ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА
(Из повести)[i]
– Утром пересели
в пассажирский поезд. Устроились удобно в купе. На нижнем месте, ткнувшись
головой в смятую бурку, храпел доктор, не стыдясь заплат на штанах. Сверху
торчал грязный сапог со шпорой.
– Счастливцы… – сказал, дергаясь
лицом, старенький капитан, – как спят-то! А меня и бром не берет.
– А я о-очень посплю! –
сказал Сушкин, потягиваясь и похрустывая суставами. – Считайте капитан, до
тысячи – и заснете.
Капитан поглядел на здоровое,
обветренное лицо поручика и сказал с раздражением:
– А вы попробуйте почихать!
– Серьезно… считайте и ни о чем не
думайте.
– Вот и попробуйте
почихать! – повторил капитан. – Тут и ваша математика не поможет. А
я, знаете, вдумываюсь все, чего вы понасказали… Все в жизни сводить к математике,
к этим табли-цам вашим! Это вот сведите, попробуйте… – ткнул он в
грудь. – Хорошо разговаривать – планомерность, рассу-дочность… война
нас научи-ла!.. По вашим таблицам – пятеро сильней одного?.. А я с моим
батальоном полк немцев гнал!..
Как и в том, прифронтовом, поезде,
капитан начинал раздражаться. Его измученное лицо, с ввалившимися глазами и
горбатым носом, подергивалось и
//47
было похоже на ястребиное. Он все
прихватывал и прикусывал седеющие усы, и это раздражало Сушкина.
– Все забываете, поручик, –
продолжал капитан, моргая по-птичьи как-то, что тоже раздражало, – за
математикой вашей забываете живое… да-с, чув-ство забываете, за вашими
выкладками-таблицами!..
‑ От чу-вства-то вы и не
спите, – сказал поручик. – Едете вот в отпуск, да еще два ранения у
вас… это уже отклонение от нормы. И начувствовали себе всяких ужасов: и жена-то
вам изменила, и девочки ваши умерли, и жена умерла… а сами не верите этому и
будете покупать подарки, пряников обязательно купите в Вязьме! А на фронте,
небось, работали планомерно.
– Нет-с, это вы оставте…
планомерно! – дернулся капитан. – Это все не то. Жизнь тем-то и
хороша, и радостна, что при всех горях, и даже при всех, по планомерности
вашей, безвыходностях… да-с, да-с!! даже и при всех ма-те-ма-ти-ческих безвыходностях,
при дважды-два – безвыходностях!.. – есть в ней и радостная
случайность… – никакими ее вашими таблицами не ухватите… слу-чай-ность,
которую я предвидеть-то не хочу, чтобы она меня еще больше обрадовала! А вы
хотите меня надо всем поставить… вашей-то «математикой»? Не желаю, не принимаю
чортовой математики!.. Я еще в Бога верю, а у него для меня… сверх-математика
найдется!
– Против радостных случайностей я
ничего не имею, да будут! – усмешливо выговорил Сушкин.
– Нет, имеете. По-вашему, расчет
да расчет?
//48
Железная воля да сознательная борьба?!.
Этого я не понимаю-с и не приму-с! Говорите – война дала вам чудесный
урок? Откровение вам явилось, когда вы шрапнелью поливали… – что за сила у
человека! И сейчас у вас вывод и поспел: проявляй себя так и в жизни… упорно и
с полным расчетом!? Говорите, что теперь уж ничего не уступите без борьбы?
Значит – так, по холодному учету, всегда и всюду – лупи, грызи,
прогрызайся… бей наповал?!
– Да… если хотите… раз я за свое,
за дорогое мне… если считаю своим правом…
– Вот-вот! Считаю, своим,
правом! – сердито, качая пальцем, повторил капитан. – А если… я, я, я
считаю своим правом… то же?! Я послабей – так меня за глотку? Э, батенька…
прокладываете к зверям дорожку?..
– Ну, и пусть так! –
поддаваясь непонятному раздражению, сказал Сушкин. – А свое настойчиво
буду проводить, коли уцелею. И кровь во мне говорит… вольная кровь, казацкая!..
– Стран-но-с… – усмехнулся
тут капитан. – казацкая кровь? А почему же во мне-то она не говорит… или
вернее, другое говорит? И во мне она, от прадеда во мне, сиби-рская. Да что
говорить… у всех одна кровь, вольная кровь, российская с просторов, с
бездорожья. Богатая, значит, кровь, по разному может говорить. Коли
уцелею – говорите? Так уж постарайтесь и уцелеть… по таблицам! И что за таблицами,
и туда заглянуть постарайтесь и предусмотрите. Пу-льку-то ту, которую сейчас
где-нибудь в Гамбурге какой-нибудь хромой немец для вас отлил, предусмотрите…
по таблицам. А я… – может, и для меня какой-нибудь Ганс мертвый газ
делает…
//49
а я хочу верить, что расчет у Ганса-то
Вустрыча и не выйдет, глядишь! все его вы-кладки… – а он тоже мастер на
«выкладки»! – и все его выкладки-то один мой Котик своей туфелькой
расшибет!? Так как-то выйдет… Я туфельку-то в посылочке от сибирского Котика
моего…. три годка ему только!.. – получу туфельку-то,
да со своим батальоном и прорвусь в тыл, да всю душистую заготовку Вурстову и
опроки-ну! И не за себя, а за Котика, за всех! «Не нам, не нам… а Имени
Твоему»! На какой миллиметрик, в таблицах ваших эту туфельку-то прикинете?..
– Не так вы меня берете… –
устало сказал Сушкин и поглядел на верхнюю койку: спать бы. –
Я что говорю… нашему расхлебайству – да еще и
евангельскую мораль! Не столь богаты-с. Это еще, роскошь-то эту можно было себе
позволять, когда можно было дремать на солнышке. И мы, дурачки, очень даже это
щедро проводили… раздаривали себя. А теперь что идет??! Пора бы научиться.
