„МЭРИ“

(Маленькая повѣсть).

____

ГЛАВА I.

Старый жокей.

– Да, вы мнѣ болѣе не нужны! Ступайте въ контору и получите расчетъ…

– Но… ваше сiятельство… вы пригласили меня на пять лѣтъ… Я уже два раза отказался отъ выгодныхъ предложенiй…

– На пять лѣтъ!.. Ну, да… зная васъ за прекраснаго жокея… А вы что сдѣлали?.. Осенью провалили „Изумруда“… „Крокусу“ ноги переломали!.. О, чортъ возьми!.. Весной вы опозорили меня, пришли послѣднимъ на „Цезарѣ“…

- 4 -

– Я предупреждалъ ваше сiятельство: „Цезарь“ болѣетъ…

– А-а-а… эти вѣчныя отговорки – насморкъ, кашель, отскочила подпруга… Выдохлись вы со всей вашей славой!

Старый наѣздникъ поднялъ ьсморщенное, бритое лицо и въ зеркалѣ надъ каминомъ увидѣлъ тусклые глаза, угрюмо высматривавшiе изъ-подъ сѣдыхъ бровей, выпуклый голый черепъ и провалившiеся щеки. Сухая рука нервно сжимала хлыстикъ съ перламутровой ручкой.

„Неужели все кончено и пора уходить? Куда?!..“

Онъ растерянно обводилъ глазами роскошный кабинетъ графа, владѣльца знаменитой конюшни, бронзовыя фигурки скакунов-побѣдителей, развѣшенные по стѣнамъ хлысты, подковы и сѣдла и остановился на плотной фигурѣ хозяина въ креслѣ.

– Вы получили больше, чѣмъ стоите! Вы погубили мою репутацiю!.. Вы… что вы сдѣлали съ „Игоремъ“?.. Вы не приготовили его къ сроку, и онъ не попалъ на призъ!..

– Но… молодой графъ испортилъ ему заднюю ногу… на прогулкѣ…

– Ложь! Освистать моихъ лошадей!.. И онъ въ претензiи… линючiй жокей, какъ кричали тамъ, на мѣстахъ!.. Нѣтъ, я не могу васъ держать… ступайте.

Старый жокей поклонился.

- 5 -

– Прощайте, ваше сiтельство. Да, ваша конюшня потеряла славу, съ ней и я потерялъ свою… но я ни при чемъ…

Забравъ чемоданъ, онъ поѣхалъ въ гостиницу. Октябрьскiй дождь поливалъ черную громаду домовъ, дрожалъ въ лужахъ, а въ ушахъ отдавалось: линючiй… линючiй… линючiй…

Кончена жизнь! Вотъ она слава, эта подлая жокейская слава! Какъ повернулось все въ этотъ послѣднiй, ужасный годъ! А раньше?

Публика носила его на рукахъ. Владѣльцы богатѣйшихъ конюшенъ заискивали передъ нимъ, осыпали подарками, переманивали къ себѣ его, базсмѣннаго побѣдителя на всѣхъ скачкахъ. Ему пожимали руку, его фотографiи висѣли въ кабинетахъ спортсмэновъ. И вдругъ… ударъ за ударомъ! О эта конюшня графа Запольскаго! Лучшiе скакуны теряли славу, листъ за листомъ увядалъ побѣдный вѣнокъ наѣздника. А все этотъ молодой графъ: онъ изъ-подъ рукъ бралъ лучшихъ скаковыхъ лошадей, чтобы хвастнуть на прогулкахъ, и портилъ… Но что подѣлаешь съ графомъ? Онъ балуетъ сынка, къ тому же онъ такъ увѣренъ въ жокеѣ! Первымъ позоромъ Числовъ былъ обязанъ ему, этому крикливому мальчишкѣ. А потомъ пошли неудачи: сорвалась подкова, лопнуло сѣдло, по настоянiю графа пущена больная лошадь…

„Онъ выдохся, этотъ старикъ… Утопилъ Заполь-

- 6 -

скаго“! – вспомнилъ жокей крики скаковой публики. – „Долой Числова“!

Какъ ненавистно стало ему въ тотъ памятный день его ремесло! Свистъ и шумъ неслись отъ трибунъ, гдѣ сидитъ публика; кто-то бросилъ къ его ногамъ скамейку. Владѣльцы конюшенъ, члены, съ неудовольствiемъ смотрѣли на согнувшуюся худую фигуру, а предсѣдатель, этотъ важный сѣдой добрякъ, остановилъ его въ проходѣ, ударилъ по плечу и сказалъ:

– Плохо дѣло, старина, плохо… Публика чутка… Уходить надо…

И Числовъ понялъ, что теперь все потеряно, что ему не поручатъ даже самой плохой конюшни. Грозилась старость, средствъ нѣтъ, а въ далекомъ городкѣ дочь вдова съ двумя ребятишками въ покосившемся домикѣ у заставы.

Дождь порывами стучался въ окно. Свѣчка едва освѣщала крохотный номеръ.

– Вотъ и прошла жизнь… – казалось, гудѣлъ самоваръ на кривомъ столикѣ: – а ты и не замѣтилъ! Пустая, безполезная жизнь…

– „Ты, дѣдуска, скакунъ… поскакай, дѣдуска!“ – вспомнился Числову лепетъ внучки Надюшки.

По темнымъ квадратамъ окна ползли дождевыя струи.

ГЛАВА II.

„Мэри“.

Утро было сѣренькое, тусклое. Числовъ всталъ, посмотрѣлъ на потертый чемоданъ и усмѣхнулся.

– А немного я нажилъ за тридцать лѣтъ! Вотъ и знаменитый жокей…

Онъ вспомнилъ товарищей: Крюковъ имѣетъ домъ, Ивановъ держитъ конюшню, Козловъ уѣхалъ на родину и купилъ имѣнiе. А старый Числовъ былъ голъ, какъ соколъ. Было у него тысячъ пять сбереженныхъ да пропали: купилъ онъ красавицу „Грезу“, думалъ призы брать… Онъ до сихъ поръ не можетъ забыть эту статную, бойкую „Грезу“. Ее отравили они, его враги, славу которыхъ затмилъ старый жокей.

Много денегъ пропало за хозяевами: одинъ Ва-

- 8 -

сильковскiй тысячи двѣ ему долженъ. Много пролѣчилъ онъ на зятя, жокея, разбившагося на скачкахъ… А два года, что не работалъ онъ самъ, повредилъ себѣ ногу! Нечего сказать, – славная жизнь! Сколько жокеевъ кончили дни свои на скаковомъ ипподромѣ! Ихъ уносили, а праздная толпа ждала новыхъ зрѣлищъ. А искалѣченныхъ и пристрѣлянныхъ лошадей сколько!

„Довольно, – умалъ старый наѣздникъ, – во-свояси пора… Поступлю на конскй заводъ… Завтра же ѣду, вотъ только съ землякомъ проститься“.

Болотниковъ проживалъ около скачекъ, и Числовъ направился къ ипподрому.

Вотъ они, стрѣльчатыя мѣста для публики, сиротливыя, заброшенныя теперь, въ это скучное октябрьское утро. Мокрой лентой тянется заборъ, тощiя липки и грязь, грязь… Пестрыми пятнами торчатъ на заборѣ клочья старыхъ афишъ. Длинными ящиками растянулись конюшни. Скаковой кгругъ чернѣетъ широкой лентой; каждая выбоина, каждый камень, всѣ тайны грунта знакомы Числову.

Качающейся походкой жокея прошелъ онъ мимо трибунъ, мимо членской бесѣдки. Онъ хорошо помнитъ ее: здѣсь получалъ онъ подарки, овацiи, деньги… А вотъ и онъ, старый знакомецъ, призовой столбъ, простой сѣренькiй столбъ. Дождевая вода бѣжитъ по его бокамъ, а на верхушкѣ примостилась ворона.

- 9 -

Числовъ подошелъ къ столбику, даже руками похлопалъ.

– Прощай, братецъ…

А столбикъ точилъ дождевыя слезы.

Вонъ сквозь сѣтку дождя мелькаетъ на поворотѣ знакомый контуръ.

„А вѣдь это Болотниковъ на „Ханшѣ“ проскачку дѣлаетъ“…

Числовъ пошелъ наперерѣзъ, черезъ кругъ.

– Петръ Иванычъ, сто-ой!..

Они поздоровались.

– Домой ѣду… проститься пришелъ.

– Тебѣ виднѣй… Сжили тебя, старина… Гальтонъ слопалъ!

Гальтонъ! Старый Числовъ долго будетъ помнить его. Ловкiй англичанинъ прiѣхалъ создавать себѣ славу, и Числовъ полюбилъ его. О, какой это былъ трiумфъ! Лучшая лошадь проиграла скачку. Числова пронесли на рукахъ, музыканты играли тушъ. Самъ графъ Запольскiй лично просилъ старика принять у него мѣсто жокея… Гальтонъ былъ разсчитанъ, но… остался его прiятель. Старый жокей понялъ только недавно, что изъ этого вышло. Это онъ, Шифферъ, подрѣзалъ подпругу, это онъ, Шифферъ, вытащилъ гвоздь изъ подковы, это онъ, онъ отравилъ „Грезу“…

– Эхъ, старина, – сказалъ Болотниковъ, – слава ты, а чистый младенецъ. Провели, братъ, тебя…

- 10 -

– А-а… не то… Усталъ я… Пора кончить эту проклятую скачку, – ходъ у меня не тотъ…

– Ну, а я еще… Съ Гальтономъ я посчитаюсь. Вотъ погоди, весной я буду скакать на „Громѣ“… „Лэди“… будетъ побита…

– Какъ? Вѣдь это наша лошадь… Запольскаго…

– А Гальтоноъ-то чей!.. Опять у него… съ вчерашняго дня…

– Такъ вотъ какъ… а-а…

– Да, и далъ слово поправить „испорченную“ конюшню…

– „Испорченную“… далъ слово… О, если бы „Греза“ была у меня!..

Числовъ сжималъ кулаки, тусклые глаза его блеснули.

– Ну, я за тебя побью… Что?

Числовъ покачалъ головой.

– „Лэди“ не будетъ побита, я знаю ее… Это – машина.

– Мой „Громъ“ побьетъ… вотъ увидишь… Прiѣзжай, братъ, смотрѣть. Да, слыхалъ? Васильковскiй совсѣмъ прогорѣлъ, лошадей продаетъ сегодня… Хочешь, посмотримъ…

– Должокъ за нимъ есть…

– Вотъ и получишь… айда!

Они направились къ конюшнямъ. Подъ высокимъ навѣсомъ стояло нѣсколько лошадей въ желтыхъ попонахъ. Возлѣ нихъ ходили жокеи, спортсмэны,

- 11 -

любители. Самъ Васильковскiй, сухощавый старикъ въ пенснэ, шведской курткѣ и высокихъ ботфортахъ, съ хлыстомъ, что-то объяснялъ худенькому жокею въ клѣтчатомъ пиджакѣ. Это былъ Гальтонъ, жокей графа Запольскаго.

– Ага, старина… Здорово, здорово… Ну, какъ ты теперь?.. – еще издали закричалъ Васильковскiй.

– Домой ѣду… кончилъ я…

Гальтонъ подалъ руку.

– Ви уѣзжайтъ пожинать лавры… въ провинцъ?..

Числовъ угрюмо взглянулъ и сказалъ:

– Пора помирать… гдѣ намъ лавры!..

– Неужели совсѣмъ, а?.. – говорилъ Васильковскiй. – Жаль, жаль… Те-те… братъ, надо намъ съ тобой разсчитаться, значитъ… Вотъ продаю лошадей…

Онъ заглянулъ въ записную книжку и покачалъ головой.

– Ого!.. двѣ тысячи сто… Ну, за мной никогда не пропадало… Эй, выводи!..

Старые знакомцы проходили передъ Числовымъ одинъ за другимъ. Вотъ вывели „Графа“ – сѣраго въ яблокахъ. На немъ Числовъ взялъ призъ и побилъ Гальтона. Лошадь купили. Вотъ „Стрекоза“, стальная, съ бѣлымъ пятномъ на груди: у ней ослабли заднiя ноги. Вотъ еще лошадь: это „Шумъ“, вороной съ краснымъ подпаломъ. Его Числовъ хорошо помнитъ: на немъ скакалъ его зять и упалъ. Лошади прошли хорошей цѣной. Аукцiонъ кончался.

- 12 -

„И-и-и-их-хи-хи-и“… раскатилось рѣзкое ржанье изъ глубины навѣса.

– Не кричи, не кричи… – ласково сказалъ Васильковскiй, оборачиваясь и грозя хлыстикомъ. – Не терпится…

Онъ прошелъ подъ навѣсъ и вывелъ невысокую лошадь золотистой масти, почти жеребенка. Бѣлыя, стрѣлками, ушки торчали изъ-подъ попоны и дергались; маленькая, сухая головка игриво поматывалась, очно старалась избавиться отъ парусинной покрышки; тонкiя ноги, бѣлыя снизу, едва ступали. Что-то нѣжное, дѣтское сквозило во всей фигуркѣ.

