ГОСТИ.

I.

Давно не было вѣстей отъ сына, и Андронъ со старухой не знали, что и подумать.

− Пропалъ и пропалъ безъ вѣстёвъ!

Ходилъ Андронъ въ волость, но тамъ ничего не знали. Писарь сказалъ, что казенные списки все покажутъ, а пока можно думать и такъ, и эдакъ.

− Говорилъ писарь, − будетъ чего не ожидаешь! − сказалъ Андронъ старухѣ.

И вотъ, когда, кажется, уже нечего было ожидать, пришло отъ сына письмо: раненъ и находится въ лазаретѣ, въ Москвѣ. Это такъ обрадовало, что старуха вскинулась сейчасъ же ѣхать и повидаться, но когда высчитала, что станетъ это подъ двадцать рублей, − испугалась. Стала прикидывать, − безъ билета бы каккъ-нибудь проѣхать, черезъ кондуктора; вспомнила про сестрина крестника, который держалъ въ Москвѣ полпивную, − можетъ, чего поможетъ: стали уже ей казаться ненужными семь рублей, которые она три года сколачивала на новыя овчины. Прошло съ мѣсяцъ, а они все еще не рѣшили, поѣхать ли. А тутъ сынъ еще написалъ, что его скоро выпишутъ и, можетъ, опять отошлютъ. Старуха забезпокоилась, не спала, не ѣла; напала на нее тоска.

− Въ остатнiй бы разокъ повидаться… − плакалась она себѣ, кошкѣ, кочаргѣ, которую катила въ печь.

Тутъ Андронъ надумалъ.

− Ладно, съѣздимъ. − Тамъ меня, можетъ, кумъ на мѣсто куда поставитъ, въ дворники… требуется теперь народъ. А тутъ ты и одна управишься. Глухой подсобитъ.

− Спина-то у тебя… − пожалѣла старуха и вспомнила, какъ хорошо было, когда Андронъ служилъ на газовомъ заводѣ, − каждый мѣсяцъ посылалъ деньги.

− Что жъ спина… въ дворникахъ зиму прохожу, а тамъ чего и объявится.

Въ Москвѣ старуха не была, но слыхала, что тамъ на каждой улицѣ по двѣ церкви, на каждомъ углу часовни, возятъ по улицамъ иконы въ каретахъ на шести лошадяхъ и много жуликовъ, − даже карманы рѣжутъ. Андронъ Москву зналъ, − четыре года выжилъ въ сторожахъ на газовомъ заводѣ, но въ смутные дни напугался и убѣжалъ въ деревню, на лѣсопилку. Послѣднiй годъ подалась у него спина и стали прошибаться руки, − сразу не могли ухватить, что нужно, − съ той поры, какъ придавило его дровами.

Подумали, − племянникъ старухинъ служитъ въ городовыхъ, можно у него пристать. Андрона тянуло къ куму, − служилъ кумъ на Ордынкѣ у богатаго мучника кучеромъ.

− Кажный у нихъ день пироги вонъ, хорошо живетъ. У него и принять есть гдѣ. А городовой, кто-е знаетъ… нонче строго.

Наконецъ, рѣшились. Выѣхали задолго до свѣтуЮ − третьи пѣтухи кричали, − чтобы попасть на машину къ утру. Садясь въ сани, старуха сказала:

− Я-то чего, дура, ѣду!.. Лучше бы ужъ Павлушкѣ-то семь рублей отослать… ему-то нужнѣй, сердешному.

− Сто разовъ будемъ разговаривать! − сказалъ Андронъ.

− Чисто богачи какiе… − корила себя старуха, подбираясь въ саняхъ и боясь, − ну, скажетъ Андронъ, что и вправду, лучше бы ей не ѣздить.

