Фонд
№ 387
И.
С. Шмелев Шмелев,
Картон
№ 5 Иван
Сергеевич
Ед.
хран. № 10
ʺГолос зариʺ —
рассказ, отрывок без конца.
[1910 ые ?]
Автограф с правкой 9лл.
лл. 5, 6 загрязнены, помяты края.
Общее количество
листов
9
// карт.
Голос зари
Возвеселится пустыня и сухая земля
и возрадуется страна необитаемая и
расцветет как нарцисс.
Кн. Прор. Исаии, 35, 1.
Было это в ту страшную пору, когда дух
зла и смерти вынул из человека сердце; когда кровь ценилась ниже плохого вина,
а слезы были дешевле соли. В ту пору жил на Востоке <нрзб.> именем Али, по отцу Асан. Был он правоверный, глубоко
почитал Аллаха и Магомета, Пророка Его, и крепко держал Закон в сердце своем.
Много зим прошло над его головой, бритой, сизой: чорной, седой ли — не
разобрать; только по синим жилам у впалых висков, да по чорным щелкам у глаз
его, да по рту, ввалившемуся под нос, да по мохнатым седым бровям — можно было
сказать, как много–много суровых зим пришло и прошло в его никому неведомой
жизни.
Враг совсюду обступил страну ту,
угрожая мечом и голодом, и душевная тьма–чума обуяла
//
л. 1.
сердца
людские: замутился разум, будто от дурного вина. Все спешили больше собрать
себе. Даже добрые притаивали свое, страшась смерти; а те, чтὸ любили
наживу, непосильно давили слабых. Затворилось сердце для дел по слову Закона.
В эту пору старый Али–Асан все дни
сидел у старой мечети, под минаретом, склонивши умирающее лицо на усыхающія
руки, смотрел в далекое море и мыслями вопрошал Того, Кого знала душа его, Кого
видел и в недоступном небе, и в море без конца–края; Кого слышал–не слышал и в
шуме морских прибоев и в песне вечерней птицы, чтὸ прилетала на сухую
вершину ореха за мечетью, и в блеске звезды вечерней, и в голосе, чтὸ
таился в сердце Али–Асана. Думал Али–Асан о боях, посетивших тело его, и о теле
думал: вот и конец близится ему, — что же останется? что не умрет от него,
Али–Асана? что вечно?
И голос вечерней птицы отзывался в его
душе:
—
Душа твоя не умрет, Али! Живая душа твоя! И опять вопрошал Али, помня слова
Пророка:
// л. 2.
—
Что есть душа моя?
И голос звезды вечерней отзывался в его
душе:
—
Дела твои на земле, Али. Дела твои по слову Закона!
Думал еще Али, вспоминая утренние толки
на базаре: чего же так мятутся люди и собирают тленное, если только душа
нетленна?
И еще вспомнил Али, как смеялись над
ним базарники:
—
Старый Али потерял разсудок! Вот старый! всё боится смерти и собирает хлеб на
сто зим, а ему и одной не выжить! Вот безумный! продал овец и виноградник, и поле, и черешневый сад,
и коней, чтобы напасти хлеба, будто ему еще сто лет жизни и сто лет будет
грозить голод!
И еще вспоминал Али, вспоминал тихий
вечер, когда видел у мечети и вопрошал небо:
—
Научи, Великий, путями Твоими! Замутились люди, ожесточились сердца. Что
делать?
Тогда голос вечерней птицы в блеске
звезды вечерней будто сказал ему:
—
Пусть замутились все — лишь бы осталась одна живая душа, лишь бы она сохранила
вечный
// л. 3.
огон[1]
в светильнике . Все ищут себе, а ты, Али, ничего не ищи себе. Отдай себя — и
сохранится огонь в светильнике.
Не мысль то была Али, не голос вечерней
птицы, а слово Пророка через уши в душу его вошло на вечерней молитве. Вошло,
как заноза, и осталось в его душе. Потому занозой вошло оно, что во все дни
жизни его привыкла душа его слушать слово Закона.
Всю ту ночь без сна пролежал старый Али,
все думал: как же отдать себя? как уберечь негасимый огонь в светильнике?
И сказала ему душа: покажет утро.
—
Утром услышу голос души моей, утренний голос сердца по слову Пророка: ʺне
обманет голос зариʺ.
В то утро поднялся рано Али, еще не
скрипели можары и не звенели кувшины у воды. Совершил омовение и помолился
Востоку. И слышит: идут шаги — трудные, большие шаги. Слышит — идут по дороге
двое: старик и мальчик. Остановились перед Али и просят:
—
Хлеба!
Вынес
им Али по куску чурека, спросил: от-
// л. 4.
