РУССКІЙ ЛИТТРЕ.

(По поводу новаго изданія «Словаря» Даля).

21‑го мая (2‑го іюня) прошлаго года, умеръ въ Парижѣ нa восемьдесятъ первомъ году французскій философъ, публицистъ и филологъ, имя котораго пользуется глубокимъ уваженіемъ во всей мыслящей Европѣ. Съ искреннимъ сожалѣніемъ приняла она вѣсть о кончинѣ ученаго. Отечество устроило ему торжественныя, хотя и гражданскія, похороны. Онъ занималъ такое видное мѣсто въ ряду современныхъ представителей науки, что не скоро найдется лицо, которое могло бы замѣнить его въ тѣхъ отрасляхъ знанія, гдѣ дѣйствовалъ покойный Литтре. Въ молодости онъ былъ лингвистомъ, основательно зналъ древніе языки, санскритскій, арабскій, а изъ европейскихъ — нѣмецкій, англійскій, итальянскій и испанскій. Изучая медицину, онъ перевелъ десять томовъ сочиненій Гипократа, дрался на іюльскихъ барикадахъ, потомъ былъ однимъ изъ редакторовъ газеты «National». Какъ медикъ, онъ написалъ изслѣдованіе о холерѣ, участвовалъ въ «Журналѣ медицины и хирургіи», основалъ медицинскій журналъ «l`Experience», существовавшій десять лѣтъ (1807—16), издалъ «Словарь медицины, хирургіи и фармаціи», перевелъ «Естественную исторію» Плинія. Какъ философъ, онъ перевелъ «Жизнь Іисуса» Штрауса и былъ жаркимъ адептомъ и популяризаторомъ ученія Огюста Конта, написалъ «Анализъ позитивной философіи», «Приложеніе позитивизма къ управленію обществами», «Консерватизмъ, революція и позитивизмъ», «Ученіе позитивной философіи», «Огюстъ Контъ и его философія» и друг., основалъ съ М. Г. Вырубовымъ журналъ «Philosophie positive», гдѣ помѣщалъ много статей и, между прочимъ, «Органическія начала нравственности», возбудившія противъ него всю стаю ретроградовъ. Но еще замѣчательнѣе онъ какъ филологъ. Изучивъ старинный французскій языкъ, онъ перевелъ стихами «Адъ» Данта на языкъ ХІѴ‑го столѣтія, и первую пѣснь Иліады на языкъ трубадуровъ, составилъ «Исторію французскаго языка», наконецъ, посвятивъ двадцать лѣтъ на подготовленіе матеріаловъ для «Словаря французскаго языка», онъ началъ издавать его въ 1863 году и окончилъ черезъ десять лѣтъ послѣдній четвертый томъ. Черезъ пять лѣтъ (1877 г.) вышло дополненіе къ этому «Словарю».

«Словарь» Литтре составляетъ гордость и славу нашего времени. То, чего не могла сдѣлать втеченіе многихъ лѣтъ вся французская академія, въ полномъ составѣ ея сорока «безсмертныхъ» ученыхъ и литераторовъ, сдѣлалъ одинъ человѣкъ, сравнительно въ короткое время, и сдѣлалъ такъ, что остается только удивляться знанію и трудолюбію этого человѣка, котораго не могли отвлечь отъ работы даже такія событія, какъ паденіе имперіи, вторженіе иноземцевъ въ его отечество, возстаніе комуны. Недаромъ онъ говорилъ, вступая въ масонскую ложу Великаго Востока: «равнодушіе науки — безусловно: отъ этого увеличивается ея вліяніе на измѣненія соціальнаго положенія».

«Словарь французской академіи» имѣлъ нѣсколько изданій, начиная съ 1694 года. Только четвертое — 1762 года имѣетъ нѣкоторое значеніе, благодаря трудамъ Дюкло. Начатое вслѣдъ затѣмъ изданіе секретарями академіи Мармонтелемъ и Даламберомъ, было остановлено во время революціи и окончено неизвѣстными книгопродавцами въ 1798 году. Академія, разогнанная революціею, не хотѣла признать этого труда и, съ помощью новыхъ членовъ, выпустила въ свѣтъ новое изданіе въ 1835 году. Опредѣленіе словъ въ этомъ изданіи отличается наивностью. Такъ, слово «étonnement» — значитъ «surprise», а «surprise» опредѣляется словомъ «étonnement»; «быть» — значитъ «существовать», а «существовать» — значитъ «быть». «Экономія» опредѣляется словомъ «сбереженіе», сбереженіе — экономіею. Этимологіи нѣтъ вовсе въ этомъ словарѣ; для показанія употребленія словъ примѣры сочиняются самими академиками, а не приводятся изъ прочихъ писателей; не вездѣ показанъ выговоръ словъ, даже въ спорныхъ случаяхъ. Число пропущенныхъ словъ громадно: нѣтъ даже такихъ словъ, какъ capitaliser, diorama, editer, incorrectement, démoralisation и др.; многіе граматическіе вопросы вовсе не рѣшены, и проч. и проч.