– Вотъ, господа, штучка-то… кто толкъ понимаетъ!

– Какъ вы находите, а?.. Только на-дняхъ получилъ съ завода… посллѣдышъ…

Онъ самъ сбросилъ съ нея покрышку.

„И-и-и-их-хи-хи-и“… – задрожало въ ушахъ дѣтское ржанье. Всѣмъ стало смѣшно.

– Нельзя такъ кричать, „Мэри“! это, наконецъ, неприлично… при публикѣ, – сказалъ Васильковскiй, шутя, какъ говорятъ дѣтямъ.

Онъ похлопалъ „Мэри“ по шейкѣ. Маленькая головка гордо поднималась надъ грудью, надъ узкой бѣлой полоской.

По тонкимъ сухимъ ногамъ, подъ кожей, пробѣгали легкiя вздрагиванья.

– Картинка! Вы взгляните на ноги, господа: сталь, англiйская сталь!.. А шея! – говоритъ Васильковскiй.

- 13 -

Онъ щелкнулъ хлыстомъ по ботфортамъ.

– Ну-съ, покупайте…

Гальтонъ подошелъ къ „Мэри“, тронулъ ладонью ноздри, похлопалъ по шейкѣ. „Мэри“ скосила глаза: она точно слѣдила.

Гальтонъ смѣрилъ грудь, покачалъ головой, смѣрилъ ноги.

„Фррр…“ – Мелкiя брызги попали въ лицо жокею.

– Да стой же, дурашка! – закричалъ Васильковскiй.

Наконецъ Гальтонъ кончилъ осмотръ.

– Ну, какъ? Графъ будетъ доволенъ… – сказалъ Васильковскiй.

– Нэтъ, нэтъ… ошень слабый лошадка… ошень слабый… Узкiй грудь, короткiй махъ… нельзя на скачки… нэтъ… – говорилъ Гальтонъ.

Онъ отошелъ въ сторону и еще разъ зорко оглядѣлъ „Мэри“.

– Она красива, да… но нэтъ, нэтъ… слабый лошадка… нельзя на скачки…

„И-и-их-хи-хи-и“… точно обрадовалась „Мэри“, перебирая ногами.

– Слабый лошадка!.. – передразнилъ Васильковскiй. – Тэ-экъ-съ… хм… Да вѣдь ей всего второй годъ!.. А огонь! Вы проглядѣли огонь!..

Старый жокей, не отрываясь, смотрѣлъ на „Мэри“. Ее окружили, тѣснились, гладили, повторяли прiемы Гальтона.

– А цѣна будетъ?.. – спросилъ кто-то.

- 14 -

– Двѣ тысячи… Что цѣна! Вотъ ея паспортъ… – Васильковскiй вынулъ листокъ – паспортъ „Мэри“.

– Отецъ – „Вьюнъ“… – прочелъ онъ, – мать – «Зорька»… Она…

– „Зорька?“ – громко перебилъ кто-то.

Это былъ Числовъ. Онъ сидѣлъ на землѣ и прощупывалъ ноги „Мэри“.

– Да, та самая „Зорька“, на которой вы побѣдили „Змѣйку“… Это было такъ неожиданно…

– Да… но потомъ она ослабѣла, – сказалъ Гальтонъ.

– Чудная лошадь была! – сказалъ одинъ изъ жокеевъ. – Не русская, говорятъ…

Числовъ молчалъ. Онъ держалъ голову „Мэри“ и гладилъ. „Мэри“ жевала губами, фыркала, поводила голубыми глазами. А старикъ слушалъ сердце, стучалъ по груди…

Вдругъ „Мэри“, играя, сдернула съ Числова шапку.

Всѣ засмѣялись. Старый жокей отошелъ въ сторону. Его глаза смотрѣли въ одну точку, на бѣлыя ножки „Мэри“. Онъ думалъ о чемъ-то.

– Ну, ты, старина, что скажешь? – спросилъ Васильковскiй.

– Продавайте… – глухо отозвался жокей.

Въ головѣ слышалось не то разочаровнiе, не то желанiе кого-то поддѣть. Числову вѣрили, и въ тонѣ, какимъ сказалъ онъ, поняли недовольство. Болотниковъ подошелъ къ старику.

- 15 -

– Этотъ тощiй городитъ, – сказалъ онъ, показывая глазами на Гальтона, – онъ дешево хочетъ купить… Посмотри, какъ онъ сторожитъ… не оторвется отъ „Мэри“…

Числовъ молчалъ, низко надвинулъ картузъ и смотрѣлъ исподлобья.

– Что, старина, нахохлился? – спросилъ Васильковскiй. – Какова лошадь-то, а? Вижу, братъ, по тебѣ она… Ну, что же, господа, покупаете?

Никто не отозвался. Всѣ чего-то боялись.

– Никто?.. Тэ-эксъ… – онъ щелкнулъ хлыстомъ. – Өедоръ Iонычъ, бери ты! – сказалъ онъ Числову. – Въ твои-то бы руки, а? Право, бери…

– Куда мнѣ?! – вырвался вздохъ у жокея. – Я все кончилъ.

– Опять начнешь… Бери за долгъ! Жаль, если попадетъ въ плохiя руки, а?..

Числовъ не отрывалъ глазъ отъ „Мэри“. Насмѣшливое лицо Гальтона улыбалось.

„Не купишь… не купишь“, казалось, говорило оно. А веселая головка „Мэри“ игриво поматывалась по сторонамъ. Болотниковъ взялъ старика за плечо.

– Өедя, бери!.. не возьмешь, я куплю… Смотри, какiя сильныя ноги… англiйскiя ноги!.. Опять идетъ…

Отъ группы отдѣлился Гальтонъ. Онъ быстрыми, нервными шагами подошелъ къ „Мэри“, нагнулся и сталъ прощупывать ноги. „Мэри“ не стояла. Чи-

- 16 -

словъ видѣлъ, каък англичанинъ поднялся, вынулъ бумажникъ… Кровь ударила въ голову Числову. Онъ, казалось, забылъ обо всемъ: о прожитой жизни, о семьѣ на рукахъ въ покосившемся домикѣ, о скудныхъ остаткахъ на старость. Онъ видѣлъ только Гальтона и „Мэри“…

– Беру! беру!.. – закричалъ онъ. – Беру за долгъ, если позволите…

Онъ подбѣжалъ къ „Мэри“, положилъ руку на ея шейку и ждалъ…

– Беру… беру… – повторялъ онъ.

– Я покупалъ… позвольте… я даю больше… – спокойно сказалъ Кальтонъ, насмѣшливо улыбаясь.

– Ха-ха-ха!.. – покатывался Васильковскiй… – Онъ даетъ больше!.. Ха-ха-ха!.. Вы изругали „Мэри“, г. Гальтонъ… Нѣтъ, не пойдетъ… Бери, Өедоръ Iонычъ, „Мэри“ твоя.

– Но я же даю больше! – рѣзко сказалъ англичанинъ. – А я не про-да-ю, чортъ возьми! – разсердился спортсмэнъ. – „Мэри“ не годится для скачки!.. Ха-ха-ха!.. Онъ не узналъ свою землячку!..

– Я повторяю, она не годится… Я покупалъ для себя… – сказалъ англичанинъ и отошелъ.

– А ты молодецъ, ты понимаешь дѣло, – говорилъ Васильковскiй жокею. – Ну, что такъ смотришь?..

„Зачѣмъ? Къ чему мнѣ она?“ – думалъ Числовъ.

- 17 -

– Подержите пока у себя, завтра я возьму ее съ собою… – сказалъ онъ.

– Что? Повезешь съ собою? Зачѣмъ?

– Не знаю… тамъ будетъ виднѣй…

Болотниковъ хлопалъ старика по плечу.

– Такъ, старина, такъ… А ловко ты его зацѣпилъ!.. Такъ какъ же, а? „Мэри“ придетъ сюда? – укзалаъ онаъ на грязную полосу круга. – А? Или ты такъ дуракомъ и останешься?

„Мэри“ уводили въ конюшню. Старый жокей, задумчиво покусывая усы, смотрѣлъ ей вслѣдъ.

А дождь все сѣялъ осеннюю скуку.

ГЛАВА III.

Новыя лица.

Поѣздъ проходилъ къ городу N. Забѣлѣлъ соборъ на горѣ, сверкнула полоса Волги съ цѣпью поросшихъ лѣсомъ холмовъ. Тишиной и покоемъ пахнуло въ душу Числову отъ родныхъ мѣстъ. Здѣсь, на пескахъ Волги, на обрывахъ гористаго берега, въ яблочныхъ садахъ, что тянулись десятками верстъ, никогда не звучалъ скаковой колоколъ, волновавшiй сердце спортсмэна сигналомъ „пошли!“ Сюда не доносился

- 19 -

ревъ публики: здѣсь не пестрѣли камзолы жокеевъ, не отдавался трескъ револьвера, пристрѣливавшаго искалѣченную лошадь, – не было всего того, чѣмъ тридцать лѣтъ наполнялась жизнь уходящаго на покой жокея.

Изъ-за полуоткрытой двери товарнаго вагона, съ бьющимся сердцемъ, смотрѣлъ Числовъ на надвигающiйся городокъ. Смотрѣла и „Мэри“, вытянувъ шею и забирая ноздрями бодрый воздухъ осенняго волжскаго дня. Рѣзкимъ крикомъ привѣтствовала она сверкающую полосу Волги. Старикъ обернулся.

„Мэри!“.. Зачѣмъ онъ везетъ ее, это дитя скакового круга, потѣху неунывающей толпы? Она не облегчитъ труда земледѣльца, это безполезное, тонкое, на видъ такое хрупкое существо. Что толкнуло его купить ее?

Вонъ, на горѣ, на краю города, старый вязъ: подъ нимъ красная крыша дома, сѣрый ящикъ сарая…

„Фррр… ф-ррр“…

Старый жокей обернулся.

„Мэри“ положила ему на плечо сухую головку. Дергаются бѣлыя ушки, темноголубые глаза весело сотрятъ вдаль, влажныя губы прiятно щекочатъ лицо.

– Вотъ и прiѣхали. Ну, „Мэри“, пойдемъ!..

Медленно подымался жокей по гористому берегу, къ знакомому старому вязу, ведя въ поводу „Мэри“. Вонъ, на углу переулка, сосѣдъ-лавочникъ съ удивле-

- 20 -

нiемъ всматривается въ согнувшуюся фигуру жокея.

Дома не ждали. Жукъ, черный шершавый дворняга, дремалъ у калитки. Утки пробирались домой съ сосѣдней лужи. Надюшка собирала кисти рябины въ саду. На деревѣ копошился Сенька.

– Лошадь ведутъ!.. Лошадь!.. – закричалъ онъ. – Дѣдушка лошадь ведетъ!..

Жукъ втсрепенулся, вскочилъ и залаялъ. Утки шарахнулись въ сторону. Старожилъ воробей, дравшiйся на заборѣ съ врагами изъ-за пучка рябины, мигомъ швырнулся вверхъ, шлепнулся камнемъ внизъ и задергалъ головкой.

– Чуть-живъ!.. Чуть-живъ!.. Чуть-живъ!..

А Жукъ приготовился: онъ ощетинилъ шею и гавкнулъ:

– Вы не очень-то… да!.. Я здѣсь за хозяина!..

– Жукъ!.. Ахъ, шельма! – позвалъ его Числовъ. – Не узналъ, гадина…

Теперь Жукъ узналъ. Съ годъ тому этотъ тощiй старикъ прiѣзжалъ сюда, плакалъ: плакала и сама хозяйка, Анна Өедоровна, потомъ унесли кого-то въ свѣтломъ ящикѣ со свѣчами, пѣли пѣвчiе, а онъ, Жукъ, вылъ на задворкахъ. Онъ узналъ теперь этого тощаго старика.

Жукъ запрыгалъ, поластился изъ приличiй и сейчасъ же подскочилъ къ „Мэри“.

– А это что за фигура? Надо представиться! – гавкнулъ онъ.

- 21 -

„Мэри“ остановилась, гордо мотнула головкой и подняла бѣлую ножку.

– Вы, пожалуйста… у меня подковка…

Бывалый въ дѣлахъ Жукъ сдѣлалъ видъ, что ошибся, увильнулъ въ сторону и подкатился сзади. Но сухая головка задорно смотрѣла, и Жукъ отступилъ.

