Мученица Татьяна. Газ. Сегодня, Рига, − 1. 1930
МУЧЕНИЦА
ТАТЬЯНА
Онегин, я тогда
моложе,
Я лучше,
кажется, была,
И я любила вас; и что
же?
Что в сердце
вашем я нашла
Какой ответ?
А. Пушкин.
Нет, мы не
празднуем ныне великой годовщины − 175-летия основания
старейшего российского университета − Московского
Императорского Университета. Праздновать мы права не имеем, и нет у нас
основания праздновать: нашего
университета нет. Мы можем его только поминать; и, поминая,
каяться. Обольщать себя нечего:
дожили до таких поминок, и будем
чистосердечно будем и справедливы
перед великой тенью. Преклоним
голову, вспомним Мученицу,
какая она была, какие были мы… − и постараемся из
утраты нашей − если бы только временной! − извлечь
назидательный урок и, если возможно,
утешение. В этом и должен быть
смысл поминок.
Значение Дома Мученицы Св. Татьяны для российского просвещения известно каждому русскому
образованному человеку. Об этом
много будет написано, итоги будут
подведены сполна. Я хочу сказать
о другом, о чем, возможно,
никто не скажет. Сам питомец Св. Татьяны, не замечал я, − должен, увы, сознаться,
− в те годы, когда носил
фуражку с синим околышем, золотых слов
фронтона о просвещающем всех Христовом Свете. Из дальней
дали вижу я их теперь… и не
могу не сказать о Свете,
излить который в сердце
своих питомцев − в сердце и
ум России − предназначено
было Первому Университету.
И − о другом
еще.
Храм Просвещения… Он был и он
много дал. Многое дал и
мне, скромному поминальщику
его. И что же? После тяжелых испытаний, на чужой стороне, без
родины, ныне я вспоминаю с
болью, что ни от кого
из служивших в Храме ни разу за все четыре года я
не услышал внятного слова о
просвещении, о русском просвещении… о
том Просвещении, истинный смысл которого
сиял на словах фронтона.
О том просвещении, которое, по слову Достоевского, есть «свет духовный, озаряющий
душу, просветляющий сердце,
направляющий ум и указующий ему
дорогу жизни». Ни разу в этом
родном Храме Просвещения
не слыхал я сильных и вдохновенных слов − о р о д н о м. Чувствую, как иные
возмутятся: а лекции по истории
России, а курсы литературы русской, а русская философия, а…?! И все-таки,
повторяю: многое получил, но не
получил главного − р у с с к о г о Просвещения. Конечно, в Доме
Мученицы Св. Татьяны, за долгие годы мирного бытия его слышались и речи о России, о нашем славном, о нашем драгоценном, порой будилась и любовь
к родному, вскрывались и
сокровища родные… Но не было это
отлито в систему, не было прохвачено основною нитью, связывающей
юные души с родиной, с
национальным, с н а ш и м. А в мое время − р о д н о г о и
духу не было. Много сему причин,
и теперь не место о сем распространяться.
Дом Мученицы Св. Татьяны, святя золотыми
буквами, открывал полную
возможность вливать в русские
молодые души з о л о т о е с л о в о
− любви к России, познания России, словно − хранения
России, гордости Россией. Я не
слыхал его. Меня, в лучшем случае,
в Европу уводили, в чело-вечество
уводили, и не вели к России. Говорю это с прямотою. В укор
ли Мученице? Она неповинна в
этом. Она светилась,
Татьяна наша. Она томилась, она ждала… И не она повинна,
что ныне осквернена, что образ ее
нетленный − прообраз
России-мученицы − разбит.
Скажут: дело университета учить
науке, а не любви к отечеству. Не так.
Дело родного Университета −
в самой науке учить родному. Или
и это непонятно, и опять станут возражать? Попробую показать
примером.
Учить науке можно
по разному. Можно, в науке, быть
чуждым ж и з н и, духу и
существу народа. Можно и по другому: науку освещать Светом,
отблесками души народа.
Русское просвещение вышло
особыми путями, через Христово
Слово, пошло от
Церкви. В основе русского
просвещения, с первых шагов его, заложено
Слово Божие, и путь нашему просвещению − так уже случилось
это − особенный указан.
Нравственно глубоки основы
− корни русского просвещения. И
цвет его был − свет Истины.
Это было − в ранней заре его. Просвещались и ум, и сердце. С годами отмирало, и, наконец, отошло совсем.
Вспомните медицину русскую. Вспомните
славные заветы Пирогова. Это
ли не русские заветы? Найдете такие,
где? Русская совесть,
божеская совесть сияла в
сердце подвижника-русского врача,
меньшего брата и ученика
Св. Великомученика Пантелеймона.
Вспомните присягу русского врача − всегдашней и скорой помощи − и помощи безвозмездной. Вспомните и статьи закона,
карающие статьи нашего
закона. Русское сердце в просвещении − вот оно, наше просвещение. Воистину,
ч е л о в е ч е с к о е.