Всѣхъ этихъ недостатковъ нѣтъ въ словарѣ Литтре. Онъ даетъ полную номенклатуру всѣхъ французскихъ словъ, какъ встрѣчающихся въ обыкновенной рѣчи, такъ и въ терминологіи наукъ, искуствъ и ремеслъ; онъ приводитъ идіотизмы, критическія замѣчанія о трудностяхъ и неправильностяхъ языка, различныя значенія словъ, ихъ произношенія, этимологію, историческія измѣненія всѣхъ терминовъ французскаго языка, въ ихъ хронологическомъ порядкѣ, отъ начала ихъ происхожденія до ХѴІ‑го вѣка; опредѣленія словъ, отличающіяся ясностью, приводитъ всѣ ихъ значенія, въ логическомъ порядкѣ, съ примѣрами, взятыми изъ классическихъ писателей, со всѣми синонимами.

И создавшаго такой словарь человѣка — французская академія, призванная, по уставу, заботиться объ изданіи подобнаго рода книгъ, нѣсколько разъ отказывалась принять въ число своихъ членовъ. Когда вышелъ первый томъ словаря, епископъ Дюпанлу, на предложеніе кандидатуры Литтре, отвѣчалъ публичнымъ обвиненіемъ его въ безнравственности и безбожіи. Впослѣдствіи, еще нѣсколько разъ предлагали его избраніе, какъ въ 1867 году, на мѣсто Баранта. Только въ концѣ 1876 года, послѣ того какъ Литтре былъ выбранъ членомъ національнаго собранія, вице–президентомъ генеральнаго совѣта въ Парижѣ, професоромъ исторіи и географіи въ политехнической школѣ, академія избрала его въ члены, на мѣсто Вильмена, семнадцатью голосами противъ 12‑ти, данныхъ Тальяндье и Вьель–Кастелю. Дюпанлу всѣми силами старался мѣшать этому избранію, но, не успѣвъ въ этомъ, торжественно отказался отъ своего академическаго кресла, «не желая засѣдать въ учрежденіи, принимающемъ безбожниковъ въ свои члены». Въ своей вступительной рѣчи, произнесенной въ академіи, въ іюнѣ 1873 года, Литтре не упоминалъ вовсе о философіи, а говорилъ только о литературѣ и о замѣчательномъ развитіи французскаго языка въ XII вѣкѣ. Зато отвѣчавшій ему академикъ Шампаньи счелъ долгомъ прочитать великому ученому религіозное наставленіе, въ духѣ епископа Дюпанлу.

Католики не хотѣли оставить въ покоѣ безкорыстнаго дѣятеля науки и послѣ его смерти. Безупречная жизнь его бѣсила фанатиковъ–клерикаловъ, проповѣдовавшихъ, что всякій свободный мыслитель непремѣнно человѣкъ безнравственный и безчестный. Но отрицая всякое преданіе, вѣрованіе и откровеніе, Литтре въ то же время былъ образцомъ гражданина и семьянина. Родившись въ семьѣ, отвергавшей всякую религію, онъ никогда не былъ крещенъ и даже въ масоны вступилъ только, когда они вычеркнули изъ своего устава статьи, по которымъ существованіе «великаго зодчаго вселенной» считалось обязательнымъ. И такой человѣкъ, по увѣренію семьи его, умеръ не только христіаниномъ, но и католикомъ. Мало того: чтобы имѣть возможность отпѣвать по обрядамъ церкви «нèкреста», клерикалы объявили въ газетахъ, что Литтре совершилъ надъ собою обрядъ крещенія, незадолго до смерти, чтобы не огорчать жену и дочь. Никто однако не называлъ священника, крестившаго ученаго. Не смотря на это, пришлось вѣрить словамъ его семьи, и тѣло покойнаго, по католическому обычаю, было выставлено во временной каплицѣ (chapelle ardente). Но когда гробъ былъ вынесенъ изъ нея и поставленъ на дроги, одинъ изъ любимыхъ учениковъ и горячихъ поклонниковъ Литтре, докторъ Галопенъ, подошелъ къ дрогамъ въ сопровожденіи членовъ масонской ложи и сказалъ: «Учитель! Я прихожу сюда отстоять отъ имени философіи позитивизма правà всемірнаго масонскаго братства. Насъ обманули, чтобы похитить тебя у мыслящаго человѣчества. Но будущее произнесетъ приговоръ надъ твоими и нашими врагами. Мы отмстимъ за тебя, давая читать твои творенія дѣтямъ нашимъ».

