VIII.
О нѣмецкихъ
стихотвореніяхъ В. И. Даля.
Величайшій въ свое время знатокъ русскаго языка
Владимиръ Ивановичъ Даль былъ, какъ извѣстно, сынъ онѣмеченнаго
датчанина и по вѣроисповѣданію лютеранинъ. Самъ В. И. считалъ
себя русскимъ и подъ конецъ жизни даже принялъ православіе. Какъ онъ говорилъ
своему ученику и другу, П. И. Мельникову («Русскій Вѣстникъ»,
т. 104 за 1873 г., мартъ, «Воспоминанія о В. И. Далѣ,
стр. 338), онъ хотѣлъ умереть и православнымъ по формѣ, хотя съ юности еще былъ православнымъ по вѣрованіямъ.
Итакъ, говоритъ его біографъ (стран. 340), скончалъ онъ жизнь свою въ русской церкви. — «А былъ ли Даль такимъ
по духу, онъ, датчанинъ по
племени? Всегда, съ ранней молодости».
В. И. Даль не хотѣлъ считать себя и
по крови чуждымъ славянамъ. Въ какомъ то журналѣ, сообщаетъ Мельниковъ,
Даль прочелъ статью о славянахъ въ Даніи. Тамъ было упомянуто о славянахъ въ Даніи — Даляхъ. «Надо было видѣть восторгъ Владимира Ивановича при этомъ извѣстіи!»
Но съ другой стороны необходимо замѣтить, что
по матери Даль былъ нѣмцемъ, родня его по матери Фрейтаги — нѣмцы, сестра его вышла за нѣмца; мать его, овдовѣвъ, жила въ Дерптѣ; самъ Даль получилъ
высшее образованіе въ нѣмецкомъ Дерптскомъ университетѣ; учась
тамъ, вращался онъ, по преимуществу, въ нѣмецкомъ обществѣ; позднѣе, служа въ Петербургѣ по медицинской части, Даль былъ тоже среди нѣмцевъ.
По словамъ Мельникова (стр. 294), «хотя Даль былъ вполнѣ русскимъ, но благодаря
нерусскому прозванію (и образованію въ Дерптскомъ университетѣ, добавимъ мы), онъ пользовался
сочувствіемъ и доброжелательствомъ
врачей–нѣмцевъ, владычествовавшихъ тогда въ
петербургской медицинѣ и ревниво охранявшихъ свою практику и свои доходы отъ врачей русскаго происхожденія». Дѣйствительно, нѣмцы
считали В. И. Даля своимъ, нѣмцемъ.
Нѣмецкіе профессора въ Дерптѣ приняли въ немъ особенное участіе и
въ два съ небольшимъ года изъ лейтенантовъ флота (succenturio, какъ обозначено на заглавномъ листѣ его
диссертаціи) произвели его въ доктора медицины. Съ Дерптскимъ университетомъ
Даль оставался связанъ всю жизнь. Онъ, служа въ Оренбургѣ, сотрудничалъ
въ тридцатыхъ годахъ въ органѣ дерптскихъ университетскихъ профессоровъ Dorpater Jahrbücher für Literatur,
Statistik und Kunst, besonders Russlands. Въ Дерптѣ мѣтили его мѣстные друзья на каѳедру
русской словесности — на основаніи его «Русскихъ сказокъ». Въ Дерптскомъ
же университетѣ Далю суждено было впервые получить оффиціально–научное признаніе достоинствъ своего
«Словаря» и премію Геймбюргера въ
1000 р.
Незадолго до смерти Даля, однако, на дерптскихъ его
друзей–нѣмцевъ, очевидно, напало нѣкоторое сомнѣніе. По
разсказу Мельникова (стр. 340), они требовали отъ него категорическаго отвѣта,
кто же онъ, русскій или нѣмецъ.
Вотъ что отвѣчалъ Даль имъ: «Ни прозваніе, ни вѣроисповѣданіе,
ни самая кровь предковъ не дѣлаютъ человѣка принадлежностью той или
другой народности. Духъ, душа человѣка — вотъ гдѣ надо
искать принадлежности его къ тому или другому народу. Чѣмъ же можно опредѣлить принадлежность духа? Конечно,
проявленіемъ духа, мыслію. Кто на какомъ языкѣ думаетъ, тотъ къ тому народу и принадлежитъ. Я думаю по русски»...
Но при всей категоричности этого заявленія Даля, намъ кажется необходимымъ подчеркнуть принадлежность этого заявленія именно къ послѣднимъ годамъ жизни нашего автора. Врядъ ли онъ выразился бы такъ же опредѣленно въ
раннюю пору
своей жизни, именно, когда онъ еще учился въ Дерптѣ и въ первое время послѣ того. Быть можетъ, дерптскіе и петербургскіе иѣмцы заходили въ этомъ отношеніи черезчуръ далеко, считая его своимъ, но надо думать, что они это дѣлали не безъ нѣкотораго
основанія. Навѣрное, въ ранніе годы своей дѣятельности В. И.
не выказывалъ передъ нѣмцами своей принадлежности къ русскимъ съ такою
энергіею и не протестовалъ противъ зачисленія его въ нѣмцы. Впрочемъ, и
въ вышеприведенныхъ словахъ онъ самъ какъ бы допускаетъ, что его можно было бы
по нѣкоторымъ даннымъ не считать вполнѣ русскимъ.
