Фонд № 387

И. С. Шмелев                                              Шмелев,

Картон № 5                                                 Иван Сергеевич

Ед. хран. № 10

ʺГолос зариʺ —

рассказ, отрывок без конца.

[1910 ые ?]

Автограф с правкой                       9лл.

лл. 5, 6 загрязнены, помяты края.

Общее количество

листов

9

// карт.

 

Голос зари

Возвеселится пустыня и сухая земля

и возрадуется страна необитаемая и

расцветет как нарцисс.

Кн. Прор. Исаии, 35, 1.

Было это в ту страшную пору, когда дух зла и смерти вынул из человека сердце; когда кровь ценилась ниже плохого вина, а слезы были дешевле соли. В ту пору жил на Востоке <нрзб.> именем Али, по отцу Асан. Был он правоверный, глубоко почитал Аллаха и Магомета, Пророка Его, и крепко держал Закон в сердце своем. Много зим прошло над его головой, бритой, сизой: чорной, седой ли — не разобрать; только по синим жилам у впалых висков, да по чорным щелкам у глаз его, да по рту, ввалившемуся под нос, да по мохнатым седым бровям — можно было сказать, как много–много суровых зим пришло и прошло в его никому неведомой жизни.

Враг совсюду обступил страну ту, угрожая мечом и голодом, и душевная тьма–чума обуяла

// л. 1.

сердца людские: замутился разум, будто от дурного вина. Все спешили больше собрать себе. Даже добрые притаивали свое, страшась смерти; а те, чтὸ любили наживу, непосильно давили слабых. Затворилось сердце для дел по слову Закона.

В эту пору старый Али–Асан все дни сидел у старой мечети, под минаретом, склонивши умирающее лицо на усыхающія руки, смотрел в далекое море и мыслями вопрошал Того, Кого знала душа его, Кого видел и в недоступном небе, и в море без конца–края; Кого слышал–не слышал и в шуме морских прибоев и в песне вечерней птицы, чтὸ прилетала на сухую вершину ореха за мечетью, и в блеске звезды вечерней, и в голосе, чтὸ таился в сердце Али–Асана. Думал Али–Асан о боях, посетивших тело его, и о теле думал: вот и конец близится ему, — что же останется? что не умрет от него, Али–Асана? что вечно?

И голос вечерней птицы отзывался в его душе:

— Душа твоя не умрет, Али! Живая душа твоя! И опять вопрошал Али, помня слова Пророка:

// л. 2.

— Что есть душа моя?

И голос звезды вечерней отзывался в его душе:

— Дела твои на земле, Али. Дела твои по слову Закона!

Думал еще Али, вспоминая утренние толки на базаре: чего же так мятутся люди и собирают тленное, если только душа нетленна?

И еще вспомнил Али, как смеялись над ним базарники:

— Старый Али потерял разсудок! Вот старый! всё боится смерти и собирает хлеб на сто зим, а ему и одной не выжить! Вот безумный! продал  овец и виноградник, и поле, и черешневый сад, и коней, чтобы напасти хлеба, будто ему еще сто лет жизни и сто лет будет грозить голод!

И еще вспоминал Али, вспоминал тихий вечер, когда видел у мечети и вопрошал небо:

— Научи, Великий, путями Твоими! Замутились люди, ожесточились сердца. Что делать?

Тогда голос вечерней птицы в блеске звезды вечерней будто сказал ему:

— Пусть замутились все — лишь бы осталась одна живая душа, лишь бы она сохранила вечный

// л. 3.

огон[1] в светильнике . Все ищут себе, а ты, Али, ничего не ищи себе. Отдай себя — и сохранится огонь в светильнике.

Не мысль то была Али, не голос вечерней птицы, а слово Пророка через уши в душу его вошло на вечерней молитве. Вошло, как заноза, и осталось в его душе. Потому занозой вошло оно, что во все дни жизни его привыкла душа его слушать слово Закона.

Всю ту ночь без сна пролежал старый Али, все думал: как же отдать себя? как уберечь негасимый огонь в светильнике?

И сказала ему душа: покажет утро.

— Утром услышу голос души моей, утренний голос сердца по слову Пророка: ʺне обманет голос зариʺ.

В то утро поднялся рано Али, еще не скрипели можары и не звенели кувшины у воды. Совершил омовение и помолился Востоку. И слышит: идут шаги — трудные, большие шаги. Слышит — идут по дороге двое: старик и мальчик. Остановились перед Али и просят:

— Хлеба!

Вынес им Али по куску чурека, спросил: от-

// л. 4.

куда они, и что там, откуда они.