куда
они, и что там, откуда они.
И сказал старик:
—
Нету хлеба, и умирает народ.
И заплакал мальчик. И с того старикова
голоса, и с того плача мальчика открылась запертое в душе Али–Асана, будто
вложил ему в сердце золотой ключ Великой и повернул сладкой болью. Вспомнил
тогда Али слово Пророка: ʺне обманет голос зариʺ.
Заплакал Али — так ему и больно и
сладко было. Смотрит — заря за горкой играет, и в ней серебряная звезда тонет в
румяном золоте. Серое, с ночи, море как живой бирюзой засыпалось, и чорный
дрозд, заревая птица, напевает будто ему знакомое:
—
Али, Али! не обманет голос зари!
И,
послушный новому голосу, побрел старый Али на базар, высыпал из кожаного кошеля
— что было и купил воз пшеницы. И еще воз пшеницы в новое утро купил Али —
отдал десяток овец. Потом и пару коней отдал, потом отдал и свои черешни, и
виноградник.
Тогда сказал ему сын:
—
Отец, вон что говорят по кофейням: ʺстарый
// л. 5.
Али
хочет скупить весь хлеб, чтобы выждать цену и брать за один десятьʺ.
Сказал Али сыну:
—
А ты что скажешь?
Отвел
сын глаза, сказал:
—
Не знаю.
Усмехнулся старый Али, сказал:
—
Когда сажают зерно — молчат. Ждут, когда выростет.
Покачал головой сын Али, не поняв.
Вспомнил еще, как говорили по кофейням:
—
Смешал шайтан в старой голове кровь с пылью, — стала глина.
А на утро и сад при речке продал Али
богачу–греку и скупил всю пшеницу, чтὸ навезли на базар с округи.
И когда последнее, что еще оставалось,
— десять кип табаку, — выменял Али на пшеницу, сказал сын с сердцем:
—
Отец, что же у нас останется?
Сказал ему Али, будто говорил старый
мулла:
—
Негасимый огонь в светильнике.
И уверился тогда сын Али, что у отца
его в голове глина.
//
л. 6.
С той поры каждый вечер ходил Али к
старой мечети, слушал, что еще скажет голос. Но уже стояла глухая осень, и не
пел голос вечерней птицы. Спрашивал Али море — оно только ревело пеной. Слабым
глазом искал Али блеска звезды вечерней — не было и звезды вечерней: были тучи.
Но не было Али горько: все голоса пели теперь в его сердце. А громче всех
голосов плачущий голосок ребенка, чтὸ когда–то слышал Али на утренней
дороге:
—
Хлеба!
С чорной зимой пришел голод, и стали
продавать хлеб высокой ценою на базаре. Слушал Али, как голодные проклинали;
видел Али, как сытые и глухие набавляли. Тогда сказал Али сыну:
—
Бери лопату. Масло надо налить в светильник!
Покачал сын головой, подумал:
—
Глина.
А не мог отказаться, взял лопату.
Привел его Али в самый конец двора, к
старой груше, где лежала глина, запасенная для обмазки. Показал пальцем место:
//
л. 7.
—
Копай под глиной.
Смутилось у сына Али сердце, будто отец
знает все его мысли. А не мог отказаться: принялся копать под глиной. Выкопал
горшок старый, а в нем — турецкіе золотые лиры! Запасал их всю жизнь — на
святую дорогу в Мекку.
И удивился сын: что нашел под глиной!
Пересчитал Али золотые лиры. Радостный,
сказал сыну:
—
Светло будет гореть золотой светильник!
В то же утро выменял Али лиры на
пекарню, — и пошел слух по городским кофейням, что заторговал старый Али
печоным хлебом. И еще пошел слух по кофейням и базару, что торгует Али против
всех вполовину дешевле.
Две луны держал Али свою цену — и упали
цены по пекарням. Кричали хлебники на базаре:
—
Разоряет Али торговлю! Мало ему у порога нищих! Замазал ему шайтан глаза
глиной!
И пошел слух и за базаром, и к горам, и
даже за горами, что таилось у Али под глиной.
Так всю зиму торговал Али хлебом, берег
негасимый свет в светильнике Аллаха. А когда испек последние хлебы, закупил
пшеницу про-
//
л. 8.
тив
прежняго в десять крат дороже. И опять продавал вполовину других дешевле.
Кричали торговцы по базару:
—
Сына Али пустит нищим! Нет для него родной крови! У Али в голове не кровь, а
глина.
Но уже знал сын, что хранил Али под
своей глиной; уже принял от отца в свои руки негасимый светильник. Спрашивал
болтунов на базаре:
—
А знаете ли вы, что у отца моего под глиной? А видите ли
// л. 9.