При этихъ словахъ, толпа, окружавшая гробъ, взволновалась: одни осуждали протестъ Галопена, другіе одобряли манифестацію масоновъ. Но погребальная процесія двинулась къ церкви. Толпа писателей, ученыхъ, сенаторовъ, академиковъ, депутатовъ шла за гробомъ. Эрнестъ Ренанъ, какъ представитель академіи, держалъ одинъ изъ снурковъ балдахина траурной колесницы. «Свободные мыслители» и масоны не вошли въ церковь и не позволили внести въ нее вѣнки, принесенные ими на гробъ ихъ собрата, а положили ихъ на паперти, пока тѣло отпѣвали. На кладбищѣ Монпарнаса, гдѣ похоронили усопшаго, по настоятельному желанію его семьи, не было произнесено рѣчей, но когда толпа уже стала расходиться, редакторъ «Revue Positiviste» сказалъ прощальное слово, которое, въ то же время, было и протестомъ: «Литтре доказалъ собою, говорилъ г. Вырубовъ, что можно имѣть благородное и великодушное сердце, слѣдуя ученію, непризнающему ничего, кромѣ дѣйствительности... Несмотря на обманчивую обстановку, онъ умеръ, какъ жилъ, не отрекаясь отъ своихъ убѣжденій... Тебѣ не суждено загробное безсмертіе, котораго ты никогда и не ожидалъ, но ты оставляешь за собою твою страну, которой ты честно служилъ, республику, къ которой всегда былъ горячо привязанъ, цѣлое поколѣніе учениковъ, которые всегда будутъ вѣрны тебѣ. Ты завѣщалъ всему мыслящему человѣчеству твои идеи и твои добродѣтели. Сегодня начинается для тебя безсмертіе земное, единственное, отъ котораго можно ожидать пользы и плодовъ».

Этотъ вторичный протестъ вызвалъ еще больше шума, чѣмъ первый. Часть толпы рукоплескала, другая громко осуждала неумѣстность выходки. Дѣло дошло до криковъ и перебранки. Послѣдователи позитивистской философіи не съумѣли сохранить должнаго хладнокровія. Обманъ, допущенный клерикалами, былъ очевиденъ. Если бы слухъ, распущенный о предсмертномъ крещеніи Литтре, былъ справедливъ — при первомъ сомнѣніи о немъ, высказанномъ въ газетахъ, духовенство поспѣшило бы представить несомнѣнныя доказательства факта, — но ихъ не было, и потому оно молчало и предпочло скорѣе нарушить основной догматъ католицизма, строго воспрещающій христіанское погребеніе нехристіанъ, нежели допустить гражданскія похороны великаго ученаго, но и нераскаяннаго атеиста. Въ борьбѣ съ свободными мыслителями католицизмъ допускаетъ еще и не такія передержки.

Въ то время, когда Литтре готовился вступить въ учрежденіе, признавшее наконецъ громадныя заслуги филолога по составленію образцоваго словаря, въ Москвѣ, также въ кругу семьи, но почти