Повезъ ихъ Глухой, старшiй сынъ, выдѣленный, котораго по глухотѣ не взяли въ солдаты. Заскрипѣли сани, заиграли въ черномъ небѣ яркiя звѣзды, и старухѣ вспомнилось, какъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ, такъ же вотъ она ночью въ морозъ ѣхала въ Мокрый Лугъ, къ первородящей дочери, которая никакъ не могла разродиться. И такъ же вотъ сосало тогда у ней на сердцѣ и мерзли глаза. Старый меринъ бѣжалъ рысцой. Съ темнаго поля рѣзало острымъ вѣтромъ и продувало старухѣ бокъ, − зябко было въ вытершейся овчинѣ.

− Лѣзла бы подъ тулупъ, сзябнешь… − сказалъ Андронъ.

− Тёпло мнѣ, − сказала старуха, подрагивая, и подумала: «чего ему раскрываться! хорошо, что справилъ себѣ тулупъ, − въ дворникахъ-то какъ разъ».

Съ полдороги пошелъ барскiй лѣсъ и напомнилъ Андрону, что не взяли его въ сторожа на смѣнку ушедшему крестовому; перебрался бы онъ въ теплую, новую сторожку, получалъ бы двенадцать рублей, и дѣло легкое. Для такого дѣла и рукъ не надобно.

У воротъ усадьбы господъ Ковровыхъ ходили съ фонаремъ, − тоже, должно быть, сбирались на машину.

− И барчуки воюютъ, − сказалъ Андронъ. − Нонче всѣ воюютъ.

Усадьба напомнила старухѣ про нѣмцевъ.

− Здоровые они всѣ да гладкiе, − думалось старухѣ, потому что вспомнился ей толстый управляющiй-нѣмецъ, съ рыжей, по брюхо, бородой, который запрещалъ собирать въ лѣсу хворостъ и котораго недавно прогнали. − А Павлушка-то нашъ и худой, и слабый…

И хотя ея Павелъ былъ крѣпкiй и статный, теперь онъ почему-то казался ей и хилымъ, и блѣднымъ, похожимъ на Андрона.

− Глаза заморозишь, − сказалъ Андронъ, по шмыганью носа понявшiй, что старуха плачетъ. − Адресъ-то у тебѣ его?

− У меня, въ валенкѣ… Отъ кума-то больница недалечко?

− Думается, по ближности… Я Москву хорошо знаю.

И замолчали на всю дорогу.

За усадьбой опять началось поле, и опять низало въ бокъ вѣтромъ. Андронъ пригрѣлся въ тулупѣ и задремалъ. Занѣмѣла съ холоду и старуха, у которой даж ечерезъ платокъ мерзли глаза. Поскрипывали сани, причмокивалъ, чтобы не задремать, Глухой, да покашливалъ на рысцѣ старый меринъ.

Уже начало голубѣть въ небѣ, когда подъѣхали къ станцiи, на которой кричалъ паровозъ. Уже просыпались и шумѣли галки.

Андронъ покричалъ сыну на ухо, чтобы поприглядѣлъ за мериномъ, пока возворотится старуха; и она покричала, что привезетъ имъ изъ Москвы гостинцу. Глухой сказалъ: ладно; привязалъ мерина къ коновязи у чайной, накрылъ дерюжкой и бросилъ подъ морду въ снегъ охапку сѣна. Потомъ трое долго сидѣли въ холодномъ зальцѣ и ждали поѣздъ. Старуха сильно прозябла и все никакъ не могла согрѣться. Пришелъ станцiонный начальникъ, велѣлъ сторожу затопить печку. Прiѣхала толстая барыня изъ усадьбы и прошла въ особую половину. Привезли два тюка промерзшiе ямщикъ съ почтальономъ.

Старуха попробовала попросить начальника, не разрѣшитъ ли имъ сѣсть безъ билета, − ѣдутъ они провѣдать раненаго сына, изъ послѣдняго со старикомъ ѣдутъ. Онъ смотрѣлъ на нее сверху внизъ, − такая была маленькая старуха, − оглядѣлъ ея бурый, въ зелень ударявшiй, полушубокъ, изъ котораго лѣзла шерсть, и сказалъ что этого онъ никакъ разрѣшить не можетъ. Старуха растерянно обсосала пальцы и пошла къ сторожу, который стоялъ на колѣнкахъ и растоплялъ печку, и стала жалобиться и разсказывать опять то, что говорила начальнику. Тотъ выслушалъ все и сказалъ, помѣшивая рукавицей:

− Ничего не подѣлаешь, безъ билетовъ у насъ нельзя.