Вспомните право русское − Русскую Правду,
милостивую. Особенно право, н а ш е. Вспомните − права
женщины, обязанности детей к родителям и родителей к детям;
отношение к сирым и убогим.
Отношение к преступлению.
Отношение к наказанию. Вспомните
о церковном покаянии, о
преступлении, как г р е х е. Правоведы
полнее скажут. Вспомните,
ч в основе Закона нашего положено
Божье Слово: совестливость и
сердце; сознание человеческого несовершенства, греховности.
В основе нашего Права
и Суда незримо лежит Завет
Священный. Вспомните русские присяги − это священное
«Обещаюсь и клянусь Всемогущим
Богом перед Святым Его
Евангелием и Животворящим
Крестом… целую Слова и Крест
Спасителя моего. Аминь».
Вспомните письма Пирогова.
Вспомните Менделеева и его «К познанию России». Вспомните Ключевского и его «добрых людей», и в е
щ е е его − «Преподобный Сергий
Радонежский». Многие ли внимали
страшному − и, увы, пророческому, − его глаголу! Многие
ли готовы были понять, что грозит нам страшное впереди, когда
иссякнет сокровищница души
народа − погаснут лампады
у гроба великого Угодника? Не вняли, не озаботились влить
елей. Вспомните, что
все великие наши учители р о д н о г о были
религиозны − Ломоносов,
Гоголь, Пирогов, Менделеев,
Хомяков, Аксаков, Самарин,
Ключевский, Леонтьев, Достоевский,
Лесков, Данилевский, Вл.
Соловьев… и − хочу утверждать это − Пушкин. Это великая
основа − Божия − благотворно питала их,
крепко крепила силы. Ею они
− великие. Религиозны
были, церковны были, были от Духа
Святости, пребывающего в народе русском. Вот они,
воистину просветители России.
Вот из какого источника
должно бы бессменно течь
русское просвещение − в науку.
Вот кто бы должен
бессменно, физически чередуясь
с новыми, пребывать при науке в Храме и учить
познаванию России, ее д у х о в
н о с т и. Тогда бы Она б
ы л а, и святившая Храм
Татьяна не была бы изгнана из него, вовеки.
Мученица, воистину.
Вспомним ЕЕ, молитвенно и
смиренно, каясь.
Да, не было
с и с т е м ы: системы
познания России, Русские Университеты не знали первой
из всех наук − науки о р о
д н о м, столь для р
о д н о г о важной: науки о России,
науки познания России,
обязательнейшей для русского.
Только, увы, теперь,
когда нет у нас
близко родины, видится
ясно нам эта священная
наука. Разрываем теперь
пласты, отгребаем бесплодные насосы, швыряем шлаки
с души, − и радуются глаза
сквозь слезы блеснувшему внове з о л о т у…
увы, недоступному нам
теперь. Мы еще можем, как нищие,
бережно подбирать крупинки. И мы подбираем их.
Я не ученый, знаю. Но
сердцем и болью з н а ю, что нет и не было никогда
первой у нас науки − науки о России. Ее мы должны
создать. Вернее −
должны собрать. Она уже есть, в
возможностях, − богатая наука. Она − чуть ли не
вся она − в нашем
Пушкине. Его изучают много. Но немногим дано сердцем познать его. Его и возьмут
в науку о России: он для сего
и е с т ь. Его изучать будут по другому − учиться по нем
России, с младенчества и до зрелых лет. Он пройдет
от начальных школ и до
университетов, и новая наука − «О России» − будет священна
Пушкиным. Время придет − и создадут Русский Пантеон, и свет
Пантеона нашего, озаренный
Христовым Светом, разольется в великий Свет − радостного познания России − польется из Храма
Мученицы Св. Татьяны. Придет время.
У нас − великое наше счастье,
великая гордость наша − есть
двое величайших: Пушкин −
Достоевский, одно − двое. От
них-то, познанных до возможного, пойдет новая,
русская, наука − наука о
России и человечестве: в данной ими гармонии.
Оба вышли из дальних
далей, из беспредельного, из общей
начальной точки, как
бы дочеловеческой, − из
Духа Господня, − для
откровения России. И пронесли
откровение. На наших земных глазах, в пространстве трех измерений,
идут они, двумя параллельными
путями, как будто не сливаясь.
Один − ясный, как Божий
день, такой о п р е д е л е н н ы й. Поэт чистый. Светит светом
дня Божьего. Через него все
видно, все, что только могут узреть его «вещие
зеницы, как у испуганной орлицы».
Через него только мы можем обнять
весь мир, как ни через
кого, может познать Россию − внять Ей. Познать свое место
в мире − высокое! Можем
постичь небесное и земное −
И горний ангелов
полет,
. .
. . .