Чему-с?.. А тому-с, что… подставление щек и отдачу «рубашек» следует сдать в
архив. Теперь все глядят, нет ли где еще и третье щеки… чужой-с… для лупки-с!
Многое придется повыкинуть, из «роскоши»… когда с войной покончим! –
решительно сказал он и швырнул окурок.
– Ну, и вы, голубчик,
поизмочалились… – сказал,
присматриваясь к нему, капитан. – Меня граната
контузила, а ваc волшебная картина боя потрясла. Теперь
и с зарядцем. У курсисток молоденьких так бывает: новенькое узнали, а сами
зе-ле-ненькие еще… и сейчас у них и словечки новенькие, по специальности… и
абсцесс, и процесс, и социа-лесс
//50
…так и сыплют. На собрании раз
наслушался: координация, субстра-ция, организация, растрепация… такие
профессиональные словечки. А по-моему это называется – бумагу жевать!..
– Эх, капитан… а
нутра-то не видите? – сказал, не соображая
уж, полусонный Сушкин, а капитан подхватил:
– Ага! в нутро-то еще
верите?! Я про что говорю – бумагу жевать –
когда одно –а-а-а! – сделал он ртом,
прихватывая усы, – про словесный раж
говорю. Вот и у вас это. Узнали на опыте, как орудие цыфру слушает, –
математику в жизнь вводи! Увидали – что на войне организованность
делает, – желе-зом вгоняй организованность! В мозги программу, в душу
таблицу? По этой ло-гике младенцев можно душить, сапожищами гвоздяными да
покрепче, чтобы хрустело?! Народы стирай, туди их, к дьяволу… с их скарбишком
несчастным, с ребятами, с потрохами, с веками! Топчу – потому что пра-во
имею! А право у меня… на чем?! Весь в железе ‑ вот мое право!
аппетит имею – математикой докажу, что прав. Это вы у ихнего Ницше
прочитали?..
– Сушкин понял, что спорить
безнадежно: оба устали и разгорячились. Но не сдержался и спросил с
раздражением:
– А вы, капитан, читали Ницше?
– Не читал, а знаю! Я теперь тоже
много узнал… и благоговею. И другого чего узнал… а-таки видал и хорошего…
– Что же видали… благоговейного…
там?
– А вот что видал. Шли мы Восточной
Пруссией, ну… дрались. Так дрались… – один мой
//51
батальон целую бригаду немцев
удерживал. Отходили с боем. Сменили нас, дневка была. Стояли, помню, у местечка
Абширменикен,… наши прозвали – Опохмелишки. Солдатня, понятно, нашаривать
по окрестностям. И вижу под вечер… бегут двое моих к лесу, что-то под шинелями
прячут. Стой! Смотрю – у одного каравай, у другого… –
«закусочка, – говорит, – ваше благородие!» Гляжу – каши котелок,
сало, кости какие-то. Куда? Плетут то-се… – ока-зывается! Не-мцам тащат?!
Не понимаю. Вчера немцы нас такими очередями шпарили, а тут ‑
закусочка! Веди… Сполошились, повели. Версты с полторы в лесу сторожка: две
бабы, штук семь ребят и старик хромой, – немцы… Ну, – «майн-гот,
майн-гот»… – дело известное. Ока-зывается!.. Две недели сидят, пятый день
хлеба не видали, ребятишки ревут. Со страху из местечка сбежали, казаков
боялись… все бабы причитали – «козакен, козакен», и страшные рожи делали.
Гляжу… – станичники… чорт принес!.. Прискакал, – чуб-во, какой, до
носу, морда – дьяволу уступит. И четыре гуся на нем и поросенок верещит у
седла! Швырнул бабам, крикнул – гуляй, ребята!.. – пьяный вовсе,
подмышкой дубовый боченок с пивом, что… – поскакал. Оказывается… –
нашарила наша солдатня… «друзей». Бабы тут не при чем, не думайте. И все наши
солдатики разузнать успели, словно уж земляки… что курица у немцев была для
ребят припасена, а курицу кот загрыз. Чорт их знает, и никто по-немецки ни
черта! Расспрашиваю, и вдруг – процессия целая: четверо еще моих
заявляются: один комод на спине прет, другой стулья, с гладильной доской и
портрет… Виль-гельма!.. в золоченой раме…
//52
третий – целый короб всякой дряни:
юбки, тряпки, ботинки, шторы кисейные… а четвертый – корову ведет!
Ока-зывается! Обшарили поместье чье-то и приволокли этим на новоселье!
Устраивали с комфортом. Правда, немцы руками замахали –соседское нельзя им
принять. А хлеб есть стали и корову доить принялись. Вот что я видал…
благоговейного! Тут вашей математики нет... тут высшая математика, которую вы
выкидывать собрались!..
– А потом этот старик с бабами
стрелял по вас в затылок? – досадуя, что говорит это, сказал Сушкин.
– Не знаю-с, не знаю-с… –
обидчиво сказал капитан в сторону и заерзал.
Сушкин
взглянул на его истомленное лицо и подосадовал, – зачем растревожил
человека. Поглядел в окошко… День был сумрачный, с оттепелью. Густые серые
облака лежали низко над еловым лесом. Ни утро, ни вечер, – скучные
сумерки. И на душе сумеречно стало что-то. «Где-то теперь синее небо?» –
подумал он. – «А сам-то я, действительно ли такой, каким представился?»…
Чувствовался осадок недовольства собой, словами… – но он отмахнулся от
этого осадка, – хотелось спать.
Шмелев И.И.
Свет вечный. Париж, 1968