Старуха всплакнула, полѣзла подъ полушубокъ за кошелькомъ и разсыпала завернутыя въ платочекъ мѣдныя. Потомъ все искала закатившiеся три копейки.

− Изъ силъ выбились, а нельзя не поѣхать.

− Какъ не съѣздишь, − говорилъ сторожъ. − Ничего не подѣлаешь.

Разсказала старуха и ямщику съ почтальономъ и все пытала, какъ же ей быть теперь. Ямщикъ снялъ шапку и почесалъ въ головѣ, а румяный бѣлоусый почтальонъ вздохнулъ и сказалъ рѣшительно:

− Сажайтесь прямо безо всего, вотъ и все.

Андронъ сидѣлъ въ уголкѣ, руки въ рукава, и пережидалъ, когда отпуститъ поднявшаяся въ спинѣ ломота. А она все не отпускала.

− Не буду я выправлять билетовъ, − сказала ему старуха. − И Павлушкѣ-то ничего не отдѣлишь…

Присѣла къ нему и стала плакать.

Пошелъ и позвонилъ въ колоколъ сторожъ. Потомъ открылось окошечко, подошелъ сторожъ взять билетъ для барыни изъ усадьбы, и тогда Андронъ сталъ, было, пугать старуху: обязательно надо выправлять билеты, а то ихъ, гляди, возьмутъ и высадятъ въ чужомъ мѣстѣ. Но старуха теперь надумала, что надо непремѣнно оставить рубля четыре для сына, бѣгала маленькими глазами по желтымъ стѣнамъ и все чего-то ждала. На нее смотрѣлъ изъ окошечка начальникъ, словно ждалъ, будетъ ли она выправлять билеты. Но старуха не подходила. Глухой сидѣлъ съ думающимъ лицомъ и молчалъ. Андронъ смотрѣлъ на плакатъ съ красной барыней за швейной машинкой и ждалъ, что будетъ.

Но прошло время, заигралъ на путяхъ рожокъ, поволокли тюкъ ямщикъ съ почтальономъ, вышла на платформу толстая барыня. Погромыхалъ промерзшiй, тяжелый поѣздъ.

− Пойдемъ, что жъ… − сказала, крестясь, старуха. − Можетъ, Господь дастъ, пустятъ.

Они полѣзли въ вагонъ, сперва старуха съ мѣшкомъ, за ней Андронъ, путаясь нетвердыми ногами въ тулупѣ. Старуха прихватила его за рукавъ, а Глухой подсадилъ сзади. Вышелъ проводить поѣздъ начальникъ и смотрѣлъ на нихъ отъ стеклянной двери.

Когда тронулся поѣздъ, и пошелъ обходить вагонъ кондукторъ, высматривая пассажировъ, старуха всплакнула и стала разсказывать кондуктору, что у нея старикъ вовсе больной, что сынъ ея лежитъ раненый, и они къ нему ѣдуть проститься. Кондукторъ слушалъ, посматривая на пассажировъ, а когда старуха сунула ему сорокъ копеекъ, отмахнулся:

−Это − какъ контроль, я тутъ ничего не могу.

И ушелъ, щелкнувъ дверью.