. . .
.
И дольней лозы прозябанье.
Такой всеобъемлющий − и ясный. Такой
ч е л о в е ч е с к и й и р у
с с к и й! В с е н а ш е
можем познать, и с такой
свежей светлостью, как только
доступно детям. Помните, от Евангелия − «открыл младенцам»[i]?
Другой −
Достоевский, мудрый из величайших,
вскрыватель н е д р −
потемок и провалов в человеке до подсознательного. Не только.
Он и вещатель взлетов человека,
парений его духа, его души.
Изобразитель тонкий высоких и низменных движений, ключарь
человеческого рая, ада,
ведун общей душевной
жизни, всечеловеческой, и −
яркого выражения ее −
всечеловечности − души русской
и русского существа, всего. Страшным даром ему дано внимать.
«И гад морских подводный ход» − в душе.
Ему уже дано в удел и
томление − величайшая
«духовная жажда» − сладкий и горький, подчас, удел духа русского − и власть
утолять ее. Он так же мало еще
воспринят, как и его дружка
Пушкин. Вот два величайших
моря-океана, две великих воды, две «живых воды», от которых мы будем сладко
и долго пить и, пия, познавать Россию и мир.
Бесконечно идут они, будто
бы не сливаясь. Они сливаются, невидимые для
нас, в беспредельности, замыкая собой
как бы великий эллипс,
русскую сферу нашу, и с ней
− общечеловеческую. В них одних все,
что человеку можно и надо знать, чтобы
б ы т ь в мире неслепым,
чтобы достойно жить. Это
чудеснейшая, неслышная еще нам гармония − ток этих сильных
вод, родственных так друг другу, как никто, никому, нигде. Восполняя
один другого, дают они ч е л о в е к а в завершении, дают полноту возможного
человеческого духа и,
особенно, русского. И не странно, а так
понятно, почему, переживший,
Достоевский влекся к другому, к
Пушкину. Внял его − и себя
восполнил. На пороге своей
могилы, открыл его и показал нам. И властно сказал − примите! И на
единый, короткий час захватил столь бурливое,
ищущее предела духовное море русское и сказал − утихни. Расплескалось
опять оно, и нет берегов
его, и плещется бестолково,
смутно. Достоевский открыл нам Пушкина − «явление чрезвычайное и, может быть, единственное
явление русского духа», −
сказал Гоголь, − «и пророческое»,
− добавил Достоевский. Открыл
− и, через него, пытался дать
синтез ч е л о в е к а, русского
человека − деятеля в мире и − России. Это − и теперь рвемся к Ней,
горько томимся и страдаем. Тщимся теперь
по забытым чертам воссоздать убегающий
милый образ… Теперь мы чутки.
Теперь мы, в томлении, ловим
………тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем несвязанные сны,
Угрозы, толки,
предсказанья…
Теперь по иному
вчитываемся:
Тогда − не
правда ли? − в пустыне,
Вдали от суетной молвы,
Я вам не нравилась…
Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?..
Теперь и особый
смысл чудится нам в словах:
Прости ж и ты, мой спутник
странный,
И ты, мой верный идеал…
Мы теперь вполне
постигаем этого «спутника странного»
и несколько запоздало готовы расстаться с ним, и звенит в ухе горькое − «международный обшмыга».
Теперь мы видим его, этот
сокровенный идеал Пушкина, − а сколько его разгадали
и теперь, кажется, все разгадывают! − всегда, всегда
идеал его, − видим через боль,
через утрату, через страшный
«магический кристалл» терзаний… Видим Россию нашу и в ней − Татьяну
нашу…
Кто даст нам откровенье,
утешенье? Узрим ли, найдем ли?
Оно − в Пушкине. Не можем
не найти.
В надежде славы и
добра,
Гляжу вперед я без
боязни…
Найдем. К т о-т о
обретет Татьяну. Не те, чудища сна ее, кошмара, «как
на больших похоронах», не те
− «в рогах, с собачьей мордой», на «череп на гусиной шее, в красном колпаке», − к которым затащил медведь Татьяну, − м е д в е д
ь !? − затащил туда, где
−
Мельница в присядку
пляшет, −
где −
Лай, хохот, пенье,
свист и хлоп.
Этот кошмар пройдет, и вновь обретет Татьяну
мужественный, русский
человек, кто примет ее, как редкий из
редких даров, дар за муки, за доблесть,
за жертвы, за раны свои, за пылкую
и глубокую к ней любовь. Обретет
и сохранит навеки. Ибо
подлинно будет ценить ее, бесценную,
и детей научит хранить ее −
великой науки познания своей
Матери − России.
Январь, 1930 г.
Севр.
[i] В то время, продолжая речь, Иисус сказал:
славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных
и открыл то младенцам (Матф. 11:25); В
тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и
земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо
таково было Твое благоволение (Лук. 10:21).