Необходимый ответ. Газ. Русская мысль. 31. 5. 1947

НЕОБХОДИМЫЙ ОТВЕТ

Письмо в газету

25 мая, вечером, советское радио оповестило, что в новой русской антикоммунистической газете «Русская Мысль», в Париже, сотрудничает, между другими «фашистами», писатель Шмелев, «работавший с немцами» во время оккупации. Этот злой навет я обязан опровергнуть.

Фашистом я никогда не был и сочувствия фашизму не проявлял никогда. Пусть мне укажут противное. Где не признается человек, где нет свободы слова, мысли и совести, там нет души писателя. Но главное не это, а − произвольное утверждение, что я «работал с немцами». А я утверждаю совсем обратное: я работал против немцев, против преследуемой ими цели − в отношении России. И приведу доказательства,

Да, я печатался в «Парижском Вестнике»: там было напечатано четыре моих рассказа и одна литературная статья. Почему там печатался? А вот, почему.

Для сотен тысяч русских людей, пригнанных немцами в Европу, не было русской газеты. Когда нарождалась газета «Пар. Вест.», ее редактор просил меня о сотрудничестве. Я спросил, на чьи деньги. − «На русские, начинаем с нашими 3 т. фр. Массам оттуда нужна русская газета». Я понимал, что нужна, и что им нужно в ней. Я решил − печататься, для них. Гооврить то, что я говорил всегда, − о России, о ее величии, о ее матеоиальном и душевно-духовном богатстве. Немцы − и не одни они − искажли подлинный лик России. Писали, что Россия − «историческое недоразумение», ни истории, ни культуры, великая степь − и в ней дикари. Немцы показывали этих «дикарей», возя русских пленных и пригнанных, стойком на камионах, по Берлину, одев в отрепья… − «смотрите дикарей! мы несем им культуру!..» Это было. Было и многое другое, куда страшней. О сем дошло и до русского Парижа. Оставить без ответа эту ложь? Мне как бы открывался случай, в меру моих сил, хотя бы в узах, скрутивших слово, образно опровергнуть гнусную клевету. Я полагал, что мои рассказы о родном могут содействовать этой цели. Я не ошибся, чему имеются подтверждения.

Я писал подинную Россию, пусть былую, − но она есть! − ту, что дал в своих книгах, особенно в «Лете Господнем» и «Богомольи». Вначале я напечатал «Чёртов Балаган», раньше печатавшийся в «Возрождении»; перечитал для пригнанных оттуда, чтоб постигли чувство долга. Пусть прочтут, о чем там речь. Это ли «работа с немцами?..

Я напечатал «Именины» − о русской душе, о ее глубине и нежности, о ее чутье к правде, к Божьему, о ее ласковости, о русском обилии, размахе, о благодарности за добро, о ее песне… о ее прегрешениях и слабостях, о ее покаянии… Пусть прочтут. Это ли − «работа с немцами»?!

Я напечатал «Рождество в Москве» − о той же русской шири, о вещном и душевном богатстве, о тяге к чистоте и красоте, о самобытности, о сильном бытии, чем в праве русские гордиться. Пусть прочтут и пусть тогда дерзнут бросить мне грязное − «работал с немцами»!.. Пусть же знают, что мои русские друзья в Берлине, поняв глубинный смысл рассказа, хотели напечатать его в тамошней русской газете; но цензор-немец перечеркнул красными чернилами, до прорыва бумаги, сказав: «нам это совсем не нужно!..» Потому и «ненужно», что это − против немцев, против их злостно-пошлой маски на Россию. В Париже «протащили», и я получил отзвуки признательности. Пусть прочтут − может быть поймут, какая тут работа.

Я напечатал рассказ «Почему так случилось?» − сложный, трудный для постижения в беглом чтении. Там − о России, о преступлении против Нее. Там покаяние русского интеллигента. Но там и апофеоз русской простой души, русского «примитива», но сколькими головами этот «примитив» выше открывшихся перед миром немцев!.. И это называют − «работал с немцами»!..

Не раз предлагали мне в Эмигр. Управлении дать «что-нибудь поактуальнее». Я отвечал, что не пишу для пропаганды, «актуальности» в душе нет. На меня косились, задержали на полгода статью «Певец ледяной пустыни». Мне предлагали возглавить «литерат. отдел» при Управлении и − я отклонил. Предложили − «почетным председателем», − ответил, что не ценю почета. А когда мне пришлось просить о визе за-гарницу, для устройства литературных дел, ответили: «когда же вы дадите что-нибудь акту-альное?» Я снова заявил − не-спо-со-бен. Тогда мне было сказано: «дайте прошение о визе… мы направим». Ответа не было.

Я шел на жертву, работая в такой газетке. Но что же делать? Хоть через вражий орган «шептать» правду… − поймут, вздохнут, хотя бы слабый лик России почувствуют. Меня читали − и были благодарны. И все это − никак не значит, что я «работал с немцами»: моя работа шла как раз вразрез с их целью.

Легко, конечно, было уклониться от поганой ямы… Но вот… − если ребенок упал в яму, воздержатся ли опуститься в нее из страха загрязниться? Нет, и не подумают о грязи, опустятся, чтобы помочь ребенку. Мой случай, − если взять долг писателя перед народом, − трудней, сложней. Я его понимаю так: если есть малейшая возможность защитить честь родины, оберечь ее чистое имя от издевательств, − надо такой возможностью воспользоваться. Что я и сделал. Все, что я писал за всю свою жизнь, − навиду. Пусть отыщут хоть в одном словечке «работу» на врагов, а не на родину. Я писал только о России, о русском человеке, о его душе и сердце, о его страданьях. О его страшной беде. Только. Против России, за Ее врагов − ни единого слова не найдется. Это боль русского писателя о родном, − для тех, кто читать умеет, − во всем творчестве. И это знают не только чуткие русские читатели, но и читатели более, чем «двунадесяти языков».

Май, 1947.

Париж.