А старуха плакалась и просила стоявшаго въ проходѣ какого-то Рыжаго съ поклёваннымъ носомъ и въ форменной фуражкѣ, чтобы ихъ не высаживали, − нѣтъ у нихъ ни копейки денегъ, только что самая малость − сыну. Потомъ прошелъ, попрыгивая и поводя широченными плечами, оберъ-кондукторъ, а за нимъ − высокiй, гнущiйся контролеръ, съ завороченной на лѣвой рукѣ перчаткой, и имъ опять разсказала старуха все, и опять плакала. Контролеръ похмурился, ворчнулъ что-то оберъ-кондуктору и прошелъ. Тутъ сидѣвшiй противъ старухи пожилой торговецъ, въ сѣрой, на баранѣ, поддевкѣ, сказалъ:

− Баушка, не бойся… никто тебя не ссодитъ. Разъ ты къ сыну по такому дѣлу, − тебѣ должны уважить. Больше ничего.

И когда и другiе голоса поднялись и стали говорить, что вовсе бѣдная старуха, и даже и полушубокъ у ней весь въ дырьяхъ, а старикъ − больной и дрожитъ, старуха разсказала, что у нея другой сынъ − глухой и отдѣлился; и стало ей такъ горько отъ своихъ словъ, что принялась плакать. И пока она плакала, закрывшись рукавомъ полушубка, всѣ смотрѣли на нее и молчали.

− Какъ можно! − сказалъ строго торговецъ. − Законъ − закономъ, а въ такомъ дѣлѣ − надо уваженiе сдѣлать. Всѣ подъ Богомъ ходимъ.

Тутъ онъ досталъ папиросы и угостилъ Андрона. Тотъ засуетился всѣмъ тулупомъ, дернулся къ папиросѣ, сперва коснулся пальцами рукава торговца, потомъ передвинулся до кисти, откачнулъ руку въ сторону и никакъ не могъ поймать папиросу. Тогда старуха взяла Андронову руку и навела.

− Руками вотъ прошибается… − сказала она болѣзно.

И всѣ видѣли, − и по слабой улыбкѣ Андрона, и по впадинамъ на щекахъ, и по темнымъ кругамъ у глазъ, и по тому, какъ онъ совалъ папиросу въ ротъ, − что онъ тяжело боленъ.

− Въ дворники опредѣлиться думаетъ, − плакалась старуха уже съ радости, что тепло ѣхать и что не ссаживаютъ, сколько ужъ остановокъ проѣхали.

− Да-да… − отозвался торговецъ, и опять всѣ оглядѣли Андрона.

− Мнѣ бы за харчи, да пятерку бы положили… я не жадный, − говорилъ Андронъ, сладко затягиваясь и выдувая дымъ черезъ оттопыриную губу: нравилось ему разговаривать и курить въ теплѣ. − Дорогу бы оправдать да сыну малость, − повеселить… У воротъ могу подежурить, одежа у меня теплая. На газовомъ заводѣ когда жилъ, − кажную ночь дежурилъ.

− Спина-то его н-изводитъ… − говорила старуха.

− А такъ я весь крѣпкiй, по всѣмъ статьямъ… − хвалился Андронъ.

Такъ они хорошо доѣхали, и никто ихъ не побезпопокилъ.

II.

Въ Москву прiѣхали къ ночи, − звонили по церквамъ ко всенощной. Старуха, было, потерялась въ суетнѣ, прихватила Андрона за тулупъ, но онъ ее обнадежилъ:

− Не бышми-то тутъ, цѣльный день никуда не дойдешь… а ты иди за мной смѣло, мнѣ тутъ все извѣстно.

Онъ шелъ, вихляясь въ долгомъ тулупѣ съ овчиннымъ воротникомъ, закрывавшимъполовину спины, а старуха катилась за нимъ съ мѣшкомъ. Кругомъ разливалось морознымъ звономъ, а церквей не было видно. Они шли и шли въ этомъ чудесномъ звонѣ безконечными переулками и пришли въ знакомое Андрону мѣсто, къ газовому заводу.

− Вотъ тебѣ газовый заводъ мой… − показалъ Андронъ на черныя, высокiя трубы въ бѣломъ свѣтѣ. − Сусальный переулокъ называется.

И посмотрѣлъ въ обѣ стороны переулка и на трубы.

