Жестокая  утрата (Памяти  Ю. И. Айхенвальда). Газ. Руль № 2457, Берлин, 22. 12.  1928    

 

ЖЕСТОКАЯ  УТРАТА  

Светлой памяти

Юлия  Исаевича  Айхенвальда.

       

Ушел и  еще один, достойнейший,  благородный. 

Нет уже  среди нас  и Юлия  Исаевича  Айхенвальда. К длинному счету  смерти  погубленных  и умерших  русских  писателей  в этот страшный  десяток  лет  злая  судьба  прибавила  еще и имя − светлое  имя  Айхенвальда.  И как жестоко  прибавила!   

На перекрестке  чужого города настигла  его  машина  и убила. Убила его,  пришельца,  изгнанного  н е − родиной. Россия!..  Он  любил  это имя − и чтил его. Любил  и Ее,  душу  и плоть Ее.  От великих  и славных  великой литературы русской  с благоговением и восторгом принял  он в  сердце родину − всю  ее:  доброе и дурное,  солнце и мглу  ее. Все в ней  познал,  что открыло  ему чудесное  ее  с л о в о,  великая  ее литература. Познал  − и принял,  и полюбил,  любовью большой  и нежной,  такой,  как  его душа.  И стал  достойным учеником  великих,  певцом  их   с л о в а,  стражем родной  литературы,  ее  заветов.  

Россия… прекрасное  слово  русское!..  Жил  он в его звучаньях,  в его  сверканьях,  в его  широте и глубине,  в его  высоте  небесной. И сам  и сверкал, и пел.   Россия − сверкала  в мыслях. Россия − стучало  сердце. Россия − С л о в о,  Россия − ее  литература.       

И вот,  на перекрестке  чужого города настигла его машина и убила. Убила в голову,  полную  мыслей-образов,  полную   р у с с к и х  образов − светлых даров России,  и умертвила  сердце. Слепая,  жестокая судьба.  Или − не слепая и не жестокая?  Или пришла  пора,  пора  подвести итоги,  и судьба  ставит  знамение − конец?  И выбрала  жертвой  Айхенвальда,  любящего  из любящих,  совестливого  и скромного,  чуткого к слову-звуку,  чуткого  к слову-образу,  богатого  из богатых  словом,  честного  ключаря  сокровищ  славной литературы русской? Словно  уже конец,  словно уже − довольно: незачем  петь  и славить,  нет  никакой России,  нет  и ее  литературы. Сгорела  ее литература, пошла на ветер!  Жила и  цвела  впустую!  Нет никакой России,  ни звуков  о ней, ни песен, − нечего сторожить и петь!  Кто это  бродит там,  странный,  смешной  чудак…  что-то хранит  с ключами,  чего-то  ищет?  Искать  пу пустым пескам!  Мешает  не* перекрестках  ветру?..   

Жестокая насмешка. 

Машину убила в голову, убила стража  на верном  его посту. Убила певца  литературы,  вечных его корней,  молитвенного  певца,  будившего  в молодежи веру  в бессмертное  творческое  слово,  в бессмертие мысли  творческой. 

Всякая утрата  ч е л о в е к а  − тяжелая  утрата.  В бедное наше время,  утрата  т а к о г о   человека −  жестокая утрата.  Чуткий  из чутких  критиков,  художник-критик,  знаток языка  и чудеснейших форм его,  ему одному  присущих,  неповторимый в  средствах  изображения,  он явился  для нас  примером  м е р ы,  примером сдержки,  богатства и  веса  мысли;  он  будил  в нас  ответственность,  уважение к слову-мысли и к  слову-чувству.  Жрец,  он служил в храме,  в одеждах  чистых,  во храме святого  Слова.  Его «среды»,  его «литературные  заметки» − всегда урок,  всегда  притягательная сила.  Он учил и писателей и критиков.  Чуткий,  он учил  обхождению  со словом,  с душой и трудом писателя.  Не было для него  «имен.  Не было  «направлений»,  ни «политик». Он держал  одно  направление − в искусство.  И звал  к нему. И его слышали  и слушали.  Теперь − кому?!  

Хранитель верный,  убит на перекрестке.  На перекрестке  чужих дорог.  Кто поведет к родному?  В  беглое  наше время, в великое распутье, − кому  вести?  

Есть − у кого  учиться.  

Да,  он  любил  Россию. Взращенный ее  литературой,  он взял  от нее  любовь и совесть,  душевную глубину и честь.  Ведомы ему  были тревоги и муки  творчества,  и никогда не  спускался  он до  жестокого  и пустого  слова,  до злой  насмешки,  для смеха-балагана,  до приговора беспечного.  Тонким  и нежным словом он нащупывал  мысли-дали,  родные дали и глубину.  Верный священному  в литературе,  нашей и мировой,  он вскрывал  ч е л о в е ч е с к и е   чувства,  прекрасное  в человеке и природе,  в родной природе,  в грусти и красоте  ее.  Тревожный  к правде,  он будил в нас  «чудесные заветы».  Он корил и карал  отступников,  извратителей слова − чести и чистоты; он бесстрашно  судил преступников,  удушавших  любимую  Россию,  душу России − с л о в о.  Чуткий и совестливый,  и нежный,  он не  боялся  правды. И в мужике,  и в царе,  прежде всего,  он видел   ч е л о в е к а  и строго  ставил  на место тех,  кто глумился  над   ч е л о в е ч е с к и м.  Он был истинный  рыцарь  с л о в а  − слова-правды.  Он верил в чудо − в чудо  слова творящего. И спокойно,  мудро  смотрел  на жизнь. Живо  ж и в о е  слово − и жизнь  будет,  хорошая,  ч е л о в е ч е с к а я  жизнь будет! Живо  родное слово − Россия  будет!  И бодро  стоял  на страже. И слово −  для  него  облекалось  плотью. И слово − вело  к изначальному  и конечному,  к Слову-Богу.  Он не мог  не верить, −  но сказал  ли когда  об этом? − что чудесное слово-образ − воплощение  Бога   в жизни,  великая  цель  искусства.  И умер  в вере. 

Убила  его машина в пути,  на перекрестке.  Жесточайшая утрата: погиб  достойнейший, страж  и хранитель  с л о в а.  Больно и одиноко нам.  Но, помня  светлый  образ  отшедшего,  одного из лучших русских  людей,  глубоко просвещенных,  скрепив сердце,  мы обязаны  сохранить  завет,  долг  его светлой памяти: путь  не  кончен! 

Идти по пути отшедшего, чутко, чисто. Мы в пути,  в опасностях на пути,  но путь не кончен.  Мертвые  и слепые  силы будут  давить и  сбивать с  пути, будут  и убивать  чудесное  в нас и нас.  Но чувства   ж и в ы е  наши,   но вечные  мысли наши, но   с л о во  наше… − они бессмертны, как великое  Слово − Бог.  Они ведут  нас. Они  приведут  к извечной  заветной цели Великого  Искусства  Слова − к воплощению  Бога в  жизни,  к воплощению  жизни в Боге!   

       

20  XII 1928 г. 



* на