила твою дѣтскую фантазiю, и заразила нелѣпымъ желанiемъ стать великимъ человѣкомъ? Тебя плѣняетъ громкое имя, почести? ты безсмертiе хочешь купить разбоемъ и грабежами? Замѣть, честолюбивый юноша, лавры не зеленѣютъ для убiйцъ! Нѣтъ трiумфовъ для побѣдъ бандитовъ — а проклятiя, опасности, смерть и срамъ. Видишь ли висѣлицу тамъ на холмѣ?

ШПИГЕЛЬБЕРГЪ (въ негодованiи ходитъ взадъ и впередъ). Ахъ, какъ глупо! какъ отвратительно, непростительно глупо! Этимъ ничего не возьмешь! Я иначе поступалъ.

КОСИНСКIЙ. Чего бояться тому, кто не боится смерти?

МООРЪ. Славно! безподобно! Ты хорошо учился, знаешь наизусть Сенеку. Но, любезный другъ, подобными изрѣченiями тебѣ не обморочить страждущей природы, никогда не притупить стрѣлъ горести. Обдумай хорошенько, сынъ мой. (Беретъ его руку.) Я совѣтую тебѣ, какъ отецъ: узнай сперва глубину пропасти, въ которую хочешь прыгнуть! Если въ свѣтѣ ты можешь еще уловить хоть одну радость... могутъ быть минуты, когда ты пробудишься — и тогда будетъ уже поздно. Ты выйдешь здѣсь изъ круга человѣчества… ты долженъ стать или вполнѣ человѣкомъ, или дьяволомъ. Еще разъ, сынъ мой! когда хоть искра надежды еще гдѣ-нибудь тлѣетъ для тебя, оставь нашъ ужасный союзъ, скрѣпленный отчаянiемъ, если только не высшею мудростію. Можно ошибаться... повѣрь мнѣ, можно силою считать тò, что на самомъ дѣлѣ есть ничто иное, какъ отчаянiе... Повѣрь МНѢ, МНѢ! — и бѣги отъ насъ скорѣе!

КОСИНСКIЙ. Нѣтъ! теперь я ужь не разстанусь съ вами. Тебя не трогаютъ мои просьбы, такъ выслушай повѣсть о моемъ несчастiи. Ты самъ тогда насильно всунешь кинжалъ мнѣ въ руки; ты станешь... Садитесь вокругъ и выслушайте меня со вниманiемъ.

МООРЪ. Я готовъ тебя слушать.

КОСИНСКIЙ. Итакъ, знайте: я богемскій дворянинъ, и по смерти отца моего сдѣлался владѣтелемъ значительнаго дворянскаго помѣстья. Страна была райская,

100

потому-что въ ней жилъ ангелъ — дѣвушка, украшенная всѣми прелестями юности, и цѣломудренная, какъ свѣтъ небесный. Но кому говорю я это? мои слова проходятъ мимо вашихъ ушей: вы никогда не любили, никогда не были любимы.

ШВЕЙЦЕРЪ. Тише! атаманъ вспыхнулъ, какъ пламя.

МООРЪ. Перестань! Въ другой разъ разскажешь... завтра, когда-нибудь, или... когда я насмотрюсь на кровь.

КОСИНСКIЙ. Кровь, кровь! — слушай же далѣе! Кровь, повторяю я тебѣ, переполнитъ твою душу. Она была мѣщанскаго происхожденія, нѣмка; но ея взоръ уничтожалъ предразсудки дворянства. Съ скромной застѣнчивостію приняла она обручальное кольцо изъ рукъ моихъ, и на другой день я долженъ былъ вести мою Амалiю къ алтарю.

МООРЪ (поспѣшно встаетъ).

КОСИНСКIЙ. Среди упоенiй ожидающаго блаженства, среди приготовленiй къ свадьбѣ, меня вдругъ, черезъ нарочнаго, требуютъ ко двору. Я являюсь. Мнѣ показываютъ письма, которыя будто бы были писаны мною, и полныя предательскаго содержанiя. Я покраснѣлъ со злости. У меня взяли шпагу, бросили въ тюрьму… всѣ чувства меня оставили.