− Да къ чему намъ газовый-то заводъ? − подивилась старуха. − Къ куму же тебѣ надоть, къ больницѣ… Чего жъ ты путаешь-то, неумный?!

− Показать все тебѣ хотѣлъ, жительство-то мое, − сказалъ, радуясь чему-то, Андронъ. − Въ дворники коль не примутъ, сюда, къ Ивану Иванычу, толконусь… всѣхъ дѣлъ производитель!..

Они опять пошли переулками, заворачивая туда и сюда и все слыша текучiй звонъ. И то ли Москва измѣнилась такъ за восемь лѣтъ, или самъ Андронъ измѣнился, но только они опять очутились у воротъ газового завода.

− Ай сбился я? − сказалъ, осматриваясь, Андронъ. − Можетъ, новые какiе проулки установили… Стало-быть, на Ордынку намъ надо… Охъ, притомился я, старуха… дай − посижу…

Онъ примостился на тротуарѣ, спустивъ ноги къ канавкѣ, и посидѣлъ, согнувшись, слыша подымающуюся къ спинѣ ломоту. Присѣла и старуха. Звонъ умолкнулъ, а ей все чудилось, что звонятъ. Холодно стало послѣ жаркаго вагона и пить хотѣлось.

− Чайку бы… − истомно сказалъ Андронъ на ея мысли. − А къ куму-то иттить надо.

Поднялся съ трудомъ, вихляясь, и опять пошли они долгими переулками, все разспрашивая, какъ имъ пройти на Ордынку. На какомъ-то глухомъ мосту городовой сказалъ имъ, что далеко, и посовѣтовалъ сѣсть на трамвай.

Наконецъ, разыскали Ордынку и кума-кучера. Кучеръ надѣлъ синiй казакинъ на лисѣ, съ выпушкой, сводилъ въ чайную, покормилъ ситнымъ и баранками, про мѣсто сказалъ, что нечего и думать, коли руки такiя, − строго нынче стало, − и заплатилъ гривенникъ за чашку, разбитую Андрономъ.

− Нонѣ мѣста тугiя, харчи дорогiя… − сипло говорилъ кучеръ, выправляя черезъ кулакъ усы и отжимая подрубленные съ затылка волосы вороной масти. − Лошадей господа переводятъ, скоро и намъ, кучерамъ, шабашъ. Бывало, пирогами швырялись, теперь и на ситный не наглядишься.

Андронъ смотрѣлъ ему въ ротъ и соглашался. Старуха жадно глотала кипятокъ, и на сморщенномъ, взмокшемъ лицѣ ея была боль и забота. Поговорилъ кучеръ про войну, пожалѣлъ ихъ за сына, сказалъ: − «понятное дѣло, всѣхъ нонѣ забота одолѣла», − и устроилъ ночевать въ дворницкой.

Было воскресенье, звонили колокола. Старуха проснулась рано, на благовѣстъ, но въ церковь идти побоялась. Сидѣли до свѣта и ждали кума. А кумъ повезъ хозяевъ къ обѣднѣ и наказалъ ждать, − прiѣдетъ, напоитъ ихъ чаемъ съ пирогами. Они тихо сидѣли въ дворницкой, боясь выйти во дворъ, гдѣ подметалъ молодой черноусый дворникъ. Старухѣ хотѣлось поскорѣй къ сыну, но Андронъ говорилъ погодить, а то осердится кумъ, что ушли противъ его слова. Такъ посидѣли они до двѣнадцатаго часу. Прiѣхалъ кумъ въ лаковыхъ саняхъ и плисовой шапкѣ съ позументомъ, управился и повелъ пить чай съ пирогами.

Въ кухнѣ было жарко и хорошо пахло кашей и лукомъ. Кухарка положила передъ ними по пирогу и все наливала чашки, а они накрывали ихъ и отказывались. Старуха понемножку осмотрѣлась, бережно жевала пирогъ и плакалась, разсказывая про сына и про Андрона, и, какъ и въ вагонѣ, всѣ молча присматривались, какъ ходило и расплескивалось въ его рукѣ блюдечко съ чаемъ.