„Я скаковая лошадь“, – прочелъ онъ въ глазахъ, – а вамъ стыдно“…

Жукъ растерялся, завилялъ хвостомъ и буркнулъ:

– Ахъ! это я такъ вѣдь… такая тоска здѣсь, знаете… Я отрекомендоваться…

Но никто не замѣтилъ, что дѣлалось на воротахъ. Воробей вертѣлся, какъ ужаленный. Онъ распушился, прыгалъ, задиралъ голову и пищалъ:

– Чуть-живъ!.. Чуть-живъ!.. Вотъ она, жизнь-то… начинается!.. Съ овсомъ васъ, почтеннѣйшiе воробьи, съ овсомъ!.. Лошадь привели къ намъ!..

Съ этими словами онъ ринулся черезъ дворъ и исчезъ въ сараѣ.

Выбѣжала Анна Өедоровна и раслакалась. Надюшка уже сидѣла на рукахъ дѣда, а Сенька держалъ „Мэри“ за поводъ.

– Это мнѣ, дѣдуска, а?... – лепетала Надюшка, тыкая пальчикомъ въ глазъ „Мэри“.

– Нѣтъ, это мнѣ… – увѣренно сказалъ Сенька.

„Мэри“ обнюхивала воздухъ и фыркала. „Какiе маленькiе люди здѣсь, – думала она, посматривая на

- 22 -

восьмилѣтняго Сеньку. – И какiя плохiя конюшни, и нѣтъ лошадей… Странно“…

– Мнѣ вѣдь, дѣдушка, а? – приставалъ Сенька. – Мнѣ?

– Вамъ… вамъ… – усмѣхнулся старикъ.

„Вотъ все, что заработалъ за тридцать лѣтъ, – думалъ онъ. – Ахъ ты, старый дуракъ!“

Онъ взглянулъ на плохо одѣтыхъ внучатъ, на блѣдное лицо дочери, на свои старые сапоги и потертую куртку, на прогнившiй заборъ и облѣзлыя стѣны домика подъ старымъ вязомъ.

„Да, сдѣлалъ дѣло!.. Вотъ она, тихая, покойная старость“… – стояло въ его головѣ.

„Здравствуй, хозяинъ! – казалось, кричалъ покосившiйся домикъ. – Пора поправлять… крыша течетъ“…

Числовъ вздохгулъ. Печальные глаза дочери съ безпокойствомъ осматривали его. Въ нихъ онъ замѣтилъ испугъ, скрытое горе.

– Фррр… фрр… Ну, что же, скоро ли меня поставятъ въ конюшню? Спрашивала „Мэри“, постукивая копытцемъ.

– „А-а… „Мэри“. – Онъ словно забылъ о ней. – „Да, да… надо поставить ее… въ сарай… Ахъ, ты, старый дуракъ!“

Заскрипѣли ржавыя петли. „Мэри“ настрожилась…

– Ну, что ты, дурашка, боишься… – говорилъ Числовъ, вводя „Мэри“ въ сарай. – Это твоя квартира… Что такъ смотришь?.. Правда, неважно здѣсь:

- 23 -

полъ гнилой, нѣтъ оловянной кормушки… щели сквозятъ… Не плачь, моя птичка… Послѣ подумаемъ…

Онъ не снялъ съ „Мэри“ попоны, похлопалъ по шейкѣ и вышелъ.

„Мэри“ затихла: темнота пугала ее. Она опустила головку въ пустую кормушку, обнюхала полъ… „Что ее ждетъ? Зачѣмъ привезли ее? Что будетъ дѣлать съ ней этотъ грустный, такой несчастный старикъ?“

– Это безобразiе! – запищалъ воробей въ уголкѣ. – Скандалъ какой!.. Гдѣ же овесъ? Лошадь завели, а овса не даютъ…

- 24 -

Онъ нахохлился и пулей нырнулъ въ разбитое окошко. Всѣ вошли въ домъ. Жукъ постоялъ, взглянулъ на закрывшуюся дверь, подумалъ и лѣниво поплелся къ сараю.

– Дѣла прибавилось. Что жъ, буду сторожить, – проворчалъ онъ, примащиваясь возлѣ двери.

ГЛАВА IV.

Въ сараѣ.

Въ маленькомъ домикѣ до глубокой ночи свѣтился огонь. Старикъ съ дочерью тихо вели бесѣду.

– Пойду на конскiй заводъ, – точно оправдываясь, говорилъ Числовъ. – Вѣдь еще годенъ я на что-нибудь, а?.. Найду работу…

– Вамъ нуженъ покой, папаша… Вы такъ измѣнились… Теперь моя очередь, я буду работать. Какъ-нибудь проживемъ…

– Покой… покой!.. Я не сумѣлъ приготовить себѣ покоя, какъ другiе… Тридцать лѣтъ просулжить на чужую потѣху… И меня швырнули, швырнули, каък хламъ!.. За что? За то, что я бралъ для нихъ призы, создавалъ славу ихъ лошадямъ?.. О, если бы вернуть все назадъ!

Онъ всталъ, и въ волненiи прошелся по комнатѣ.

– Они еще вспомнятъ обо мнѣ!.. Вотъ увидишь!..

- 26 -

Анаа Өедоровна почти съ испугомъ взглянула на отца.

– Что такъ смотришь? Ты думаешь, что старый Числовъ спокойно снесетъ пощечину?.. А пока не тревожься, Нюта… Кое-что продадимъ… Одна „Мэри“ стоитъ двѣ тысячи… Не нищiе мы еще…

– Конечно, папаша… Поправимъ домъ, лошадь продать можно… Заводъ купить…

– Продать… „Мэри?“.. Ну, да… ты не тревожься… Я найду дѣло… найду…

Онъ вспомнилъ про „Мэри“… „Въ холодномъ сараѣ… заболѣть можетъ“.

– Пойду, взгляну „Мэри“…

Онъ вышелъ во дворъ. Шелъ дождь. Вѣтеръ гулялъ по пустырю вокругъ дома, свистѣлъ въ щеляхъ сарая. Старый вязъ сыпалъ пожелтѣлые листья.

Жукъ проснулся.

– Я сторожу, – гавкнулъ онъ, узнавъ старика.

„Мэри“ заржала.

– Что, „Мэри“, скучно? Что ты дрожишь такъ?.. Завтра починимъ твою квартиру, вставимъ окошко.

Онъ далъ ей овса. Жукъ незамѣтно пробрался въ уголъ сарая и завалился въ сѣно.

Старикъ заперъ конюшню.

Хру-хру-хру… – похрустывала „Мэри“ овесъ. „Какъ скучно! Я никогда не увижу солнца“.

Что-то зашевелилось. Она перестала хрустѣть и наставила ушки.

- 27 -

– И я съ вами, – виновато проворчалъ Жукъ. – Такая тоска, знаете, одному подъ этимъ дождемъ… Я не мѣшаю вамъ?..

– Нисколько. Мнѣ даже веселѣй съ вами… Послушайте, вы не знаете, зачѣмъ меня привезли сюда?

– Мм… каък сказать?.. Вы, должно быть, будете возить воду. Къ вамъ, видите ли, возитъ воду старая кривая кляча… Ее зовутъ „Вакса“… Плоха-ая такая… Ну, вотъ васъ и привезли… Впрочемъ, я полагаю…

– Возить воду?.. Но вѣдь я не умѣю, я скаковая лошадь… Я рождена для ипподрома…

„Какая образованная она!“ подумалъ Жукъ и, не желая показаться невѣждой, сказалъ:

– Ип-по…дромъ… гм… гм… да, я знаю… Это такое, какъ вамъ сказать… тоже очень хорошее дѣло… Но у насъ не слышно о немъ. У насъ возятъ воду, кирпичи, сѣно… и потомъ… вы очень красивы!.. Вы, должно быть, не будете ничего возить…

– Я умѣю скакать, – сказала „Мэри“. – А вы умѣете?

– Случалось, когда мальчишки камнемъ швырнуть…

„Нѣтъ, какая она образованная!.. Ип-по… Вотъ и забылъ… надо спросить воробья“, раздумывалъ Жукъ.

– Вотъ неподалеку отсюда есть домъ, – продолжалъ онъ, – тамъ живутъ бѣленькiя собачки… болон-ки… – онъ нарочно медленно выговорилъ это слово, онѣ тоже ничего не дѣлаютъ и спятъ на коврѣ… Такъ вотъ и вы… Будете только кушать

- 28 -

овесъ… Это бываетъ. Вотъ у насъ есть одинъ дармоѣдъ-воробей… Ничего-то не дѣлаетъ…

– Вы не очень-то! – раздалось изъ уголка. – Я очень даже много дѣлаю… Я наблюдаю и могу давать совѣты… да-съ… А это тоже чего-нибудь стоитъ… Вотъ вы, напримѣръ, не знаете, для чего привели ихъ, а язнаю.

„Мэри“ подняла голову и ждала, что скажетъ воробей. Жукъ нехотя приподнялъ ухо.

– Да, я знаю. Недалеко есть красивыя конюшни… Я бывалъ тамъ честенько… за овсомъ я туда летаю. Ну-съ, такъ тамъ есть такой кругъ… Тамъ много такихъ, какъ онѣ вотъ… Онѣ скачутъ по кругу, ихъ хорошо кормятъ за это… Вотъ овесъ-то! Потомъ ихъ уводятъ… и знаете, зачѣмъ?..

– Зачѣмъ? – спросила „Мэри“ и Жукъ.

– Вотъ тот-то!.. А вы меня дармоѣдомъ… А уводятъ ихъ за деньгами… да… Я слышалъ, каък тамъ говорили: “Ну, больше денегъ привозите намъ, берите призы“. Вотъ вы тоже должны заработать денегъ нашему старичку. А то посмотрите, какая здѣсь бѣдность: я угла себѣ не могу найти, домъ старый, Жуку живется неважно, конюшня вся въ дырьяхъ… Вотъ вы и должны все намъ устроить… Васъ и повезутъ куда-то за деньгами.

– Что же… Я очень рада, – сказала „Мэри“. – Этотъ старичокъ такой скучный, мнѣ его жаль. Повѣрьте, я вовсе не хочу ѣсть даромъ овесъ… И для

- 29 -

васъ, господа, я рада что-нибудь сдѣлать: вы такiе добрые.

– Мы труженики, – сказалъ Жукъ.

Воробей ничего не сказалъ и опустился въ кормушку.

Фррр… фррр…

Струя воздуха изъ ноздрей „Мэри“ сбила его съ овса, онъ встрепенулся, ударился въ стѣнку и, какъ ошпаренный, вылетѣлъ изъ кормушки.

– Чуть-живъ! Чуть-живъ! – закричалъ онъ. – Чортъ бы васъ побралъ!.. и овса-то жалко!.. Какой отъ васъ толкъ? А тоже: „я рада“…

– А ты не лѣзь въ ротъ, – сказалъ Жукъ.

– Я хотѣла поиграть съ вами… Мнѣ такъ скучно… – оправдывалась „Мэри“. – Пожалуйста, кушайте овесъ.

А воробей уе рылся въ кормушкѣ и съ радостью думалъ, каък онъ сумѣлъ понравиться, и что ему не придется летать за овсомъ на заводъ.

А Жукъ подремывалъ. Ему видѣлась новая конура, деревянная миска со щами и жирной костью. Это все должна дать ему „Мэри“.

ГЛАВА V.

Первая проба.

Дня три старый наѣздникъ возился въ сараѣ. Мохомъ онъ задѣлалъ щели, починилъ полъ, вставилъ окошко. Въ конюшнѣ стало теплѣй, и воробей окончательно перенесъ сюда свою резиденцiю.

Это былъ одинокiй воробей-старожилъ. При концѣ жизни онъ получилъ прочную квартиру и въ душѣ питалъ благодарность къ „Мэри“. По всему околотку онъ разнесъ вѣсть о ней. Съ крыши домика онъ непрестанно кричалъ:

– Она чего-нибудь да стоитъ!.. Смотрите, каък она меня устроила-то!.. Ну и ты, Жукъ, все-таки уголъ имѣешь. А ты подожди: она поѣдетъ туда, привезетъ денегъ, и будетъ тебѣ конура и все… Ур-ра!.. Ур-ра!!.

Къ воробью прислушивались. На дворъ къ старому наѣзднику стали залетать голуби подбирать овесъ

- 31 -

и послушать розсказней воробья. Вороны съ тоской присаживались на заборѣ и глотали слюни, когда воробей кричалъ о щахъ и костяхъ для Жука:

– Скоро всѣмъ будетъ, скоро!..

А когда разъ вечеромъ старый жокей вывелъ „Мэри“ во дворъ и показывалъ знакомому съ конскаго завода, воробей услыхалъ:

– Да, это капиталъ! – сказалъ знакомый съ завода. – Хозяинъ, конечно, позволитъ вамъ пользоваться нашимъ кругомъ и готовить „Мэри“…

И воробей теперь добавлялъ:

– Это цѣлый капиталъ, господа! это не то, что кривая „Вакса“, да-съ!..