ВСТАВИТЬ СТР. 114—115

1863 года), и въ то же время не оставлялъ и ученыхъ занятій: какъ медикъ онъ дѣлалъ много операцій и посвятилъ себя изученію глазныхъ болѣзней. Врагъ гомеопатіи въ 1835 году, онъ сдѣлался вскорѣ однимъ изъ ревностныхъ ея послѣдователей и написалъ одну изъ первыхъ статей въ защиту этого ученія въ «Современникѣ» 1838 года (№ 129). Какъ натуралистъ, онъ перевелъ «Естественную исторію Оренбургскаго края» Эверсмана. Въ 1841 году Даль перешелъ въ Петербургъ, по приглашенію министра удѣловъ А. А. Перовскаго и былъ при немъ секретаремъ. Въ 1846 году онъ причисленъ къ министерству внутреннихъ дѣлъ и завѣдовалъ канцеляріей этого министерства. Какъ администраторъ, онъ составилъ въ то время двѣ любопытныя брошюры, не являвшіяся въ продажѣ: «О скопческой ереси» и «Объ убіеніи евреями христіанскихъ младенцевъ» (1844 г.). Какъ литераторъ, онъ въ это время написалъ «Солдатскіе досуги», иллюстрированную повѣсть «Похожденія Віольдамура» и четыре тома «Сочиненій казака Луганскаго». Какъ ученый, онъ издалъ «Ботанику» для воспитанниковъ военноучебныхъ заведеній (второе изданіе, 1851). Въ 1849 году, онъ былъ назначенъ управляющимъ удѣльною нижегородскою конторою и десять лѣтъ мирно прожилъ на этомъ мѣстѣ, получая содержаніе, достаточное для его скромной жизни. Но въ 1859 году губернаторомъ былъ сдѣланъ Муравьевъ. Ему нужны были не талантливые писатели и высокочестные чиновники, а лакеи и наушники въ вицмундирахъ, и Даль былъ уволенъ въ отставку, ничего не наживъ на мѣстѣ, гдѣ другіе наживали сотни тысячъ. Незначительная пенсія была наградою за сорокалѣтнюю службу этого рѣдкаго, достойнаго человѣка, неперестававшаго работать въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, сборникахъ, словаряхъ. Кромѣ множества разсказовъ, очерковъ, повѣстей, онъ уже въ это время собиралъ матерьялы для своего капитальнаго труда и еще въ 1852 году въ «Вѣстникѣ Географическаго Общества» напечаталъ замѣчательное изслѣдованіе «О нарѣчіяхъ русскаго языка». Но только выйдя въ отставку онъ получилъ возможность заняться приведеніемъ въ порядокъ матерьяловъ для своего словаря, которыя началъ собирать еще въ началѣ двадцатыхъ годовъ.

Въ сентябрѣ и октябрѣ 1861 года, вышли два первые выпуска «Толковаго словаря живаго великорусскаго языка», каждый въ четвертую долю большаго формата, по пятнадцати листовъ, въ два столбца. Средства для изданія дало «Общество любителей россійской словесности» при московскомъ университетѣ. Никакихъ введеній, предисловій, объясненій автора не было приложено къ этому труду, на которомъ красовалось только цензорское позволеніе печатать. Даже для такой книги необходимо было обидное испрашиваніе позволенія, да еще съ оговоркою, подъ условіемъ дарового представленія узаконеннаго (штукъ 15) числа экземпляровъ въ цензурный комитетъ, безъ чего и позволеніе недѣйствительно. Со второго же выпуска къ словарю начали прилагаться отдѣльные листы поправокъ и дополненій. Только съ четвертаго выпуска въ слѣдующемъ году явилось цензурное одобреніе безъ всякихъ оговорокъ и, вмѣсто предисловія: «напутственное слово» автора, рѣчь его «о русскомъ словарѣ», читанная въ обществѣ любителей русской словесности въ 1860 году и статья о нарѣчіяхъ русскаго языка. Изъ этихъ статей, занявшихъ слишкомъ пятьдесятъ страницъ мелкой печати, можно было ознакомиться со взглядомъ автора на свое дѣло, планомъ словаря и его мнѣніями объ особенностяхъ русскаго языка, его правописаніи, граматическихъ формахъ и т. п. Съ шестаго выпуска 1863 года опять является цензурное «дозволеніе» вмѣсто «одобренія». До простаго «разрѣшенія» такъ и не додумалась цензура — вплоть до уничтоженія ея для нѣкоторыхъ книгъ и газетъ.

