Барин Н., законник, потомок
видного деятеля по освобождению крестьян, увидал однажды у жены бумажку
волостного правления, такого «дикого» содержания:
«…отдаю барыне Н…, в полное
крепостное владение, трех моих сыновей, навечно. За неграмотного… расписался…»
и печать, копотью.
Барин взглянул удивлению на жену. Она
спокойно сказала: «оставь, это наше
дело». Раз так, значит ― так и надо: он не мешался в дела жены,
женщины рассудительной.
Так оно и оказалось. Отдавший сыновей в
«закрепощение» барыне, был отъявленный пьяница и лиходей, что
называется ― «хомут на миру»:
не раз собирались удалить его из общества, приговорить к выселению в Сибирь, но
барыня заступалась, по слезной мольбе бабы лиходея. Наконец, не стало сил и у
бабы: молила барыню взять ребят на себя, «а то смертью убьет, злодей… бьет, чем
ни попади, печькой только не бил!..» И барыня
придумала «закрепощение». Лиходей получил сколько‑то и отступился, ― скоро и
освободил всех: замерз, пьяный, ― а трое мальчишек и баба были взяты
в усадьбу.
Мальчишки сами выбрали себе дорогу в
люди: старший отдан был конюшему, и вышел из него хороший кучер; середний обучился садоводству; а младший, Лазарь. захотел к повару, и стал отличным
поваром.
Пришла война, а за ней и революция.
Господа перебрались к дочери в Москву и скоро померли. Дочь‑вдова,
жившая в богатой квартире, была уплотнена
//243
и обездолена. При ней остались старушка
няня и дворецкий, верные: ютились по углам в том же доме и выменивали на
пропитание остатки барынина добра. Тем трое и влачились. А жизнь становилась
беспросветней.
И вот, как-то приходит няня и говорит:
― Барыня, Лазарька наш сыскался!..
Не помнила барыня, какой «Лазарька». Напомнила ей старушка‑няня:
еще все дивились в именьи, какое сладкое умеет
готовить Лазарька, совсем мальчишка!
― Разыскал
нас… давно искал! Хороший такой, франтом… у
американцев служит… на глаза хочет показаться, ждет на дворе.
― Что за чудеса!.. зови, зови… ― обрадовалась барыня; помнила вихрастого
поваренка, которого Листратыч‑повар
называл ― «золотые руки».
― И жарко-е с
собой принес!.. ― радостно шептала няня, дивясь: ― це‑льную, говорит, индейку!.. и под
серебреной кры‑шечкой!..
― Что за чудеса!.. у
американцев?!..
― Да вот, увидите.
Никогда бы не признала барыня стоявшего
перед ней, с блюдом под мельхиоровой крышкой, статного молодца, совсем
военного: в крагах, френч с клапанами, часики на руке: только вихор да веселые‑бойкие глаза
напоминали ей поваренка Лазарьку: а то ― ну, совсем американец.
― Здравствуйте,
барыня!.. ― весело сказал «американец», ― не узнаете? А я
вас помню. Еще полтинник мне как-то подарили… кошелечек у вас
был, кольчиками, серебряный!..
Барыня вспомнила, ― и у нее
навернулись слезы.
//244
Она взяла Лазарьку
за плечи, будто совсем родного, и, говорить не в
силах, усадила на стул, с собой. И все смотрела ему в глаза. И через эти
глаза ― все видела… А он, поставив на столик блюдо, стал рассказывать, как
пошел счастья искать в Москву, и как далось ему это счастье, ― сразу
попал к американцам, в «Ару», ― к самому главному! ―
женщина одна попалась на вокзале, наша: разговорились, ― сразу все и
устроила, тоже у американцев служит.
Долго Лазарь барыню по Москве искал,
фамилию только помнил. И вот, нашел. Живет ― нельзя лучше: полное
пропитание, хорошо платят, как сыр в масле катается.