„Мэри“ начинала понимать, зачѣмъ привезли ее. Восторженные крики воробья, вниманье Жука, поддакиванье и крики удивленiя воротъ, заботливость, съ которой ходилъ за ней грустный старичокъ, ласки дѣтишекъ, особенно Сеньки, днями сидѣвшаго въ конюшнѣ, – все это убѣждало ее, что она готовиться къ чему-то важному, что она должна что-то сдѣлать для всѣхъ.

Она ждала. Тутъ случилось событiе, окончательно увѣрившее ее въ этомъ.

Прошла недѣля. Утромъ, только поднялось солнышко, старый наѣздникъ, по обыкновенiю, вошелъ въ конюшню, вычистилъ „Мэри“ скребницей, помазалъ копытца, тщательно оглядѣлъ подковки и сказалъ, ласково трепля по мордочкѣ:

- 32 -

– Теперь за работу, „Мэри“…

– И-их-хи-хи-и… – радостно заржала она. – Вотъ оно… начинается… Это такъ интересно.

Жокей осѣдлалъ ее, подтянулъ потуже подпругу, взнуздалъ и, какъ перышко, сталъ въ стремена.

– Жукъ, посмотри!.. старичокъ-то твой повеселѣлъ совсѣмъ! – закричалъ воробей. – Братцы, скоро всѣмъ будетъ, скоро!!.

Жукъ хотѣлъ, было, что-то сказать, но воробья уже не было.

А „Мэри“ скакала легкимъ аллюромъ къ заводу. Тамъ, по широкому кругу, носилось нѣсколько лошадей. „Мэри“ заржала: ей стало такъ хорошо и легко.

У входа на кругъ ее окружили жокеи, и маленькiй человѣкъ съ большимъ животомъ и хлыстомъ въ рукѣ привѣтливо поздоровался съ Числовымъ.

– Наконецъ-то мы поглядимъ вашу „Мэри“… Здравствуйте, Өедоръ Iонычъ, сказалъ я о васъ… Ну-съ, покажите ее… посмотримъ… – Тэ-экъ-съ… – говорилъ онъ, оглядывая „Мэри“ со всѣхъ сторонъ, – лошадка знатная… Коротковата малость… Что же, продавать будете, а?..

– Не знаю… такъ случайно вышло… Купилъ и самъ не знаю зачѣмъ… подожду…

„Мэри“ съ укоромъ взглянул анна хозяина.

– Такъ продавайте…

„Мэри“ слышала, какъ старикъ долго говорилъ съ толстякомъ о своихъ неудачахъ, о Гальтонѣ…

- 33 -

Толстякъ горячился, называлъ всѣхъ мошенниками, ударялъ старика по плечу.

– Ахъ, я знаю ихъ всѣхъ… Мои лошади лучше этихъ мошенниковъ. Ну, не унывайте, старина! Для васъ у меня всегда найдется дѣло.

– Благодарю васъ, да вотъ она, – указалъ Числовъ на „Мэри“, – изъ головы у меня не выходитъ… А продать… нѣтъ, не могу я рѣшиться…

– Чудакъ вы… ей Богу, чудакъ!.. Ну, ваше дѣло… Ну-ка, пустите ее… поглядимъ вашу „Мэри“… Эй! остановить лошадей!

„Мэри“ пошла. Всѣ наблюдали за ней. Лошди отъѣхали въ сторону, чтобы пропустить ее. И онѣ смотрятъ, провожаютъ ее глазами. Солнышко глядитъ съ яснаго неба, вѣтерокъ такъ прiятно щекочетъ ноздри. Хозяинъ треплетъ ее по шейкѣ и цокаетъ по привычкѣ. „Мэри“ понимаетъ этотъ ободряющiй звукъ.

– Ну, „Мэри“, цо-цо-цо… – шепчетъ жокей и подбираетъ поводья. – Цо-цо-цо… „Мэри“… такъ… такъ…

Уже на той сторонѣ кргуа группа людей. Ниже стелется „Мэри“, быстрѣй скользитъ подъ копытами черная лента, дальше въ сторону летятъ комья мягкаго грунта…

– Ну же… цо-цо-цо…

Въ струнку вытягивается „Мэри“. Сильнѣй колотится сердце…

- 34 -

Вотъ и поворотъ кргуа, черная группа людей и толстякъ съ хронометромъ въ рукахъ.

– Стой, „Мэри“!.. тпру-у!..

– Поздравляю… поздравляю… Огонекъ, ваша „Мэри“… Каково?!. безъ хлыста, на тугихъ поводахъ!.. Гм… Она будетъ дѣлать дѣла.. – возбужденно говорилъ толстякъ, прощупывая плечи „Мэри“. – Немного коротокъ махъ только… Смотрите, и не вспотѣла нисколько… Грудь узковата… Но какая горячка!..

– Это не полный ходъ, – сказалъ Числовъ, записывая скорость „Мэри“: – она еще покажетъ себя…

„Мэри“ игриво поглядывала на всѣхъ. „Я могу бѣгать быстрѣй… я такъ рада!“ – казалось, говорили ея глаза. Она чувствовала, что всѣ любуются ей, она видѣла, какъ просвѣтлѣло всегда печальное лицо хозяина, и ей стало такъ весело, каък никогда за послѣднiе дни.

– Кругъ въ вашемъ распоряженiи, Өедоръ өонычъ, – говорилъ добрый толстякъ; – лучшаго жокея для „Мэри“ и быть не можетъ. Вы подарите публикѣ жемчужину…

„Ну, „Мери“… я не продамъ тебя, нѣтъ“… – думалъ старый жокей, надѣвая на „Мэри“ попону.

Задумчиво возвращался Числовъ домой. Онъ не замѣчалъ, какъ „Мэри“ косилась, фыркала, старалась поймать его ногу.

Онъ опустилъ поводья, согнулся, точно подъ бременемъ охватившихъ его думъ. Передъ нимъ про-

- 35 -

ходили трибуны, публика, лошади, жокеи и призовой столбъ.

„Долой Числова!“ отдавалось въ его ушахъ.

Насмѣшливо улыбалось лицо Гальтона.

„Въ провинцъ… пожинайтъ лавры“...

Жукъ сидѣлъ у воротъ, ожидая возвращенiя „Мэри“, – онъ не смѣлъ покидать домъ.

– Какъ долго… какая тоска! И этотъ дармоѣдъ провалился куда-то… – размышлялъ онъ, посматривая на дорогу.

Прррр… – затрепеталъ воздухъ, и маленькiй комочекъ почти упалъ на ворота.

– Уфъ!.. уфъ!.. насилу-то… добрался… Ну, дѣла!... А? „Мэри“ обогнала меня! Меня, самаго ловкаго воробья!..

– О! – сказалъ Жукъ.

– Да, да… Какъ пошла она скакать… я рядомъ, все рядомъ… во весь духъ шелъ… Я поддаю ходу, – она за мной… уфъ!.. уфъ!.. Я ужъ поперекъ круга махнулъ… каюсь… И то опоздалъ… Какой позоръ, если бы ты, Жукъ, зналъ! Они тамъ всѣ надо мной смѣялись, я это очень хорошо замѣтилъ… Уфъ!.. уфъ!.. Они, конечно, не понимаютъ, что у меня только двѣ ноги… А она-то и рада… Послѣ всего этого я не знаю, оставаться ли мнѣ на этой квартирѣ: это не по-товарищески…

ГЛАВА VI.

Желчный философъ.

Раннимъ утромъ старый жокей выходилъ на крылечко выкурить папироску передъ тѣмъ, какъ ѣхать на кругъ. Старый подгнившiй заборъ мозолилъ глаза сорвавшейся съ петель калиткой; сбоку сарай-конюшня кричалъ о своемъ убожествѣ; сзади сѣренькiй домикъ напоминалъ о надвигавшейся бѣдности. Невеселыя мысли бродили въ головѣ старика.

– И-и-их-хи-хи-и… – кричала „Мэри“ въ сараѣ.

„Ахъ, „Мэри“… – вздрагивалъ старый жокей. – „О, они еще увидятъ меня“!..

Онъ жилъ теперь одною мыслью. Судьба толкнула его купить лошадь. Онъ приготовитъ ее, разовьетъ ея скорость… и снова увидятъ его желтый камзолъ съ алой лентой, красный картузъ. Онъ поѣдетъ за завѣтнымъ призомъ, изъ-а котораго бьются всѣ владѣльцы конюшенъ, жокеи, спортс-

- 37 -

меня, он побѣдитъ, возьметъ деньги, вернетъ свою славу и, когда его снова будутъ приглашать эти гордые люди, онъ скажетъ имъ все и уѣдетъ сюда на покой. „Мэри“ вернетъ ему все.

„Когда же меня поведутъ?“ – думала „Мэри“ въ конюшнѣ, вспоминая слова воробья. – „Хозяинъ груститъ, всѣмъ здѣсь такъ скучно“…

Въ ней начиналъ развиваться инстинктъ скаковой лошади. Носясь по кругу, она искала глазами соперниковъ, но ихъ еще не было. И это ее смущало: она нетерпѣливо трясла головой, горячилась, старалась вырвать поводья.

– Не горячись, „Мэри“, успѣешь, – говорилъ ей старый жокей, – время придетъ. Они, „Мэри“, на знаютъ, какое ты золото, они ничего не знаютъ.

Часто, стоя въ сараѣ, передъ полной кормушкой, „Мэри“ задумывалась о томъ, что ее ожидаетъ. Дрожь пробѣгала по ея тонкимъ ногамъ, нервно дергались уши.

– Чикъ-чикъ… чикъ-чикъ… – пытался заговорить воробей.

„Мэри“, охваченная тревожными думами, молчала.

– И чего важничаетъ, – желчно говорилъ воробей Жуку: – самая обыкновенная лошадь, а гордости у насъ, какъ навоза… хуже „Ваксы“… Та хоть и кривая, а иногда поговоритъ о мной. Вотъ хоть вчера. „Ну, какъ, воробей, поживаете?“ – „Ничего себѣ“. – „А дѣла какъ?“ – ничего себѣ“, говорю, „А вы

- 38 -

Какъ? – „Сегодня десять бочекъ свозила“. Вотъ это вѣжливость!.. Я такихъ лошадей уважаю… тъ нихъ – прокъ!.. А эти, куцыя… безъ хвоста… жрутъ да дрыхнутъ да вотъ чтобы лапу кому придавить, какъ вамъ вчера… И говорить не желаетъ!.. А того не понимаетъ, что я, можетъ быть, глаза ей открылъ, когда о деньгахъ сказалъ… Невѣжа!...

– За что вы сердитесь на меня? – спросила „Мэри“.

– Я съ вами не разговариваю… Говорятъ съ порядочными лошадьми… а вы только овесъ даромъ ѣдите да важничаете… да вотъ лапу придавить…

– Но я же нечаянно… Развѣ вы сердитесь, Жукъ? – спросила „Мэри“, нагнулась къ Жуку и лизнула его въ морду.

– Нѣтъ, что вы… вы очень любезны, – просiялъ Жукъ. – Я повизжалъ, чтобы позлить воробья: онъ не любитъ визга. А когда же у меня новая конура будетъ?

– Не знаю… Мнѣ что-то страшно, когда я подумаю, что скоро меня поведутъ куда-то…

– Ничего не будетъ! ничего! – злобно зашипѣлъ воробей изъ кормушки. – Вотъ увидите! Куда вамъ! Вы только разоряете старичка… „Вакса“ – вотъ это лошадь! А вы – скакуны – деньгамъ переводъ… Да и хозяинъ-то дуракъ. Всѣ вонъ дѣло дѣлаютъ, а вы съ нимъ скачете, какъ угорѣлые… Тутъ пора домъ поправлять, а вы… Вонъ намедни лавочникъ что сказалъ…

- 39 -

– Что? – спросила „Мэри“.

– А то! „Охъ, ужъ эти наѣздникии! Скоро, говоритъ, по мiру пойдетъ, а куцую привезъ“… Это про васъ. „И зять-то, говоритъ, непутевый былъ, дѣломъ не занимался, чтобы семью на ноги поставить, да и старикъ-то сумасшедшiй. Скоро и спа-то (это про васъ, Жукъ) нечѣмъ будетъ накормить“…

– Но вѣдь я… я готова все дѣлать… я буду возить воду…

– Да, – продолжалъ воробей. – „Подло, говоритъ, на такихъ лошадей деньги швырять, это, говоритъ, миллiонщикамъ впору: они, говоритъ, труда человѣческаго не понимаютъ“…

„Мэри“ вздохнула и перестала ѣсть. Жукъ уткнулъ мору въ лапы. А воробей, довольный, что всѣхъ растревожилъ, важно ходилъ въ кормушкѣ, выбирая самыя мягкiя зерна.

– Вотъ оно что-съ… Я такъ полагаю, что и вы можете съ голоду околѣть… Хозяйка-то одну картошку ѣстъ, Сенька въ рваныхъ сапогахъ бѣгаетъ…

– А деньги? Я же поѣду за ними… – сказала „Мэри“.