− Сынка-то бы намъ спровѣдать, мы не въ гости… − оправдывалась старуха.

− Погостите, что жъ… − говорила кухарка. − Мы гостямъ завсегда рады.

Они поблагодарили и пошли къ сыну.

Надъ воротами большого дома былъ бѣлый флагъ съ краснымъ крестомъ, у воротъ стоялъ бородатый солдатъ съ повязанными ушами и курилъ. У старухи заколотилось сердце и запросились слезы. Спросила у солдата про сына Павла.

− Есть у насъ и Павлы, − сказалъ солдатъ. −А вотъ какъ по фамилiи?..

− Есть и Лучковъ… сейчасъ съ нимъ въ шашки играли.

− Ну-у!.. − усмыхнулся Андронъ и поглядѣлъ на старуху.

Пошли за солдатомъ въх каменныя сѣни, а онъ пояснилъ имъ, что это − лазаретъ вольный, господскiй, а то лежали въ госпиталѣ.

Въ лазаретѣ ни жаластнаго, ни страшнаго, чего ожидала старуха, не было. Видны были высокiе покои, въ покояхъ стояли накрытыя кровати, а на нихъ сидѣли солдаты съ повязвнными руками и курили. Слышно, играла балалайка. Солдатъ крикнулъ:

− Лучковъ, гости къ тебѣ пришли!

Старуха признала шаги изъ другой комнаты, и у ней занялось сердце. Она представляла своего Павла худымъ и блѣднымъ, и почему-то маленькимъ, какъ Андронъ, а онъ всталъ передъ ней изъ двери рослый и загорѣлый, въ сѣрой рубахѣ, съ красными на плечахъ полосками, и совсѣмъ веселый. Чуть подался назадъ и сказалъ:

− Маменька…

Старуха увидала его пухло повязанную бѣлымъ руку, хотѣла назвать, какъ − не знала еще, но тутъ перехватило у ней комкомъ горло. Она потянулась цѣловаться, дотянулась и стала шипѣть и скрипѣть у самаго уха, поливая слезами щеку. Андронъ тоже полѣзъ цѣловаться, вихляясь въ тулупѣ и вертя головой, которой мѣшала овчина. Бородатый солдатъ, который привелъ ихъ, стоялъ въ дверяхъ и смотрѣлъ. Подошли еще двое, безъ поясовъ, въ теплыхъ рубахахъ, и тоже смотрѣли. И все наигрывала въ дальнемъ покоѣ балалайка.

− Дошли до тебѣ… спровѣдать… − скороговоркой сказалъ Андронъ, дотянулся и хлюпнулъ въ губы.

− Радъ, небось, намъ-то? − спрашивала старуха.

− Какъ же не радъ! − сказалъ Павелъ. − Ну, что жъ, пойдемте ко мнѣ, на койку.

Они прошли въ небольшой покойчикъ съ тремя кроватями. На одной сидѣли двое солдатъ съ повязанными руками и хлестались грязными картами. У окна, нагнувъ круглую, черную голову, съ оттопыренными ушами, круглый солдатикъ писалъ письмо, придерживая листокъ замотанной рукой-лапой.

− Послѣдняго сейчасъ выволочу королишку! − шлепалъ картой солдатъ. − Твое… мое… твое… мое!..

А они, трое, сидѣли на койкѣ, старуха − въ середкѣ, не раскутывая тугого платка, съ рукавомъ полушубка у носа и не сводя глазъ съ сына.

− Рука-то у тебя какъ… болитъ все? − спросила старуха.

− Теперь поджила, ништо.

Привычно отвернулъ онъ съ ладони повязку, что уже не разъ дѣлалъ, показывая другимъ, и, самъ заглядывая, показалъ старухѣ.

− Разворотило только, а то ничего.

Старуха бокомъ глаза, заранѣе жалѣя и пугаясь, посмотрѣла на красные, туго навороченные желваки на ладони, съ синими швами; блѣдныя губы ея втянулись и перекосились, но она удержала жалобу и только вздохнула.