Средствъ общества любителей словесности достало только на восемь выпусковъ «Словаря» (920 страницъ, до слова мечта) — и онъ долженъ былъ прекратиться, но въ томъ же 1864 году вышелъ и девятый выпускъ, «печатанный на счетъ всемилостивѣйше пожалованныхъ средствъ». Даль заявилъ при этомъ, что восемь выпусковъ, стоившіе по 600 рублей каждый, почти истощили средства, данныя А. И. Кошелевымъ отъ имени общества (3.000 рублей), а также вырученныя изъ продажи, но изданіе обезпечено еще выпусковъ на 6—7, считая и продажу, «пожалованьемъ черезъ министра просвѣщенія значительной суммы». Съ 13‑го выпуска 1866 года исчезла съ обертки словаря и эта оговорка, и было объявлено, что словарь весь готовъ для печати и выходъ его денежно обезпеченъ. Въ этомъ году вышло пять выпусковъ его. Въ 18‑мъ выпускѣ, Даль напечаталъ критическій «отвѣтъ на приговоръ», въ которомъ защищается отъ обвиненія его въ томъ, что онъ вноситъ въ словарь не общеупотребительныя и какъ бы вновь составленныя слова, безъ указанія, гдѣ именно и кѣмъ они сообщены составителю. Въ этомъ упрекали его рецензіи гг. Пыпина, Срезневскаго, Савваитова. Такія указанія Даль считалъ задачею трудною, даже неисполнимою, особенно напоминая, что онъ собралъ 80 тысячъ словъ, какихъ нѣтъ ни въ одномъ словарѣ. При мѣстныхъ словахъ у него есть указаніе на губерніи, при сомнительныхъ онъ ставилъ вездѣ знаки вопроса. «Что же я могъ сдѣлать больше? зачѣмъ я буду самъ придумывать слова?» спрашиваетъ Даль и прибавляетъ, что онъ исправилъ по духу языка даже много офенскихъ, то–есть, придуманныхъ словъ, и ставилъ при нихъ знакъ сомнѣнья. «Многія изъ нихъ не были въ печати, но вѣдь авторъ составляетъ словарь не книжнаго, а живого языка». Изъ трехъ словъ будто бы сочиненныхъ Далемъ, два — «согласъ» и «живуля» несомнѣнно народныя, а третье — «ловкосиліе» употреблено имъ, какъ попытка объяснить русскимъ выраженіемъ слово «гимнастика».

21‑мъ выпускомъ 1867 года окончилось изданіе, печатавшееся втеченіе почти семи лѣтъ. Публика встрѣтила его довольно равнодушно, критическіе отзывы въ журналахъ были не замѣчательны. Самую лучшую оцѣнку ему сдѣлалъ Я. К. Гротъ, написавъ разборъ словаря по порученію нашей академіи, присудившей Далю въ 1870 году ломоносовскую премію. Еще прежде онъ получилъ за него высшую награду «Географическаго общества». Лучшую оцѣнку далевскaгo словаря можно было бы сдѣлать сравнивъ его съ академическимъ, но Гротъ — самъ академикъ, и потому не могъ указывать на промахи и нелѣпости труда своихъ собратовъ. Онъ распространялся въ своей рецензіи о ходѣ развитія русскаго языка вообще, указывалъ на заимствованія его, на искаженія, внесенныя при реформахъ Петра I‑го, на попытки Ломоносова и Карамзина очистить языкъ, Шишкова — обойтись вовсе безъ иностранныхъ словъ и составленныхъ по иноязычнымъ образцамъ. Но языкъ Ломоносова былъ неуклюжъ и неправиленъ, Карамзинъ былъ мало знакомъ съ языкомъ народа, а Шишковъ съ его «непщеваніемъ, гобзованіемъ, умодѣліемъ и приснотекущими» былъ просто невозможенъ даже для своихъ подчиненныхъ, какъ ни старались они «углѣбать», чтобы подслужиться своему министру просвѣщенія. На искуственной и дѣланной прозѣ Карамзина была построена граматика Греча, произвольная и условная, задержавшая своими стѣснительными правилами развитіе языка въ тридцатыхъ годахъ до появленія граматики Востокова, лучшаго знатока свойствъ русскаго языка, вмѣстѣ съ Далемъ и Гротомъ — хотя они всѣ трое не русскаго происхожденія.