– Не вѣрится мнѣ что-то… Чикъ-чикъ…

ГЛАВА VII.

„Вакса“.

Какъ-то въ ноябрѣ, морознымъ утромъ, старикъ вывелъ „Мэри“, чтобы ѣхать на кругъ. Снѣгъ рѣзалъ глаза. Изъ нагрѣвшейся за ночь конюшни тянулись въ морозномъ воздухѣ клубы пара.

– „вакса!“ „Вакса!“ – закричалъ воробей съ крыши. – Съ добрымъ утромъ!

Во дворъ въѣзжала водовозная бочка. „Мэри“ вытянула мордочку, обнюхала воздухъ и такъ рѣзко заржала, что старая „Вакса“ съ испуга шарахнулась въ бокъ и затрясла головой.

„Мэри“ увидала приземистую, съ большимъ брюхомъ, взъерошенную лошаденку съ потертой мѣста-

- 41 -

иллюстрация

ми кожей; натертое до крови плечо поводило легкою дрожью; повислыя уши топорщились въ стороны; желтые стертые зубы смотрѣли изъ-за отвислыхъ губъ; слабыя тяжелыя вѣки совсѣмъ закрывли глаза.

- 42 -

– „Вакса!“ – закричалъ воробей: – вотъ наша „Мэри!“

„Вакса“ нехотя подняла голову и скосила глазъ, но онъ ничего не видѣлъ. Она опустила морду, и „Мэри“ показалось, что изъ кривого, воспаленнаго глаза сочились слезы.

– Не вижу… темно… – тихо сказала „Вакса“.

„Мэри“ зашла съ другой стороны и увидала добрый, печальный глазъ.

– А! – удивленно зашамкала старая кляча. – я вижу, вижу теперь… Ахъ, какъ вы красивы!... Я еще никогда не видала такихъ… Вы тоже лошадь?..

– Да, я скаковая… Видите, у меня хвостъ подрѣзанъ…

– А-а… какъ хороши вы!.. какiя у васъ тонкiя ноги!.. А я воду вожу… очень давно вожу… каждый день… – растерянно говорила „Вакса“, опуская отъ слабости голову. – У меня было два глаза, каък и у васъ… я видѣла все вокругъ… но мой хозяинъ кнутомъ выбилъ мнѣ глазъ, когда я опркинула бочку. Давно это было…

„Мэри“ подошла къ „Ваксѣ“ и стала лизать ей шершавую спину…

– Ахъ, что это вы?.. Вы такъ хороши! – конфузливо зашептала „Вакса“.

Сладкое чувство подступило къ сердцу, незнавшему ласки. Глаза замигали часто-часто. Она хотѣла лизнуть „Мэри“ въ золотистую шерстку, потянулась и не достала.

- 43 -

– А тяжело возить воду?

– Тяжело… но я привыкла… Вотъ если бы мнѣ давали овса…

– Какъ? Вамъ не даютъ овса? – удивилась „Мэри“. – Я всегда ѣмъ овесъ…

– Да? всегда?... Но вы… такъ красивы… А мнѣ… Впрочемъ, я какъ-то ѣла овесъ… давно-давно…

– Хотите?... въ моей кормушкѣ…

– Н-но! Шевелись, холера! – закричалъ водовозъ, вскакивя на бочку.

– Прощайте, – грустно сказала „Вакса“, нагнула голову и поплелась дальше.

– Какова? – запищалъ воробей. – Вотъ это я понимаю: она стоитъ овса!..

Встрѣча съ „Ваксой“ оставила въ душѣ „Мэри“ слѣдъ грусти.

Въ тотъ же день вечеромъ старый жокей сказалъ дочери:

– Сегодня „Мэри“ показала такую скорость, что я окончательно рѣшилъ, что мнѣ дѣлать. Это – чудная лошадь. Весной я ѣду на скачки… „Мэри“ спасетъ насъ, „Мэри“ вернетъ намъ покойную жизнь.

– Опять старое… это вѣчное безпокойство! Что вамъ принесли эти скачки, папаша!?

– Ничего… Это будетъ послѣднiй выдохъ стараго Числова.

ГЛАВА VIII.

Вѣстникъ.

День ото дня сильнѣй волновался старый жокей. Часто среди ночи подымался онъ съ теплой постели, надѣвалъ полушубокъ, бралъ фонарь и шелъ смотрѣть „Мэри“. Въ ночной темнотѣ слушалъ онъ, не крадется ли кто къ сараю, не безпокойна ли лошадь. Онъ чего-то боялся. „Что жѣлатьесли она заболѣетъ?“ вставалъ безпокойный вопросъ. Старикъ похудѣлъ и постарѣлъ за послѣднее время.

Дни бѣжали. Сѣренькiй домикъ стоялъ попрежнему скучный. Вѣтеръ свободно гулялъ въ чорныхъ сучьяхъ стараго вяза, скрипѣла калитка, стучали дряхлыя ставни въ бурныя ночи. Скучно было снаружи, но невесело было и внутри: семья начинала нуждаться. До глубокой ночи стучала машинка; до вторыхъ пѣтуховъ гнулась за работой хозяйка; давно отнесли въ ссудную кассу жетоны и побѣдные

- 45 -

кубки. Вѣдь для „Мэри“ нуженъ овесъ! Скоро придется отнести и призовые часы, и тогда…

„Скорѣй бы приходила весна“, думалъ угрюмый жокей.

Плохо приходилось Жуку послѣднее время. Когда хозяйка выливала помои, онъ жадно кидался и уныло отходилъ прочь.

– Опять картофель! Хоть бы какую обгорѣлую кость!..

Теперь онъ былъ радъ пустой коркѣ ххлѣба.

– Вы насъ съѣдаете, – ворчалъ онъ на „Мэри“. – Каждый день овесъ и овесъ! Это, наконецъ, стоитъ денегъ… А какой толкъ? Вотъ „Вакса“ – дѣло другое: она добываетъ денегъ хозяину, и „Бушуй“ всегда сытъ. А вы… Я и сторожить васъ не стану: пусть лучше васъ укардутъ, – по крайности, овса не придется покупать…

– Но я… я… – оправдывалась „Мэри“: – я сама не знаю… Мнѣ очень васъ жаль. Хотите, ѣшьте овесъ…

– А, ну васъ съ овсомъ! Оба вы дармоѣды. Вотъ уйду на бойню, буду кишки воровать…

Конечно, Жукъ все это говорилъ сгоряча. Онъ зналъ отлично, что никуда не уйдетъ: онъ любилъ хозяйку, Надюшку, Сеньку, бѣднаго старичка и „Мэри“. Воробей послѣднiе дни приовалился куда-то. Жуку и по воробью было скучно.

- 46 -

– Гдѣ онъ, старый дармоѣдъ? – ворчалъ Жукъ. – Хоть покричалъ бы, что ли, – все не такъ скучно.

„Мэри“ также грустила: рѣчи Жука, его жалкiй видъ смущали ее. Развѣ она виновата, что ее не везутъ куда-то туда, о чемъ говорилъ воробей? Хоть бы онъ ободрилъ ее: онъ такъ много знаетъ. А она… она сдѣлаетъ все, что въ силахъ!

Снѣгъ, наконецъ, началъ таять, зима уходила. Прилетѣли грачи, загремѣли въ сучьяхъ стараго вяза. Задумчивы, тихи розовѣли весеннiе вечера. Румянились зори.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ заявился во дворъ воробей.

– Чуть-живъ!.. Чуть-живъ!..

– А я ужъ думалъ – ты издохъ, – сказалъ Жукъ, – виляя хвостомъ. – Куда тебя носило?

– Соскучились!.. то-то! а то – дармоѣдъ… – воробей все еще помнилъ обиду. – ОДнкао же и подвело, братъ, тебя!

– Не твоя забота.

– Ну, не лайся. Я вамъ принесъ важную новость. Вы, – обратился онъ къ „Мэри“, – скоро отправитесь за деньгами…

– Быть не можетъ! – даже подпрыгнулъ Жукъ. – „Мэри“, вы слышите?..

„Мэри“ раздула ноздри, наставила ушки и замерла.

– Наконецъ-то!

– Да. Я все это время прогостилъ на заводѣ.

- 47 -

Хорошiй столъ, полное уваженiе намъ тамъ, – отчего, думаю, не пожить? – важно говорилъ воробей, развалясь на заборѣ. – А тутъ только хозяина объѣдать… Это не въ моемъ характерѣ. Ну-съ, и вчера, господа… вы слышите, „Мэри?“ – вчера толстякъ отправилъ съ завода лошадей и сказалъ: „Ну, съ Богомъ! идите добывать деньги!“ Стало-быть, и васъ повезутъ скоро.

„Мэри“ дрожала: чувство восторга и непонятнаго страха охватило ее.

– Я такъ рада! Я буду добывать деньги, я Будду трудиться, какъ эта несчастная „Вакса“…

– Да, – перебилъ воробей. – Я и забылъ: „Ваксы“ нѣтъ больше, господа…

– Какъ?.. – спросили вмѣстѣ „Мэри“ и Жукъ.

– Да. Это очень печально, но это такъ. Сегодня она упала на горѣ съ бочкой и околѣла. Я видѣлъ, какъ живодеръ увозилъ ее на саняхъ… Чикъ… чикъ… чикъ…

Всѣ замолчали. Жукъ сталъ слегка подвывать.

– Цыцъ! – крикнулъ старый жокей. – Экiй песъ… Цыцъ, говорю!

„Мэри“ опустила головку.

– Бѣдная „Вакса“!

– Она, – вдругъ сказалъ воробей, – сдѣлала свое дѣло… не какъ другiя прочiя… Пойти провѣдать квартиру…

И воробей уже рылся въ кормушкѣ.

- 48 -

„Мэри“ задумчиво стояла среди двора. Старикъ подошелъ къ ней.

– Что, „Мэри“, что, моя крошка? Скоро тронемся въ путь.

Онъ взялъ ее за голову и просительно заглянулъ въ голубые глаза.

– Не выдай, родная!..

ГЛАВА IХ.

„Прощайте!“…

Приближался рѣшительный день: пора ѣхать туда. Подолгу оставался Числовъ въ конюшнѣ. Насыпавъ овса, онъ прислонялся къ стройному корпусу „Мэри“, клалъ голову ей на шею и думалъ. „Мэри“ перестала хрустать, дрожала, тревожно косилась на дорогое ей, такое худое, желтое, небритое лицо. Она слышала тяжелые вздохи, она чувствовала, какъ дрожатъ руки, приглаживавшiя гривку. И она отзывалась: ея все еще дѣтское ржанье рѣзало ухо, звенѣли стекла окошка, вздрагивалъ задремавшiй Жукъ. А когда старый жокей крестилъ ее, уходя, „Мэри“ провожала его, поворачивая голубые глаза, а Жукъ ворчалъ:

– Смотрите, какой скучный нашъ старичокъ…

На что воробей отвѣчалъ съ ехидствомъ:

– Есть нѣкторыя, которыя этого не замѣчаютъ.

- 50 -

– Это жестоко, – почти кричала „Мэри“: – я все бы сдѣлала…

– Вы-то чего придираетесь! – шипѣлъ воробей. – Только и разговору, что ли, что все о васъ!..

Совмѣстная жизнь въ конюшнѣ становилась невыносимой. Жукъ нылъ во снѣ, ворчалъ наяву. „Мэри“ часами выслушивала колкости и вздыхала.

Воробей былъ точно пропитанъ ядомъ. Онъ злился послѣднiе дни на всѣхъ, обсидѣлся, разстроился, перья изъ него вылѣзли, голова облысѣла. А какой веселый малый былъ онъ всегда! Онъ любилъ смѣхъ, солнышко и бодро смотрѣлъ впередъ. А теперь! Все вокругъ было мрачно: вздыхалъ старый хозяинъ, хозяйка, озабоченная, все уходила куда-то, Надюшка болѣла и не выходила гулять. Сенька уныло слонялся возлѣ конюшни, Жукъ часами лежалъ, уткнувъ въ лапы тоскливую морду, „Мэри“… Она уже не пугаетъ его въ кормушкѣ. И воробей изнывалъ и шипѣлъ.

Разъ какъ-то, когда Жукъ плакалъ во снѣ, воробей заметался и крикнулъ:

– Н могу!.. не могу!.. это… это… я не знаю что!.. Всѣ дуются, плачутъ… Не могу я такъ… Какая это жизнь!..

На утро онъ куда-то исчезъ.

Пасха прошла. Раннимъ утромъ старый жокей вывелъ „Мэри“ въ попонѣ, взялъ саквояжъ, гдѣ лежалъ забытый камзолъ, перламутровый хлыстикъ.

- 51 -

– Ну, „Мэри“… пойдемъ.

Онъ отошелъ въ сторону, и осмотрѣлъ лошадь.