− Болитъ?..

− Нѣтъ, маленько пружитъ только.

Потянулся и Андронъ поглядѣть, вытянулъ щупающую руку и прошибся. Опять помогла ему старуха.

− Да чего!.. − сказала она на вопросъ Павла. − Вовсе онъ у меня размотался.

И разсказала, какъ придавило его зимой дровами.

− Въ больницу сходи, − сказалъ Павелъ.

И тутъ, обойдясь совсѣмъ, сталъ имъ разсказывать тѣми же словами, какъ разсказывалъ много разъ, какъ его ранили ночью подъ самый Покровъ.

…приказали намъ его выбить съ окоповъ, зайтить отъ сараевъ… съ лѣваго флангу, отъ бугорковъ. А мы съ товарищемъ полземъ на стога прямо, сѣно у его стояло… Тутъ товарыща напередъ ранило. А сараи − вотъ, и онъ палитъ. И меня ранило… вдарило въ руку. Товарыщъ говоритъ: − «товарыщъ, не покидай меня, не дай пропасть!» − Стали, значитъ, мы отходить, я товарища волочу… А тутъ насъ санитары увидали… Ну, потомъ сараи наши отбили, наша рота…

И опять не было ничего страшнаго. Онъ говорилъ спокойно, какъ сказку. И было понятно старухѣ только − сѣно, сараи и бугорки. Это и въ Окурковѣ есть. Она смотрѣла на лицо Павла и видѣла родные рябины на носу и бѣлый шовъ на губѣ, давнiй порѣзъ серпомъ.

− Меринъ возилъ на машину-то? − спросилъ Павелъ и увидалъ, какъ живого, и буланаго мерина, и сани, и окурковскую околицу.

− Меринъ… Глухой свезъ.

Тутъ, когда и она вспомнила мерина и какъ ѣхали на машину ночью, ей до тоски захотѣлось увезти сына: и Окурково, и ночная дорога представились ей страшно далекими, вѣрными, укрывающими, и показалось, что если бы увезти туда Павла, такъ бы онъ при нихъ и остался.

Она разсказала, что у дочери опять родилась дѣвочка, что старикъ трафился опредѣлиться въ дворники, но теперь и кумъ говоритъ, да и видать по всему, − не возьмутъ.

− Нонче строго… − сказалъ Андронъ.

Старуха вынула изъ узелка новые подштанники и новую розовую рубаху и сунула Павлу подъ подушку; выложила вязку сдобныхъ баранокъ, лукошко яицъ въ гречушной лузгѣ и завернутый въ холстинку ворошокъ лепешекъ. Сунула въ руку лепешки, взглянула на повязанную руку-лапу и не могла совладать съ губами: всхлипнула и приникла къ Павлу.

Игравшiе посмотрѣли и стали говорить тише: мое-твое… Кто-то крикнулъ − обѣдать! Пришла барыня, спросила у стариковъ, кто они, удивилась, что старуха такая маленькая, а такой здоровый у нея сынъ-герой, велѣла снять шубы и позвала обѣдать.

Они сѣли съ краю стола, рядомъ съ Павломъ, совѣстясь, что тутъ они не по праву, и не зная, какъ ѣсть съ тарелокъ. Поглядывали на нихъ солдаты и видѣли старикову руку.

− Кушай, мать, − сказалъ рыжiй солдатъ напротивъ и подалъ старухѣ кусокъ съ жиромъ на косточкѣ. − У насъ тутъ все вволю.

И еще два раза ходили они къ сыну и сидѣли на койкѣ. Сталъ поговаривать кумъ, что дворникъ обижается за сторожку. Тогда они собрались ѣхать. Старуха отдала сыну четыре рубля, сказала: − «у насъ всего есть, и овчины я себѣ новые купила», − и простилась. Онъ, какъ и всѣ раза, вывелъ ихъ къ воротамъ. Въ полутемныхъ сѣняхъ, подъ лѣстницей, онъ обернулся и заступилъ старухѣ дорогу.