Каждый изъ нашихъ лучшихъ писателей обращался къ народному языку, какъ источнику богатыхъ оборотовъ, блестящихъ выраженій. Фонвизинъ, Крыловъ, Жуковскій, Грибоѣдовъ, Пушкинъ обильно черпали изъ этого источника, сознавая важное значеніе его. Даль прямо утверждалъ, что безъ него писатель не можетъ сдѣлать правильнаго шага. Онъ признавался, что всѣ его произведенія служили для него не цѣлью, а только средствомъ — познакомить русскаго человѣка съ народнымъ говоромъ. Его тревожила, по собственному признанію, «несообразность письменнаго языка нашего съ устною рѣчью простого русскаго человѣка, не сбитаго съ толку грамотѣйствомъ». Литературный языкъ нашъ, по мнѣнію его, совершенно удалился отъ народнаго, принялъ чуждый ему складъ и утратилъ первоначальный характеръ силы, сжатости и выразительности. Поэтому всѣ усилія Даля были направлены къ тому, чтобы замѣнить книжный языкъ народнымъ говоромъ. Въ этомъ главная заслуга писателя и, въ то же время, главное его заблужденіе. Несомнѣнно, что языкъ народный во многихъ случаяхъ òбразнѣе и выразительнѣе книжнаго, но у всѣхъ націй языкъ, «по мѣрѣ своего развитія въ образованной рѣчи, даетъ болѣе перевѣсъ отвлеченному мышленію надъ наглядной изобразительностью», какъ говоритъ Буслаевъ въ своей «Исторической граматикѣ». Вездѣ общіе всему человѣчеству логическіе законы вытѣсняютъ изъ письменнаго языка непосредственную своеобразность народныхъ представленій, выражающуюся въ идіотизмахъ. Такое космополитическое явленіе въ языкахъ — необходимое слѣдствіе постояннаго обмѣна идей путемъ литературы, и признавая важность его, г. Гротъ въ разборѣ далевскаго словаря напрасно возстаетъ противъ перехода въ нашъ языкъ такихъ выраженій, какъ «разсчитывать на кого, раздѣлять чьи либо мысли, пройти молчаніемъ, предпослать», или такихъ словъ, какъ «фактъ, результатъ, интересный, серьезный, формулировать, вліятельный, немыслимый» и проч. Всѣ эти обороты и слова происходятъ именно отъ обще–европейскихъ представленій и пріобрѣли у насъ право гражданства. А сколько, въ послѣднее время, возникло и чисто русскихъ словъ не народныхъ, но прямо книжныхъ, какъ: проявленіе, сопоставленіе, настроеніе, голосованіе, творчество, пробѣлъ, сдержанность и проч. Даль возстаетъ даже противъ «исчезновенія» и «возникновенія», но Гротъ совершенно основательно спрашиваетъ: чѣмъ же они хуже отдохновенія, прикосновенія? и самъ въ тоже время находитъ безобразнымъ слово «вдохновлять». Но чѣмъ же оно хуже слова благословлять? спросимъ мы въ свою очередь. Вообще только изъ соединенія книжныхъ словъ съ народными возникаетъ богатый языкъ, развитію котораго содѣйствуетъ каждый даровитый писатель. Поэтому, кромѣ словаря живого языка, намъ необходимъ еще и словарь языка книжнаго, литературнаго. Первый составленъ уже Далемъ, второй ждетъ еще другого, русскаго Литтре.