– Какъ хороша!.. Тебя увидятъ всѣ, моя быстрая птичка, тебя увидятъ…

„Мэри“ смотрѣла въ пустую конюшню. Тамъ было такъ скучно порой, особенно послѣднiе дни, когда улетѣлъ воробей. Тамъ часто вздыхалъ этотъ скучный старикъ и звалъ ее: „Мэри“! „Мэри“! – точно просилъ о чемъ-то. Тамъ добрякъ Жукъ часто лизалъ ея ножки. Тамъ, наконецъ, этотъ юркiй воробушекъ открылъ ей то, что она должна сдѣлать. Гдѣ онъ теперь?

„Мэри“ осмотрѣлась, прислушалась… Пусто. Воробья не было. Ей стало страшно. Онъ бы ободрилъ ее, сказалъ что-нибудь на прощанье: онъ такой умный. Какъ дрожатъ руки хозяина! Вотъ онъ вынулъ красный платокъ, смахнулъ что-то съ глазъ, прощаясь съ дочерью. Вонъ Надюшка стучитъ кулачкомъ по стеклу и дѣлаетъ ручкой… Сенька сидитъ на крыльцѣ и реветъ. Знакомый бѣлый кусочекъ, сахаръ, зажатъ въ его пальцахъ.

– Фррр… фррр… Прощайте, я ухожу… далеко… – хотѣла сказать ему „Мэри“.

Сенька вскочилъ, обхватилъ ея шейку, прильнулъ… Горячее что-то упало на вздрагивающiя ноздри. Розовый шершавый языкъ захватилъ маленькую ладошку.

Ай! Что это?.. Ахъ, это Жукъ! Онъ лижетъ ея

- 52 -

бѣлую ножку и печально виляетъ хвостомъ. Глза его мутные. Уши повисли.

– Прощайте, „Мэри“… – говоритъ онъ глазами. – Я останусь одинъ, какъ раньше… Прощайте… я скоро умру… никого не будетъ… воробей улетѣлъ… васъ уводятъ… Я… я… плачу, „Мэри“… о васъ…

Онъ трясъ головой и переступалъ съ лапы на лапу.

У „Мэри“ что-то схватило въ горлѣ. Она опусила головку и лизнула Жука въ печальную морду.

– Я прiѣду… я скоро вернусь, и тогда… тогда мы опять заживемъ…. Весело… прилетитъ воробей…

– Вотъ онъ я! – крикнуло что-то въ воздухѣ… – Что такое?.. васъ уводятъ?.. Хорошо, что поспѣлъ. Ну, что же… ну… уф-уф… все хорошо… то-есть, я хочу сказать… все будетъ хорошо… Не плачьте, Жучокъ… и вы, „Мэри“… не надо… я… я… мнѣ такъ тяжело… Еще утромъ такъ вдругъ тяжело стало… я и подлетѣлъ къ вамъ… – быстро лепеталъ воробей, отворачиваясь и утирая крылышкомъ носикъ. – Ахъ, какъ вы стали красивы!.. Вы лучше всѣхъ лошадей… я знаю… я проживалъ на заводѣ… Только, только…

– Что? – спросила „Мэри“, растроганная.

Жукъ уже не былъ въ силахъ стоять. Онъ присѣлъ на заднiя лапы и качалъ головой.

– Только… прiѣзжайте опять!.. да… и не поминайте… прошлое… Я такъ любилъ васъ… очень…

- 53 -

Пррр… Онъ взвился, шарахнулся въ конюшню, метнулся по ней, вынырнулъ, присѣлъ на ворота и пропалъ.

– Идемъ съ Богомъ, „Мэри“, – сказалъ старый жокей.

Маленькая фигурка загородила дорогу. Это былъ Сенька.

– Зачѣмъ ты уводишь ее, зачѣмъ?.. Ты хочешь продать ее?.. – Сенька былъ блѣденъ.

– Да нѣтъ же… „Мэри“ вернется… Она заработаетъ много денегъъ, глупышъ!

– Не надо денегъ, не надо!.. Дѣдушка, оставь „Мэри“, оставь! намъ такъ скучно…

– Довольно, дурашка… Пусти…

Сенька уткнулся въ ворота и плакалъ. Анна Өедоровна крестила отца. За кономъ кричала Надюшка.

– „Мэри!“ „Мэри!“ прощай!

Она услыхала знакомый голосъ и повернула голову. Сенька бѣжалъ за ней.

– Идемъ, идемъ, „Мэри“… – торопилъ старый наѣздникъ.

Жукъ плелся сзади. Онъ проводилъ до угла, слѣдилъ, какъ „Мэри“ скрылась за поворотомъ, и поплелся домой. Вечеромъ онъ вылъ на задворкахъ, а ночью, забравшись въ пустую конюшню, плакалъ во снѣ.

ГЛАВА Х.

Въ борьбѣ за призомъ.

„Мэри“ появилась на скачкахъ…

Записанная отъ имени Васильковскаго, такъ какъ Числовъ не состоялъ членомъ круга, она не вызывала восторга спортсмэновъ. Ей любовались, но спортсмэны уклончиво говорили о ней. Высокая, темно-рыжая „Лэди“ легко обошла ее на первыхъ трехъ скачкахъ; на двухъ другихъ „Громъ“ Болотникова и „Пуля“ Запольскаго побѣдили ее. Только въ послѣднюю скачку она пришла второй, почти рядомъ съ „Лэди“.

– Этой случайно, – говорили спортсмэны. – У „Лэди“ ослабла подпруга.

Старый жокей готовилъ ударъ въ тишинѣ. Васильковскiй раздобылъ-таки денегъ и опять держалъ лошадей. Его наѣздниък Паровъ, по просьбѣ Числова, ѣздилъ на „Мэри“.

- 55 -

– Что же ты, старина? Вѣдь „Мэри“ могла бы дѣлать дѣла, она привыкла къ тебѣ… – говорилъ васильковскiй.

– А главная скачка? – сказалъ загадочно Числовъ. – Только тогда они увидятъ меня.

„Все идетъ, какъ я ожидалъ, – раздумывалъ Числовъ. – Она не въ моихъ рукахъ, Петровъ не знаетъ ее. А скорость!.. Ха-ха-ха… – Онъ вынималъ свою книжку. – Никто не знаетъ ея… Развѣ она такъ скакала сегодня, когд аза ней сидѣлъ я!.. Подождите, Гальтонъ… торжествовать еще рано… Скоро Числовъ надѣнетъ свой желтый камзолъ!..“

„Мэри“ записали на главную скачку. Теперь старый жокей былъ спокоенъ. Въ публикѣ носились смутные слухи, говорили, что Числовъ поѣдетъ за главнымъ призомъ… Числовъ?.. Но вѣдь онъ, говорятъ, помираетъ на родинѣ и послалъ только „Мэри“…

Гальтонъ былъ спокоенъ. Гордый несомнѣнной побѣдой, онъ иногда особенно пристально вглядывался въ сухiя бѣлыя ножки „Мэри“, покусывалъ губы и опять улыбался. Графъ Запольскiй раза два останавливалъ на „Мэри“ бинокль.

– А красива… только грудь узковата… Слаба она на хорошую скачку… – говорилъ онъ сосѣду.

– Слаба-то слаба, да… но этотъ Петровъ не даетъ ей полнаго ходу… Этотъ дуралей чего-то жалѣетъ ее…

– „Мэри“ можетъ зарваться… Она – горячiй ло-

- 56 -

шадка… и у нея слабый грудь… – говорилъ Гальтонъ графу. – Ее легко зарѣзать на скачкѣ… „Лэди“ – желѣзо… она побѣдитъ.

День главныхъ скачекъ выдался чудный. Грунтъ былъ сухой, что порадовало Числова: “Мэри“ любила твердую почву. Но и „Лэди“ лучше шла по сухому.

„Какъ бы „Громъ“ не пропалъ, – думалъ Болотниковъ: – скользитъ онъ какъ-то“…

Гигантскiя трибуны для публики были полны: казалось издали, что миллiоны грачей опустились сюда отдыхать.

Около бесѣдки для членовъ, владѣльцевъ конюшенъ, собралось самое богатое, что проживало въ столицѣ. Разноцвѣтныя платья, пышныя шляпы, кружевные зонты, вся эта пестрота веселой толпы кольцомъ охватила бесѣдку, противъ которой торчалъ сѣренькiй столбикъ. Отсюда должна была начинаться скачка, здѣсь же былъ и конецъ.

Въ самой бесѣдкѣ, возлѣ аппарата, измѣряющаго скорость, сидитъ предсѣдатель въ креслѣ и члены. Графъ Запольскiй куритъ сигару и о чемъ-то толкуетъ со старикомъ Васильковскимъ. Сѣрые глаза старика что-то смѣются сегодня. Тутъ и князь Островзоровъ, графъ Дуббельтъ, и извѣстный богачъ и заводчикъ Флеровскiй-Калинскiй, и лысы толстякъ Ивановскiй. Задумчиво прислонился къ колоннѣ знаменитый спортсмэнъ Грибскiй. Онъ взволнованъ и

- 57 -

блѣденъ: его лошадь „Жаннетъ“ конкурируетъ съ „Лэди“… Въ уголкѣ сзади сидитъ скучный Мэзонъ: его лошадь „Рахиль“ вчера заболѣла и снята съ афиши.

– Такъ вы за „Лэди?“ – говоритъ Васильковскiй сосѣду.

– Да.

– А „Жаннетъ“?

– Ее я считаю второй… „Громъ“, пожалуй, возьметъ третье мѣсто.

– А „Мэри?“

– „Мэри“…мм…я и забылъ вашу фаваритку… Пожалуй, третьей придетъ она.

– Она придетъ четвертой… Я за „Грома“, – сказалъ графъ Запольскiй… – Вашъ Петровъ плоховатъ… Сядь на нее мой Гальтонъ, она могла быть, пожалуй, второй или третьей.

– Ну, васъ можно поздравить заранѣе, – замѣтилъ графъ Дуббельтъ. – Для моего „Джека“ вы не оставляете даже третьяго мѣста.

– Почему же? Вашъ чудный „Джекъ“ можетъ побить „Грома“…

– Васъ просятъ, – доложилъ лакей Васильковскому.

Наѣздникъ Петровъ почтительно докладывалъ ему что-то.

– Такъ… такъ… ну, что же… пусть ѣдетъ… очень хорошо… – какое дѣло, господа, – обратился Василь-

- 58 -

ковскiй къ членамъ: – мой Петровъ передалъ мнѣ, что не можетъ скакать на „Мэри“…

– Отказывается? Значитъ, она не пойдетъ?..

– Почему же? Нѣтъ, она не отказывается… На ней поѣдетъ… – онъ остановился – …самъ старый Числовъ!.. Онъ проситъ позволить ему скакать…

– Өедоръ Числовъ?... онъ?.. онъ?.. – раздались голоса.

– Да, господа… этотъ старикъ… Онъ вѣдь готовилъ „Мэри“… Вѣдь эта лошадь его, какъ вы знаете… Я съ вашего согласiя пускаю ее подъ своей фирмой… Надо же доставить старику удовольствiе вспомнить прежнее время.

– И съ тресокмъ провалиться… ха-ха-ха… – засмѣялся Запольскiй. – Вотъ чудной старикашка!

Онъ смѣялся непринужденно, покусывая сигару.

– Пусть возьметъ третье мѣсто, – сказалъ Грибскiй. – Да, когда-то онъ былъ знаменитымъ жокеемъ… Его не даромъ боялись… Прошли его дни.

– Хорошо-съ, – сказалъ предсѣдатель. – Прикажите переставить фамилiи.

– Что такое? что?.. – заволновались трибуны. – Снимаютъ кого-то… „Мэри“ не идетъ?.. Нѣтъ, это Петрова вытащили… Кто же поскачетъ?

Бинокли слѣдили. Къ высокой желѣзной рамѣ, гдѣ висѣли дощечки съ нумерами лошадей и фамилiями жокеевъ, подошелъ конюхъ и снялъ Петрова. Остался пустой № 6.

- 59 -

– Да кто же поскачетъ? – шумѣли въ трибунахъ.

– Өедоръ Числовъ!.. Числовъ!.. Кто? какой Числовъ? А-а… это тотъ… Запольскаго бывшiй… А говорили, онъ умеръ… Вотъ какъ „умеръ!“ Помните, онъ провалилъ „Цезаря“.

– Ага! такъ это онъ, старина?.. Лѣзетъ еще… Лавры Гальтона соблазнили… – засмѣялся кто-то. – Что жъ, это весело…

Въ общемъ, публика отнеслась безучастно: Числовъ уже почти былъ забытъ, такъ какъ Гальтонъ затмилъ всѣхъ.

Дали первый звонокъ.

„Доннн!...“

Лошадей звали на кругъ. На трибунахъ притихли. Вдали отъ конюшенъ показалась первая лошадь. Синiй камзолъ съ бѣлой лентой.

„Громъ!..“ – пробѣжало по трибунамъ.