Смотрели на Лазаря, дивились. Он
подошел к столику, поднял покрышку с блюда…
― Вы, барыня, не
сомневайтесь… все в порядке. Это не в-украдку, а сам економ дозволил. Я ему доложился, а наша барышня, горничная
у них… по-их и объяснила. Можно, говорит…
и по плечу потрепал. Теперь я вам буду представлять. Как у Дистратыча-покойника… и гарнирчик,
и зажарено в меру, только апельсиновое они варенье любят.., а
весь гарнир наш, полный.
Индейка еще«дышала»:
в согревалке доставлена, в американской.
Тот день явления Лазаря был как‑бы ― «светлый день».
Как сказал Лазарь, ― так и
сделал: в праздник или в воскресенье, приходил к барыне и приносил разное
жаркое и сладкое. Няня и дворецкий хаживали к нему, там их угощали и навязывали
с собой. Жилось Лазарю ― лучше и не придумаешь. Понравились
//245
старики американцу‑економу,
и он распорядился давать им ― чего хотят.
Так прошло полгода. И перестал Лазарь
приходить. Пошел дворецкий узнать, что с ним. Оказалось, что Лазарь уже не
служит в «Ара»; забрали его в солдаты и куда-то угнали из Москвы. Сразу вышло,
не довелось Лазарю и попрощаться.
Прошло с год. Наведывалась няня к
американцам. Говорили свои, что и они скоро «сматываются». О Лазаре были вести
скудные, ― на Волге где-то. Барыне так и не написал.
Решили, ― нет ничего хорошего, оттого и не пишет.
Как-то приходит няня от американцев и говорит ― заплакали:
― Худое, барыня… ох, худое!.. Ла‑зарь‑то наш… о, Господи!..
И сказать не может, все крестится.
― Уж и похоронили, барыня…
сказать страшно.
И вот, что выяснилось.
Служившая у американцев
судомойкой была и на похоронах, «все видала». Там и узнала, что случилось. Где
был в солдатах Лазарь, ― там «словно война была». Привезли Лазаря в
Москву, в лазарет, с другими: не-то раненого, не-то больного. Лазарет помещался
в церкви. Иконостаса уже не было, но на стенах еще оставались святые
изображения. Солдаты, ― «красногвардейцы», что ли, ― вели
себя своевольно, добывали и спирт, в-утайку,
пьянствовали, играли на гармошках, плясали и безобразили. Как-то достали
пистолет, и давай палить по святым. И что такое с Лазарем
сделалось! ― вошел в раж, вырвал у товарища пистолет и крикнул:
«покажу вам, как стреляют по-настоящему! недаром я отличник за стрельбу!..
//246
Энтот вон архангел… у него глаза большие… я ему сейчас прямо в правый глаз попаду!..» Долго
нацеливался… ― и хлоп!.. Попал ли в глаз ― неизвестно. А
вышло так: отскочила пуля от цели в свод, от свода ― Лазарю в правый
глаз! ― упал и кончился. Все стали кричать: «переводите нас, тут
больше не останемся!..» Перевели, будто, в другое место. А Лазаря похоронили с
почетом, в красном гробу. Очень девушка одна убивалась,
в красном была платочке, как ихняя. Все на гроб падала, все кричала: «Ла-зарик мой… Ла‑зарик!..»
«Зарыли, как собаку», без креста, ― поставили столбушек
и на него красную звезду посадили для почета.
― И что такое с Лазарем
нашим сталось!.. ― плакала няня, ― хороший-то какой был.., а вот.., как обернулось!..
Оплакали Лазаря, «бескрестного».
Да, сталось…
И вспоминаются мне слова «бывалого
человека», встречного:
«…По России теперь таких…
какие же превращения видал!.. не поверишь, что у человека в душе быть может: и
на добро, и на зло. А то все закрыто было. Бо‑льшое перевращение…
на край взошли!..»
Август, 1947.
Париж.
(ШМЕЛЕВ
И.С. СВЕТ ВЕЧНЫЙ.