Какъ бы то ни было, признаніе себя русскимъ отнюдь
не препятствовало Далю въ совершенствѣ владѣть нѣмецкимъ
языкомъ, какъ показываютъ его статьи, письма и архивныя бумаги[1]). По нѣмецки онъ лишь былъ въ состояніи писать даже
стихотворенія — правда, переводныя. Намъ извѣстны два такія нѣмецкія
стихотворенія Даля, которыя мы и разберемъ здѣсь. Это переводы народныхъ
пѣсенъ — одной башкирской и одной русской.
Въ предисловіи къ переводу башкирской пѣсни Даль
оговаривается, что онъ переводилъ какъ можно точнѣе: ich habe die Reime des Originals diesem Zweck
geopfert, aufrichtig gestehend, dass ich mit dem Ding anders nicht fertig
werden konnte. Ниже мы увидимъ, что Даль поскромничалъ: онъ
владѣлъ нѣмецкою риѳмой. Далѣе онъ дѣлаетъ
любопытное признаніе: die deutsche Sprache ist nun einmal meine Muttersprache nicht — oder
doch nur halb — und dieses Geständnis mag ein für allemal Stil
und Sprache in meinen deutschen Aufsätzen entschuldigen. Опять–таки излишняя скромность: Даль писалъ прекраснымъ нѣмецкимъ
стилемъ. Но важно въ этой оговоркѣ то, что Даль смягчаетъ свое отреченіе
и соглашается считать нѣмецкій языкъ для себя хоть на половину роднымъ...
Самый текстъ перевода башкирской
пѣсни таковъ:
Im Holzsteg über die Bjelaja
Da schwanket ein lockeres Eichenbrett —
Nehm' ich dich liebend an meine Brust;
Da zittert der Goldring dir im Ohr.
Die gute Stute nährt den Wirten,
Die schlechte auch das Füllen nicht;
Ein gutes Weib bereitet Pelze,
Ein schlechtes — auch nicht eine Mütz`.
Eine goldene Scheere fasse den Sammet
Und schneide ihn von selbst entzwei —
Lieb' ich dich nicht, du, meine Seele,
So brech' mir die Seel` von
selbst entzwei!
Bisher kannt' ich die Liebe nicht;
Da, seh' ich, kommt sie mir entgegen:
Ein Rosengesicht, mit schwarzen Braunen,
Und das benahm mir den Verstand!
Ich flechte mir eine schöne Peitsche
An einem Stiel von rothem Spierstrauch[2]);
Ich wähle mir das schönste Mädchen,
Schwarzäugigt, mit schwarzen
Augenbraunen.
Nicht lehne an die Weide dich,
Sie überschüttet dich mit Kätzchen:
Das schöne Mädchen liebe nicht,
Es fällt die Sorge auf dein
Haupt dir!
Въ этомъ переводѣ Даль показываетъ себя полнымъ мастеромъ въ обладаніи нѣмецкою рѣчыо. Но чрезмѣрная
близость къ подлиннику повредила метрической техникѣ, и въ этой пьэсѣ
стихъ не разъ измѣняетъ Далю. Въ этомъ отношеніи несравненно болѣе
удался Далю переводъ русской пѣсни въ риѳмахъ.
Nähm' ich die Reiche, die mir gefällt,
Man thäte sagen, ich thu's um's Geld;
Nehm' ich unter den Schönsten die Beste,
So liegt mir das Haus früh' und spät voll Gäste;
Gern hätt' ich die Kluge genommen,
Doch die liesse mich nicht zu Worte kommen;
Die Ausländerin, die ich wohl möcht' haben,
Ist zart: kann weder spinnen, noch graben;
Nehm' ich nun gar eine von Adel,
So zieht sie mir Hab' und Gut durch die Nadel;
Und die Kaufmannstochter — die würd' erst hausen!
Die würd' nichts thun, als lustig schmausen;
Und thät' ich eine Gelehrte wählen,
So würd' sie Feier‑ und Festtage zählen.
Переведенное Далемъ на нѣмецкій языкъ русское
народное стихотвореніе есть юмористическій текстъ къ нѣкоторымъ лубочнымъ
картинкамъ. У Ровинскаго есть два
образчика (№№ 139—140, т. I, стр. 361—365), правда, не совсѣмъ
той редакціи, которая взята у Даля. Это — рассужденіе холостого
члвка о женїдбе или:
Холостой члвкъ оженидбе рассуждаетъ,
Искакїхъ персон взят себѣ помышляетъ.
Русскій текстъ переведенныхъ Далемъ стиховъ приблизительно такой:
Богатую взять — буду(е)тъ попрекать.
Хорошую взять — много будутъ люди знать.
Умную взять — не дастъ слова сказать.
Иноземку взять — не умѣетъ крестьянскую
работу работàть.
Изъ дворянокъ взять — много убору содержать.
Изъ посадскихъ взять — вина много содержать.
Грамотную взять — станетъ праздники разбирать.
Сравнивая этотъ текстъ съ переводомъ Даля, нельзя не признать послѣдній
исполненнымъ вѣрно, бойко — и по–нѣмецки изящнымъ. Тонъ и
юморъ подлинника уловлены и становятся доступными для нѣмецкаго читателя.