Черный, какъ уголь, съ бѣлымъ пятномъ на лбу. Вразвалку шелъ „Громъ“. Онъ выбрасывалъ въ стороны свои на взглядъ тяжелыя ноги. Маленькiй Болотниковъ чуть виднѣлся изъ-за крутой головы: онъ сильно откинулся, сдерживая своего гиганта.

– Здорово, Болотниковъ! держись бодрѣй! – крикнуло нѣсколько голосовъ.

– „Жаннетъ“! вонъ „Жаннетъ“… на поворотѣ!.. видите, красный камзолъ, желтые рукава… Это Кэтъ ѣдетъ…

– Браво, „Жаннетъ“, браво!..

- 60 -

Вся бѣлая, точно борзая, проходила „Жаннетъ“ легкимъ галопомъ. Она порхала снѣжинкой.

Тощiй, съ краснымъ лицомъ, стоя на стременахъ, не смотря на трибуны, пронесся Кэтъ, жокей Грибскаго. Онъ сегодня взволнованъ: предстоитъ борьба съ „Лэди“.

– Браво, Кэтъ!

Кэтъ осадилъ „снѣжинку“, нагнулся, что-то поправилъ, уронилъ хлыстикъ. Конюхъ подалъ ему. Кэтъ прощупалъ шею „Жаннетъ“, надвинулъ картузъ и понесся къ бесѣдкѣ.

Бѣлый камзолъ, съ зеленой черезъ плечо лентой. Сверкнулъ на дальней сторонѣ круга: гнѣдая, плотная, точно свинцовая лошадь скакала къ трибунамъ.

– „Пуля“ идетъ, какъ машина!.. Чего онъ гонитъ ее, этотъ Чвановъ? Чвановъ, не гони-и!!. – зашумѣли трибуны. – Какъ мѣшокъ сидитъ…

Танцуя, приближается „Лэди“… Она неспокойна: конюхъ держитъ ее. Все ближе, ближе… Вотъ отскочили въ стороны, и „Лэди“ пошла ровнымъ, легкимъ аллюромъ, мотая тонкой головкой. Темнорыжая, съ бѣлой головкой, она очень эффектна. Гордая шейка закинута и прижата къ широкой груди. Бѣлоснѣжный Гальтонъ хлыстомъ щекочетъ „Лэди“ подъ шейкой.

– Она! браво, „Лэди“! браво, Гальтонъ!..

Англичанинъ гордо смотритъ въ толпу: онъ такъ

- 61 -

увѣренъ въ побѣдѣ. Плотная фигура графа показывается у бесѣдки. Онъ трогаетъ „Лэди“ за холку, щупаетъ ноздри обтянутой въ перчатку рукой.

– Какъ она?... вы увѣрены? – тихо говоритъ онъ Гальтону.

– Уэсс… да… – говоритъ англичанинъ. – “Лэди“ въ порядкѣ…

– А „Мэри?“…

Англичанинъ поправляетъ картузъ.

– „Мэри“?.. Нэтъ… нэтъ… ви увидитъ… она не сильный лошадка… У старика дрожатъ руки… я видѣлъ…

Онъ улыбается и пускаетъ „Лэди“ галопомъ.

Быстро промахнулъ рыжiй „Джекъ“, бросился въ сторону и чуть не свалиоъ жокея въ зеленомъ камзолѣ. Въ публикѣ смѣхъ. Прошла „Крошка“ Каминскаго.

– А это кто? „Мэри“ Золотистая… бѣлыя ноги… Что она топчется такъ? Пошла… пошла… Да она меньше всѣхъ! Она сейчасъ сброситъ эту старую рухлядъ! Смотрите, какъ идетъ!.. Да она не хочетъ итти!..

На поворотѣ, влѣво, свѣтится желтый камзолъ съ алой лентой. Красный картузъ едва виденъ.

– Вонъ старый Числовъ!.. ишь согнулся, какъ ершъ!..

– А хороша „Мэри!“.. Какъ пчелка, право… –

- 62 -

Нѣтъ, какова она рядомъ съ „Громомъ!“.. А старикъ куда лѣзетъ?.. Ну, пусть потягается…

Опустивъ сухую головку, бокомъ подвигается „Мэри“, выбрасывая бѣлыя ножки. Дрожь пробѣгаетъ по ней. Согнувшись, проѣзжаетъ Числовъ трибуны. Его тянетъ взглядомъ въ черное море головъ, туда, гдѣ когда-то съ восторогомъ выкрикивали его имя, гдѣ теперь такъ невнятно гудятъ голоса. Перламутровый хлыстикъ крѣпко сжатъ въ дрожащей рукѣ; упрямо, не отрываясь, смотритъ старикъ въ подрагивающую золотистую гривку. Онъ слушаетъ… Точно застыло сухое лицо, пузыремъ вздувается желтый камзолъ на спинѣ.

– Фюйть… фюйть… – какъ удары хлыста по лицу, упали съ трибунъ два-три свистка: старые „друзья“ привѣтствовали стараго жокея.

– Какъ заяцъ на заборѣ!.. да онъ разучился сидѣть!.. онъ совсѣмъ сползъ на шею!.. – Еще бы!.. это его старая посадка… онъ хитеръ, старина! Не упади, старикъ!..

Старый жокей слышитъ. На люу выступилъ потъ, дрогнулъ хлыстикъ, конвульсивно натянулись поводья и остановили „Мэри“. Опять это, давно знакомое ощущенiе прiятнаго страха, но это скоро пройдетъ… „Подождите, „Мэри“ зажметъ вамъ глотки… – думаетъ старый жокей. – Ну же, „Мэри“, ступай…“

Подъѣхалъ Гальтонъ, остановились, здороваются,

- 63 -

„Мэри“ и „Лэди“ косятся, танцуютъ, хотятъ дотянуться, чтобы лизнуть другъ друга.

Жокеи натягиваютъ поводья и разъѣзжаются, зорко осматривая лошадей.

„Старикъ безпокоится… „Мэри“ недурно выглядитъ“, подумалъ Гальтонъ.

„Онъ увѣренъ въ побѣдѣ… Какая широкая грудь у нея“, – сказалъ про себя старый Числовъ.

Они обернулись, втсрѣтились взглядами и заторопили лошадей.

Къ Числову подошелъ Болотниковъ на „Громѣ“.

– Какъ, старина, а?.. видалъ „Лэди?“ Хоть бы второе мѣсто досталось… Ну, что „Мэри“ какъ?

– Не знаю… – пробормоталъ Числовъ, – не знаю… горячится она сегодня… боюсь… съ мѣста плохо беретъ…

Онъ протянулъ руку товарищу, и Болотниковъ увидалъ растерянный, точно выпрашивающiй взглядъ…

– Ничего, ничего, Өедя… не теряйся… – сказалъ онъ, пожимая холодную руку товарища, а самъ подумалъ: „Эхъ, не тотъ онъ, не тотъ… пропадетъ“.

„Донн!.. донн!..“

Лошадей призывали къ старту. Съ краснымъ флагомъ уже стоитъ высокiй брюнетъ у столба. Онъ будетъ пускать.

– Станови-ись!.. выравня-айсь!...

Заторопились жокеи, скачутъ къ бесѣдкѣ, натягиваютъ плотнѣй картузы, ровняютъ поводья.

- 64 -

Зорко смотритъ человѣкъ съ флагомъ. Притихли трибуны.

– По нумерамъ! по нумерамъ! Кэтъ, на свое мѣсто! Числовъ, не выскакивай!.. шире, не жаться! – какъ на пожарѣ, кричитъ предсѣдатель.

Лошади храпятъ, фыркаютъ, выбрасываются, подымаются на дыбы. Ихъ охватило чувство задора.

– Числовъ! Держа-ать „Мэри“!.. – кричитъ предсѣдатель.

Отъ барьера, по внутренней сторонѣ круга, стали: „Громъ“, „Пуля“, „Джекъ“, „Лэди“, „Жаннетъ“, „Мэри“, „Крошка“, и еще четыре…

Флагъ рванулся, сдѣлалъ зигзакъ и упалъ.

„Дзинь!..“

Пошли…

Черная масса трибунъ глухо ахнула и затихла. Вытянулись головы вправо. Бинокли слѣдятъ за пестрой кучкой жокеевъ.

„Мэри“ забилась на стартѣ…

Въ голову ударило Числова, завертѣлось въ глазахъ. Выплылъ бѣлоснѣжный камзолъ саженяхъ въ четырехъ впереди. Черный „Громъ“ съ темно-синимъ пятномъ жмется къ барьеру. „Пуля“ скачетъ, чтобы перерѣзать дорогу. Снѣжинка „Жаннетъ“ выбирается правымъ полемъ… А „Мэри“…

Кажется, цѣлая вѣчность прошла… Нѣтъ, только секунда потеряна, сгорбился старый жокей, перева-

- 65 -

Лился почти на шею „Мэри“, а та уже давно идетъ, пригнувши бѣлыя ушки.

Графъ Запольскiй откинулся въ кресло: теперь все рѣшилось, „Лэди“ возьметъ.

Вонъ она уже обходитъ „Жаннетъ“, „Джека“; „Громъ“ отступаетъ, хлыстомъ бьютъ Рыжаго „Джека“.

Старый жокей не опасенъ: онъ далеко позади всѣхъ.

– „Лэди!“.. „Лэди!“.. – гремятъ трибуны: – „Жаннетъ“! пропала „Мэри“!.. Смотрите, „Громъ“ опять выходитъ!.. Молодчина Болотниковъ!..

Бѣгутъ секунды… Плавно пощелкиваетъ тонкая стрѣлка аппарата въ бесѣдкѣ.

То опускется, то подымается золотистая „Мэри“. Впереди торчитъ чей-то хвостъ, противный, надоѣдливый хвостъ, почти щекочетъ волнующiяся ноздри… Надо достать его, надо…

Чикъ-чикъ… чикъ-чикъ… – звенитъ что-то сзади. Это перламутровый хлыстикъ постукиваетъ по ремню. Знакомое что-то… Уже нѣтъ впереди хвостика, влѣво бѣлѣетъ камзолъ, на немъ зеленая лента.

– Цо-цо-цо-цо… цо-цо… такъ… такъ… „Мэри“… цо-цо… – шепчетъ знакомый тревожный голосъ.

„Чикъ-чикъ… чикъ-чикъ…“

Плотнѣй пригибаются бѣлыя ушки. Вертитъ поводьями старый Числовъ, свиститъ по козырьку вѣтеръ. Знакомое чудится „Мэри“… Такъ свистѣло тамъ, гдѣ шумѣлъ старый вязъ.

- 66 -

…„Тррр… тррр… – трещитъ отъ вѣтра камзолъ, – тррр…“ Опять знакомое. Такъ ворчалъ милый Жукъ, пожимаясь отъ холода…

– „Мэри“… „Мэри!“.. – шепчетъ знакомый голосъ, – не шепчетъ, а молитъ.

Чья-то спина сбоку, влѣво… Ага! это „Пуля“ съ упорствомъ отступаетъ назадъ. Опять впереди чей-то хвостикъ, зеленый пузырь такъ противно трещитъ…

Ровно колышется золотистая гривка. Зоркiе глаза упорно смотрятъ въ покачивающуюся шейку.

„Нѣтъ, не устала… нѣтъ пота“, думаетъ Числовъ.

Слѣва отступаетъ зеленый камзолъ. „Джекъ“ храпитъ сзади. А впереди пестрыми пятнами дразнятъ глаза шелковые камзолы, вертятся хвостики…

„Надо достать…“

Ниже къ землѣ чувствуетъ себя старый жокей, звончѣй стелетъ золотистая „Мэри“…

Рѣзко гикаетъ Болотниковъ сбоку, мокрый „Громъ“ глухо бьетъ въ землю тяжелымъ копытомъ. Вотъ впереди вертится въ воздухѣ хлыстъ… Что это? Желтый рукавъ, бѣлый крупъ… ага! это „Жаннетъ“, сдается Кэтъ, бьетъ „снѣжинку“ хлыстомъ…

– „Жаннетъ“ бьютъ!... – доносится эхо трибунъ. – „Мэри“ выходитъ! „Мэри“ идетъ!.. „Мэри!“..

Старый жокей слышитъ все.

– Цо… цо… цо-цо-цо… такъ… такъ… голубка… цо-цо…

- 67 -

Уставать начинаютъ старыя руки, колесомъ ходятъ, даютъ и принимаютъ поводья.

Вотъ саженяхъ въ двухъ впереди бѣлоснѣжный камзолъ, темно-рыжая „Лэди“ сверкаетъ подковой. Еще ближе… еще…

– „Лэди!“ „Лэди!“.. Гальтонъ идетъ!.. На прямую выходитъ! – гремятъ впереди трибуны. – Гдѣ „Лэди?“… Вѣдь это же желтый камзолъ!.. это „Мэри!“… смотрите, „Лэди» порютъ хлыстомъ!.. пропадетъ „Лэди“!..