И сказал старик:

— Нету хлеба, и умирает народ.

И заплакал мальчик. И с того старикова голоса, и с того плача мальчика открылась запертое в душе Али–Асана, будто вложил ему в сердце золотой ключ Великой и повернул сладкой болью. Вспомнил тогда Али слово Пророка: ʺне обманет голос зариʺ.

Заплакал Али — так ему и больно и сладко было. Смотрит — заря за горкой играет, и в ней серебряная звезда тонет в румяном золоте. Серое, с ночи, море как живой бирюзой засыпалось, и чорный дрозд, заревая птица, напевает будто ему знакомое:

— Али, Али! не обманет голос зари!  

И, послушный новому голосу, побрел старый Али на базар, высыпал из кожаного кошеля — что было и купил воз пшеницы. И еще воз пшеницы в новое утро купил Али — отдал десяток овец. Потом и пару коней отдал, потом отдал и свои черешни, и виноградник.

Тогда сказал ему сын:

— Отец, вон что говорят по кофейням: ʺстарый

// л. 5.

Али хочет скупить весь хлеб, чтобы выждать цену и брать за один десятьʺ.

Сказал Али сыну:

— А ты что скажешь?

Отвел сын глаза, сказал:

— Не знаю.

Усмехнулся старый Али, сказал:

— Когда сажают зерно — молчат. Ждут, когда выростет.

Покачал головой сын Али, не поняв. Вспомнил еще, как говорили по кофейням:

— Смешал шайтан в старой голове кровь с пылью, — стала глина.

А на утро и сад при речке продал Али богачу–греку и скупил всю пшеницу, чтὸ навезли на базар с округи.

И когда последнее, что еще оставалось, — десять кип табаку, — выменял Али на пшеницу, сказал сын с сердцем:

— Отец, что же у нас останется?

Сказал ему Али, будто говорил старый мулла:

— Негасимый огонь в светильнике.

И уверился тогда сын Али, что у отца его в голове глина.

// л. 6.

С той поры каждый вечер ходил Али к старой мечети, слушал, что еще скажет голос. Но уже стояла глухая осень, и не пел голос вечерней птицы. Спрашивал Али море — оно только ревело пеной. Слабым глазом искал Али блеска звезды вечерней — не было и звезды вечерней: были тучи. Но не было Али горько: все голоса пели теперь в его сердце. А громче всех голосов плачущий голосок ребенка, чтὸ когда–то слышал Али на утренней дороге:

— Хлеба!

С чорной зимой пришел голод, и стали продавать хлеб высокой ценою на базаре. Слушал Али, как голодные проклинали; видел Али, как сытые и глухие набавляли. Тогда сказал Али сыну:

— Бери лопату. Масло надо налить в светильник!

Покачал сын головой, подумал:

— Глина.

А не мог отказаться, взял лопату.

Привел его Али в самый конец двора, к старой груше, где лежала глина, запасенная для обмазки. Показал пальцем место:

// л. 7.

— Копай под глиной.

Смутилось у сына Али сердце, будто отец знает все его мысли. А не мог отказаться: принялся копать под глиной. Выкопал горшок старый, а в нем — турецкіе золотые лиры! Запасал их всю жизнь — на святую дорогу в Мекку.

И удивился сын: что нашел под глиной!

Пересчитал Али золотые лиры. Радостный, сказал сыну:

— Светло будет гореть золотой светильник!

В то же утро выменял Али лиры на пекарню, — и пошел слух по городским кофейням, что заторговал старый Али печоным хлебом. И еще пошел слух по кофейням и базару, что торгует Али против всех вполовину дешевле.

Две луны держал Али свою цену — и упали цены по пекарням. Кричали хлебники на базаре:

— Разоряет Али торговлю! Мало ему у порога нищих! Замазал ему шайтан глаза глиной!

И пошел слух и за базаром, и к горам, и даже за горами, что таилось у Али под глиной.

Так всю зиму торговал Али хлебом, берег негасимый свет в светильнике Аллаха. А когда испек последние хлебы, закупил пшеницу про-

// л. 8.

тив прежняго в десять крат дороже. И опять продавал вполовину других дешевле.

Кричали торговцы по базару:

— Сына Али пустит нищим! Нет для него родной крови! У Али в голове не кровь, а глина.

Но уже знал сын, что хранил Али под своей глиной; уже принял от отца в свои руки негасимый светильник. Спрашивал болтунов на базаре:

— А знаете ли вы, что у отца моего под глиной? А видите ли

// л. 9.

 



[1] опечатка. Следует читать: «огонь».