− Покрести, маменька.

Она покрестила его большими крестами, стукая ногтями въ лобъ, грудь и мягкiя плечи, три раза шепча молитву. Онъ поклонился ей и влѣпился твердыми своими губами въ ея холодный и мягкiй, пахнущiй полушубкомъ ротъ. У Андрона заходили руки, а нога наступила на полу тулупа. Простился съ нимъ Павелъ, слыша руками, какъ пустой сталъ тулупъ, вывелъ на улицу и помахалъ своей бѣлой лапой. И до самаго поворота оглядывалась на него старуха.

III.

Искали племянника, ородового, − не нашли: перевелся за Москву, въ Петровскiе Парки. Толкнулись къ сестрину крестнику, пивщику. Напоила крестникова жена чаемъ съ баранками и дала тридцать копѣекъ*, сказала, что дѣло прикрыли, будутъ держать чайную въ Серпуховѣ, поѣхалъ мужъ приглядѣть. Сходила старуха къ Иверской, купила для старика масла у Пантелеймона, помолилась у Всѣхъ Скорбящихъ, походила у кремлевскихъ соборовъ − не пошла къ службѣ.

Указалъ кучеръ, гдѣ надо походить. Андронъ совсѣмъ разморился, сидѣлъ въ дворницкой, спрашивалъ дворника, много ли выгоняетъ въ мѣсяцъ и много ли работы, и все разсказывалъ, какъ служилъ на газовомъ заводѣ. Заводъ на всю Москву подаетъ свѣту!

− Нѣтъ, теперь иликтричество, − говорилъ дворникъ. − Вотъ какая механика!

И несколько разъ зажигалъ и тушилъ въ дворницкой лампочку: трыкъ-трыкъ.

− Нѣтъ, − говорилъ Андронъ, − шу-митъ нашъ заводъ, видалъ я. Супротивъ газу никакое свѣтъ не выстоитъ! Это я знаю.

− Отъ газу пожары, и господа не желаютъ газу. Прикроютъ заводъ обязательно.

− Не могутъ прикрыть, контрахты установили.

Къ ночи пошли на машину. Выправили билеты на одинъ перегонъ, − научилъ кондукторъ: главное дѣло − сѣсть, а тамъ − покатишь! Такъ и поѣхали, выплакивая дорогу.

Къ утру слѣзли на своей станцiи, поджидали въ чайной, не подвезетъ ли какой попутный. Но попутнаго не было, и пошли полегоньку отъ вѣшки къ вѣшкѣ. На полдорогѣ, гдѣ седьмая верста, завела старуха Андрона къ садовничихѣ при усадьбѣ, − передохнуть. И, когда сидѣли у садовничихи, старуха все разсказывала, какъ ихъ хорошо принимали въ лазаретѣ, угощали бараниной и киселемъ краснымъ, и какъ барыня подарила ей шерстяные чулки, а Андрону дала двугривенный. И про Москву разсказала, и про пироги, и про звонъ. И про Павла…

− Обласкали незнамо какъ. Ужъ такъ-то приглядно, такъ нарядно…

Проводила ихъ садовничиха отъ собакъ, и пошли они полегоньку. Когда выбрались на бугоръ, за которымъ хоронилось Окурково, Андронъ сѣлъ на снѣгъ и сказалъ, опустивъ голову:

− Вовсе я заслабѣлъ… Охъ, не спокинь ты меня, старуха…

− А въ дворники ладился! − сокрушенно и съ горечью упрекнула старуха, которой было зябко на бугрѣ, на вѣтру.

Помолчали.

− Што жъ… − сказалъ Андронъ, подумавъ. − Нонче требуется народъ. Пообойдусь маленько… можетъ, къ Иванъ Иванычу толкнусь…

Передохнули и пошли подъ бугоръ, къ своему мѣсту.

1914 г.

---

* копеекъ?