ШВЕЙЦЕРЪ. А между-тѣмъ... Продолжай! я уже чую жаркòе.

КОСИНСКIЙ. Тутъ я просидѣлъ цѣлый мѣсяцъ и самъ не зналъ, что будетъ со мною. Мнѣ было страшно за Амалiю, которая изъ-за меня каждую минуту умирала съ отчаянiя. Наконецъ, является ко мнѣ первый министръ двора, поздравляетъ съ открытiемъ моей невинности въ приторно-сладкихъ выраженiяхъ, читаетъ

101

приказъ о моемъ освобожденiи и отдаетъ мнѣ шпагу. Въ восторгѣ лечу я въ свой зàмокъ, въ объятiя Амалiи... она исчезла. Въ полночь её увезли, никто не знаетъ куда, и съ тѣхъ поръ объ ней — ни слыху, ни духу. Вдругъ — будто молнiя ударила въ мое сердце. Я лечу въ городъ, разузнаю при дворѣ: на меня смотрятъ во всѣ глаза; никто не даетъ отвѣта. Наконецъ я открываю ее за потаенною рѣшеткою во дворцѣ; она бросаетъ мнѣ записочку...

ШВЕЙЦЕРЪ. Такъ я и думалъ!

КОСИНСКIЙ. Адъ и черти! въ запискѣ было сказано, что ей дали на выборъ, или скоро узнать о моей смерти, или стать любовницей владѣтельнаго князя. Въ борьбѣ между честью и любовью она рѣшила въ пользу послѣдней и (съ хохотомъ) — я былъ спасенъ.

ШВЕЙЦЕРЪ. Что жь ты сдѣлалъ?

КОСИНСКIЙ. Будто тысячу громовъ ударили въ меня. Кровь! было моею первою мыслію, кровь! — послѣднею. Съ пѣною у рта, бѣгу я домой, выбираю трехгранную шпагу — и стремглавъ къ министру, такъ-какъ онъ одинъ былъ адскимъ сводникомъ. Меня, вѣроятно, замѣтили еще на улицѣ, потому-что когда я вошелъ — всѣ двери были заперты. Я ищу, спрашиваю — одинъ отвѣтъ: уѣхалъ къ князю. Отправляюсь туда, и тамъ его нѣтъ. Возвращаюсь назадъ, выламываю двери, нахожу его, бросаюсь къ нему... но тутъ пять, или шесть лакеевъ выскакиваютъ изъ засады и вырываютъ у меня шпагу.

ШВЕЙЦЕРЪ (топнувъ ногою.) И это ему сошло даромъ? и ты ушелъ съ пустыми руками?

КОСИНСКIЙ. Я былъ схваченъ, судимъ, обвиненъ и съ потерею чести — замѣтьте, по ОСОБЕННОЙ милости ‑

102

и съ потерею чести высланъ заграницу. Мои помѣстья достались министру; моя Амалiя въ когтяхъ тигра вздыхаетъ и плачется на жизнь, тогда-какъ мое мщенiе должно поститься и сгибаться подъ игомъ насилiя.

ШВЕЙЦЕРЪ (вставая и махая саблей). Это вода на нашу мельницу, атаманъ! можно похозяйничать!

МООРЪ (ходившiй все это время въ сильномъ волненiи взадъ и впередъ, быстро оборачивается къ разбойникамъ). Я долженъ ее видѣть… Вставайте! собирайте все! Ты остаешься, Косинскiй. Коней — и въ походъ!

РАЗБОЙНИКИ. Куда? куда?

МООРЪ. Куда? кто спрашиваетъ — куда? (Вспыльчиво Швейцеру.) Измѣнникъ, ты хочешь удержать меня? Но, клянусь надеждой на небо...

ШВЕЙЦЕРЪ. Я измѣнникъ? Въ адъ ступай, я за тобою!

МООРЪ (бросается ему на шею). Братское сердце! ты слѣдуешь за мною... Она плачетъ, она плачетъ, она жизни не рада! Вставай! скорѣй! Всѣ — во Франконiю! Мы должны быть тамъ черезъ недѣлю.

(Уходятъ.)

_______