Похолодѣлъ старый жокей: онъ видитъ на золотистой шейкѣ крупныя капли… Взмокла дрожащая гривка, что-то хрипитъ внизу…

– „Лэди“ выходитъ!.. садится „Мэри“!.. Браво, Гальтонъ!..

Столбъ впереди, – саженей тридцать осталось. Гремятъ восторгомъ трибуны. Бѣгутъ конюха изъ крга. Фотографъ держитъ моментальный затворъ.

– Браво, „Лэди!“ Пори ее, бей! бей!.. бей, Гальтонъ!..

Хрипитъ у „Мэри“ въ груди. Въ струнку тянется тонкiй корпусъ. Едва сидитъ старый Числовъ, нѣмѣютъ руки…

Только десять саженъ осталось.

– Ага!.. сдается… сдается… – почти хрипитъ Числовъ, и только теперь поднимаетъ перламутровый хлыстикъ. Разъ!.. разъ!.. разъ!..

Молнiей ринулась „Мэри“, золотистой стрѣлой

- 68 -

скользитъ надъ землей. Вотъ онъ, надоѣдливый хвостикъ, пропалъ сбоку… Ползетъ назадъ бѣлоснѣжный камзолъ, желтое лицо англичанина; вытянулся онъ, вертитъ хлыстомъ, каък винтомъ.

И слышитъ онъ голосъ:

– „Мэри!..“ „Мэри!..“ цо-цо-цо…

– „Мэри“ беретъ!.. Браво, Числовъ!.. Сдаетъ!.. „Лэди“ выходитъ!.. браво, Гальтонъ!.. Браво, Числовъ!..

„Мэри!“ „Мэри!..“ „Лэди“ пропала!.. Вотъ она, „Мэри!..“

„Дзинь!..“

Кончилась скачка. Гремятъ трибуны, точно морскiе валы. Люди бѣгутъ…

_________

Старый жокей лежитъ на землѣ, далеко за столбомъ, рядомъ биласьь ногами непобѣдимая „Мэри“.

– Доктора!.. доктора!.. Кровь идетъ горломъ!.. А съ нимъ что?.. Подымите же старика!.. – кричатъ и суетятся кругомъ.

Числовъ поднялся. Подъ ногами онъ увидалъ голубые глаза, мокрую гривку, сбитое на бокъ сѣдло и ясныя подковки на бѣлыхъ ногахъ.

– Она надорвалась! – говоритъ кто-то.

Числовъ рванулся впередъ, споткнулся. Его кто-то схватилъ. Съ ужасомъ смотрѣлъ онъ на алую струйку.

- 70 -

– „Мэри!..“ „Мэри!..“ – стономъ вырвалось у него. – Убилъ!.. убилъ!!.

Онъ сорвалъ съ себя красный картузъ, рванулъ желтый камзолъ. Онъ задыхался. Перламутровый хлыстикъ, сломанный, валялся около головы „Мэри“.

– Позволте-съ…

Плотный ветеринаръ въ офицерскомъ пальто нагнулся къ „Мэри“. Публика бѣжала съ трибунъ.

Старый жокей тупо смотрѣлъ въ одну точку: онъ не могъ оторвать взгляда отъ голубыхъ, тихихъ, печальныхъ глазъ, теперь уже полузакрытыхъ.

– Пристрѣлить! пристрѣлить!.. Зачѣмъ мучить?.. – кричало нѣсколько голосовъ.

– Пристрѣлить?!. Она… умерла?.. „Мэри“ умерла? – спрашивалъ растерянно Числовъ.

Онъ сталъ опускаться, зашатался, но его поддержали.

– Кровохарканье… – услыхалъ онъ голосъ ветеринара. – Она надорвалась… Лопнуло нѣсколько кровеносныхъ сосудовъ въ правомъ легкомъ. Она оправится…

Шопотъ облегченiя пробѣжалъ по толпѣ… Числовъ опустился къ головѣ „Мэри“, обнялъ за шею и тихо, какъ ребенку. Сказалъ:

– „Мэри„».. ты жива!.. я не убилъ тебя… нѣтъ… нѣтъ… я не могу убить тебя, „Мэри“… не могъ…

Онъ говорилъ ей, а она смотрѣла печально, точно что-то хотѣла сказать.

- 71 -

– Только ужъ для скачекъ она не годится! – сказалъ ветеринаръ, закуривая папиросу.

– Жаль… Вы, Өедоръ Iонычъ, цѣлый капиталъ потеряли… „Мэри“ стоила бы большихъ денегъ.

Числовъ мрачно оглядѣлъ всѣхъ и отвернулся, точно хотѣлъ сказать: „уйдите прочь!“

Болотниковъ подошелъ къ нему, взялъ за руку и долго не выпускалъ. Только одинъ онъ, можетъ быть, понялъ стараго друга.

„Мэри“ зашевелилась: она хотѣла подняться. Ей помогали, и она, широко разставляя ослабѣвшiя ноги, пошла за хозяиномъ. Публика волновалась на трибунахъ.

Конюха поспѣшно накрывали попонами дымившихся лошадей.

– Пожалуйте… сейчасъ г. предсѣдатель мошли… будетъ передача приза, – сказалъ распорядитель Числову.

Оркестръ заигралъ тушъ.

– Числова! Числова!.. „Мэри!..“ Побѣдительницу!.. – гремѣло съ трибунъ.

Старый жокей смотрѣлъ въ землю.

„Сьуйпай же и получай призъ!“ – насмѣшливо кричалъ въ душѣ голосъ.

ГЛАВА ХI.

Итоги.

Сентябрь уже позолотилъ вершину стараго вяза. Тысячи листьевъ покрыли новую зеленую крышу домика. Его уже нельзя узнать. Бѣлый заборъ протянулся красивой узорчатой лентой. Маляры красили рѣзны яворота. Поправленный домикъ уже не имѣлъ сиротливаго вида: онъ подбодрился, выпрямился, крылечко игриво выступило во дворъ, бѣлая труба весело посылала къ небу синеватую струйку дыма. На мѣстѣ сарая протянулся бревенчатый срубъ теплой конюшни, крытой желѣзомъ. У самыхъ дверей ея уютная конура съ конькомъ и соломой внутри.

Былъ вечеръ. Гасла заря на вершинѣ стараго вяза.

Жукъ собирался зайти въ конуру на ночлегъ.

- 73 -

Воробей, вылинявшiй и теперь точно покрытый лакомъ, чистилъ носикъ на крышѣ конюшни. Клонило ко сну, вѣяло тишиной и покоемъ.

– Вотъ и конура у васъ… чикъ-чикъ… – сказалъ воробей.

– Да… конура…

– И новый заборъ… домикъ поправили… „Мэри“ въ теплой конюшнѣ… Что!.. помните, я говорилъ вамъ?.. „Мэри“ сдѣлала свое дѣло… А вы не вѣрили все…

– Да…

– У-ухъ… у-ухъ… – глухо отдалось въ конюшнѣ.

Воробей вздрогнулъ. Жукъ ниже опустилъ голову.

– Слышите?.. что это съ ней? – спросилъ онъ: – тогда этого не было…

– Да… особенно ночью… Я слыхалъ, что это болѣзнь…

– Болѣзнь? – еще ниже опустилъ голову Жукъ.

– „Мэри“ стала не та… Помните, какъ она пугала меня въ кормушкѣ?..

– Да… да…

– Теперь этого нѣтъ.. и мнѣ скучно. За ночь она не скажетъ ни слова, а овесъ лежитъ днями… Мнѣ жалко ее, Жукъ…

– Ахъ, не говорите!.. „Мэри“ уже не подымаетъ свою подковку. Помните, когда она вернулась, я бросился къ ней, схватилъ лапами ея ножку… а она

- 74 -

нагнулась, полизала меня и такъ печально взглянула… Я плакалъ всю ночь… Что съ ней?.. Какъ я хотѣлъ бы вернуть прежнее время!..

– У-ухъ… у-ухъ… – кашляла „Мэри“.

– Я, знаете, почти не ночую въ конюшнѣ, – сказалъ воробей. – Мнѣ страшно отъ этого уханья… А хозяинъ-то сталъ еще скучнѣе… На-дняхъ я видѣлъ, каък онъ стоялъ въ конюшнѣ и плакалъ. Смотрите, вотъ онъ идетъ…

Дверь домика отворилась. Хозяинъ, желтый, худой, небритый, спустился съ крылечка, отперъ конюшню и вывелъ „Мэри“.

– Ну, погуляй… подыши… голубка…

„Мэри“ остановилась возлѣ колодца. Она опустила голову и смотрѣла въ землю, раздумывая о чемъ-то… Плечи ея провалились, влажняя шерсть потускнѣла, гривка не торопилась щеткой… Ввалились бока, гнулись тонкiя ноги.

– У-ухъ… у-хъ…

Мрачно глядѣлъ на нее старый жокей. Что онъ думалъ?..

Качаясь, подошла „Мэри“ къ Жуку, понюхала морду, фыркнула и отошла къ конюшнѣ.

– Что же, не хочешь гулять?.. все лежишь… ноги дрожатъ у тебя… – сказалъ старый жокей.

„Мэри“ подняла голову. Слабые голубые глаза ея стали больше и глубже.

– И-ихъ… у-ухъ… у-ухъ…

- 75 -

Она хотѣла заржать и закашлялась, безсильно тряся головой.

– Подожди, я покрою тебя…

Онъ прошелъ въ домъ.

– У васъ… конура новая… Жукъ… я очень рада…

– Ахъ, не все ли равно? – сказалъ Жукъ. – Я васъ такъ рѣдко вижу… Вы, „Мэри“ забыли про меня…

– Нѣтъ, что вы… я только немного устала… послѣ скачки… и не могу стоять… и играть съ вами, Жукъ… Раньше, когда я была въ старой конюшнѣ, я играла… а теперь… Жукъ вы помните „Ваксу“?.. Ну, вотъ… и я стала такой же…

– Здравствуйте „Мэри!..“ Вы не забыли меня? чикъ-чикъ… – спросилъ воробей.

– Ахъ… это вы… Мнѣ трудно… поднять голову… Я васъ плохо вижу… нѣтъ… нѣтъ… я васъ помню… Но почему вы не кричите такъ, каък тогда?

– Невесело мнѣ… чикъ-чикъ… – грустно сказалъ воробей.

Изъ домика вышли хозяинъ, Анна Өедоровна, Надюшка и Сенька.

„Мэли!..“ „Мэли!“.. – захлопала Надюшка руками. – Покатай, дѣдуска!..

– Нельзя. „Мэри“ больна…

Всѣ замолчали. Сенька смотрѣлъ исподлобья. Старикъ надѣвалъ на „Мэри“ попону.

– У-ухъ… у-ухъ…

– Дѣдушка! Зачѣмъ ты уводилъ „Мэри?“ – вдругъ

- 76 -

спросилъ Сенька. – Она была здорова тогда… Зачѣмъ ты уводилъ ее, зачѣмъ?..

Старый жокей ничего не сказалъ и повелъ „Мэри“ въ конюшню.

Долго сидѣла семья на крылечкѣ. Потемнѣлъ старый вязъ. Ночь опускалась на домикъ.

– Зачѣмъ все это случилось? а-а-а… – глухо сказалъ старый жокей. – Лучше бы не возвращаться совсѣмъ…

Онъ положилъ голов уна руки.

Проклятая слава!..

_________

Осенней ночью, когда гудѣлъ старый вязъ, воробей вдругъ проснулся. Его испугалъ стонъ. Билъ холодный дождикъ въ окно. Что-то хрипѣло.

Воробей въ страхѣ метнулся, ударился въ стѣнку и опустился. Стало тихо-тихо.

– „Мэри!..“ это вы?..

Тишина. Слышно, какъ скрипѣлъ за стѣной старый вязъ.

– „Мэри!“ „Мэри!!.“

Ни звука.

Онъ почувствовалъ подъ собой что-то теплое,

Влажное.

– Это вы, „Мэри?!.“

Онъ скакнулъ разъ, другой… Это гривка, – она не дрожитъ!

- 77 -

Онъ ступилъ на голову, на ноздри, сѣлъ на ухо… Твердое ушко не дергается.

Ему стало страшно. Онъ нашелъ знакомую щель и попалъ подъ холодныя струи дождя. Вонъ въ темнотѣ бѣлѣетъ конурка.

– Жукъ!.. проснитесь!!.

– Что такое? что?.. – высунулась лохматая голова.

– „Мэри“… тамъ… умерла наша „Мэри“… Жукъ, что намъ дѣлать!.. чикъ-чикъ-чикъ… – затерялся печальный пискъ въ шумѣ вѣтра.

Жукъ вылѣзъ, нагнулъ морду къ зеслѣ и завылъ…

– У-у-у-у…

Въ домѣ было темно. Скрипѣлъ старый вязъ, падали листья. Тревожно спалъ старый жокей.