1. ЯСНОВИДЕЦ
Лет за пятьдесят. Москвич. Много
читает, мыслит по-своему, не
проторенными путями. Вдумчиво-замкнутый, ‑ как бы вглядывается в свое.
Помню говорили о Москве, о некоем
астрологе, который собирается ехать туда невдолге. Мой собеседник, что-то вдруг
уловивший в себе, прерывает разговор
и как бы вспоминает:
‑ Да… почему-то ему так
видится по гороскопу. Таинственная область… Конечно, странно эта… ‑
«невдолге»!.. Но вот… как вы отнесетесь к одному случаю из моей жизни..?
Впрочем, не один только случай: были еще. Что мне… лет 17-18 было, до войны.
Жили на даче, в «Богдановке», близ Кунцева, под Московой. Дня три, как
переехали на дачу. Никогда раньше здесь я не бывал. После уже узнал, что все
это место – бывшая вотчина Нарышкиных, по р. Сетуни. У Забелина есть
книжка «Стан Сетунь»… ‑ тут уже прочел ее, ‑ про вотчину
Нарышкиных.
‑ Помню, гулял я с родными
по р. Сетуни, в старой березовой роще. Тогда я учился у училище Живописи,
Ваяния и Зодчества, интересовался архитектурой XVII века. Не помню, о чем я тогда
думал, на прогулке… об историческом, кажется, не думал. И вот, кто-то из
компании говорит: «смотрите, какой странный камень… будто могильная плита!» И я
вижу, шагах в пятнадцати, в березах, длинное возвышение, как плита,
темнозеленое, мшистое…
‑ И, вдруг, ни с того, ни с
сего, выкрикнулось из меня!.. –
вот, именно, без всякой мысли об этом, невольно как-то: «это боярина
Матвеева!..» Выкрикнулось совсем спокойно, без колебания, но и без
//233
уверенности… совсем непроизвольно,
безразлично, свободно, отлично помню
и сейчас, что – совсем свободно. Все засмеялись: ‑ «он и на
похоронах был!..» Но заинтересовались, обступили «плиту». Она крепко поросла
плюшевым мохом, густым и гладким, каким обрастают камни в сырых местах. все
стали отдирать мох, смеясь: «что тут за «Матвеев»..?» Давний мох отдирался
туго, с подтреском, клочьями, как шкурка. И я ревностно отдирал, как бы ища. Действительно, ‑ плита,
и проступили высеченные крупно буквы… мы могли разобрать лишь ‑…
МАТВЕЕВ… ‑ другие знаки были неразличимы. Все закричали: «он знал
раньше!..» Я был очень изумлен, почти смущен: как же я мог узнать?!
‑ Я стал говорить, что мох
старый, десятки лет рос, конечно… как же я мог знать!.. в этих местах я не был
никогда до сего, только три дня, как переехали на-дачу, вместе мы все гуляли!..
Мне не верили: «Как-нибудь за узнал… вычитал!..» Я божился, что не знаю даже,
где «боярин Матвеев», и какой «Матвеев»… знаю только, что был в XVII веке боярин Артамон Сергеевич
Матвеев, образованнейший для своего времени. И только. Впрочем, никакого
значения моему «открытию» не придали, и сам я скоро забыл об этом.
‑ Но вот, другой случай.
Только не из минувшего, а из… будущего.
Мой отец не мог спать без лампадки: сейчас просыпался, как только лампадка
гасла. За галлиполийским маслом надо было на Никольскую, в часовню
Пантелеймона. Гарное же масло горело не всегда хорошо. И вот, отец велел
приладить в лампадку… ‑ а лампадка была большая и глубокая, перед
семейным кивотом… ‑ электрическую лампочку,
//234
какие светят на елках. Насыпали в
лампадку гречневой крупы, в нее и воткнули лампочку, глубоко, что-то невидно
было. Теперь отец мог спокойно спать.
‑ Как-то сказал я маме,
совсем не думая, почему так говорю: «мама, а ведь может случиться… вынем мы эту
крупу, промоем и съедим!» Она, помню, сказала: «какую ты чушь говоришь…» Мне
даже стыдно стало, ‑ действительно, чушь. И вот, революция,
большевизм, голод. Мы вынули из лампады крупу, промыли и сварили кашу.
Вспомнили тогда мою «чушь»..
‑ Но вот, третий случай… еще
более странный. Но – еще неполный. Мне теперь в голову иногда
приходит, что все эти «случаи» как-то связываются с «проблемой времени». Время..? не фикция ли это..? какая-то
«категория» мышления..? в связи с… чувствованием..?
Наша, человеческая, условность. В «Откровении», помните: «… и времени уже не
будет»?..
‑ Так вот… Об этом третьем
«случае» я последнее время о-чень почему-то думаю… жду..? Судите сами. Заметьте, что это было, ‑ помню совершенно точно, ‑ в
1915 году, во время войны.
‑ Мы жили тогда на даче в
«Малаховке», по Казанской дороге, верст 20 от Москвы. Я был на 3-м курсе в
Училище Живописи, Ваяния и Зодчества… Ни о какой «загранице» не думал. Кажется,
было это в поле, день был очень
яркий. Иду, задумался, забылся… ‑ и вдруг, вижу себя… в Кремле!.. Не думал о Кремле… не помню, о чем думал.
‑ Вижу так: будто я на
коленях, в Успенском соборе, в полусумраке. Стою перед иконостасом. Народа,
будто нет, я один. Смотрю на икону, Спаса или
//235
Богоматери. Стою, радостный, и так
говорю себе, свободно на душе… и говорю себе, мысленно: «как долго я жил там!.. ско-лько я всего видел… видел
Океан, пальмы… много стран…» ― и чувствую, что я был вынужден так долго жить там, вне
России!.. Думаю: «и вот, я снова здесь,
стою в Успенском соборе, древнем, родном… как мне легко, Господи, как я
счастлив, что опять здесь, в любимом
моем Кремле!..» Вдруг пропало, я вижу луг, цветы… ― «Малаховка»!..
вон наша дача…
― Не странно ли..? Ну, если бы я хоть
чуть думал о «загранице»! что меня что-то заставит туда уехать… ну, если бы я
был революционер, мог бы опасаться ареста, думал бы о побеге… ―
ничего подобного!.. никакой связи… И такое яркое чувство ― «как
до-лго я жил на чужбине!..» И ― вернулся, и так счастлив до слез, до
радостного биения сердца: вернулся, снова
здесь!..» Поразительно ярко было это чудесное чувство встречи!..
― Теперь часто вспоминаю
это... жду? Не могу сказать
твердо ― да. Но… для чего
же было это тогда со мной?!.. Связываешь невольно с теми странными случаями…
― У‑ви‑дите… ―
сказал я ему, невольно тоже, уверенно-спокойно. ― Будет именно так,
как было с вами в… грезе.
― Вы думаете?.. ―
сказал он, вглядываясь в свое, совсем
спокойно.
И я почувствовал в его задумчивости и в
его голосе, что и он сам так думает.
Май, 1947.
Париж.
ШМЕЛЕВ И.С. СВЕТ ВЕЧНЫЙ.