Но заслуги Даля по составленію словаря народнаго языка — огромны и не забудутся никогда. Оставляя въ сторонѣ его не осуществимую претензію замѣнить иностранныя слова областными или составными русскаго происхожденія, какъ закрай — вмѣсто «горизонта», голкъ — резонансъ, насылка — адресъ, колоземица — атмосфера, чистякъ — пуристъ, и проч. — мы должны сказать, что собранный имъ запасъ русскихъ словъ, вошедшихъ во всеобщее употребленіе, дѣйствительно огроменъ и, въ этомъ отношеніи, академическій словарь нельзя и сравнивать съ далевскимъ, не говоря уже о томъ, что опредѣленіе словъ у Даля несравненно лучше, яснѣе. Къ недостаткамъ его словаря слѣдуетъ отнести введеніе въ него чисто областныхъ, мѣстныхъ словъ, неизвѣстныхъ за предѣлами той области, гдѣ они родились. Напрасно также не исключилъ онъ такія слова, которыя уже никакъ нельзя отнести къ языку «живому», какъ угобжать, скирбь, скнипа, спона, стрый и т. п. Но пусть скорѣе въ словарѣ будутъ слова лишнія, нежели въ немъ будетъ недоставать какихъ нибудь словъ. Принятый имъ способъ расположенія словъ не въ строго азбучномъ порядкѣ, который Даль находитъ «тупымъ и сухимъ» и не въ порядкѣ корнесловномъ, слишкомъ трудномъ и ведущимъ къ произволу, — а по семьямъ или гнѣздамъ, нельзя не назвать вполнѣ раціональнымъ, но правильное примѣненіе этой системы требуетъ глубокаго этимологическаго знанія языка, основательнаго филологическаго образованія, а этимъ Даль не обладалъ, въ чемъ и самъ сознается. Поэтому, зная языкъ только практически, онъ часто ошибался и въ распредѣленіи гнѣздъ и въ групировкѣ словъ по гнѣздамъ. Гротъ указываетъ на многочисленные промахи Даля въ этомъ отношеніи, но перечисляетъ ихъ далеко не всѣ. Кромѣ этимологіи у Даля хромаетъ и граматика, хотя, въ противуположность съ академическимъ словаремъ, онъ вовсе исключилъ изъ своего — обозначеніе при каждомъ глаголѣ его залога. Въ правописаніе онъ ввелъ также много особенностей, но не со всѣми изъ нихъ можно согласиться. Такъ, противное русскому духу сдваиваніе согласныхъ онъ распространяетъ и на причастія страдательныя и пишетъ: своевременый, дѣланый — хотя здѣсь удвоенія требуетъ самое произношеніе и самъ же Даль допускаетъ причастія: сокращенный, данный, и др. Тутъ уже прямой произволъ, но онъ распространяетъ его и на гласныя и пишетъ: вобще, вображеніе, сотвѣтствовать и, въ то же время: «соображеніе, сообщать, соотечественникъ». Въ словахъ съ предлогами безъ, разъ онъ безъ всякой нужды и въ противность произношенію пишетъ: бестыдно, бесвязно, раставлять; опускаетъ букву ь въ числительныхъ: седмой, восмой и проч.

Огромное значеніе въ словарѣ Даля имѣютъ пословицы, приводимыя имъ какъ примѣры употребленія словъ въ томъ или другомъ значеніи. (Впрочемъ, сборникъ этихъ пословицъ, расположенныхъ систематически по предметамъ, изданъ имъ отдѣльною книгою въ 1862 году). Но еще важнѣе и вполнѣ оправдываютъ названіе толковаго словаря — реальныя объясненія словъ, относящихся къ нравамъ, обычаямъ, занятіямъ, повѣрьямъ русскаго народа, къ естественнымъ наукамъ, промысламъ, судоходству, торговлѣ. Въ этомъ едва ли не главное и, во всякомъ случаѣ, неотъемлемое достоинство его словаря. Спеціалисты–академики, ботаникъ Рупрехтъ и зоологъ Шренкъ заявили, что по этимъ отдѣламъ словарь Даля выше академическаго и заслуживаетъ одобреніе и благодарность. Гротъ говоритъ, что хотя далевскій словарь и не отвѣчаетъ всѣмъ требованіямъ строго–ученой критики, но его богатое вещественное и лексическое содержаніе искупаетъ всѣ недостатки. «Собранныя Далемъ сокровища языка и ума народнаго даютъ цѣлую массу новаго матерьяла не только для науки русскаго слова, но и для этнографіи». Эта настольная книга для всякаго, кто вдумывается въ родной языкъ, трудится надъ изслѣдованіемъ его законовъ, книга не только полезная, но и занимательная, въ которой много любопытнаго, замѣчательнаго, поучительнаго. «Это трудъ задуманный смѣло и оригинально, выполненный самостоятельно». У насъ нѣтъ другого сочиненія по русскому языку, которое могло бы идти въ сравненіе съ этимъ трудомъ; это плодъ добросовѣстныхъ занятій цѣлой жизни писателя умнаго, даровитаго, посвятившаго себя практическому изученію русскаго языка. Даль не проникъ во всѣ тайны законовъ языка, но и то, что онъ сдѣлалъ для родного слова останется почетнымъ памятникомъ его дѣятельности, навсегда сохранитъ значеніе въ исторіи русскаго языка и лексикографіи. Тотчасъ же по выходѣ въ свѣтъ словаря, неутомимый составитель его началъ дополнять и исправлять его, внося на коректурные листы свои замѣтки, улучшенія, поправки. Намъ удалось видѣть эти листы, во многихъ мѣстахъ до того испещренные вставками и помарками, что почти ничего не оставалось изъ прежняго текста. И трудясь, какъ всю жизнь упорно и постоянно, Даль въ послѣднія пять лѣтъ своей жизни довелъ до того поправки въ своемъ словарѣ, что почти окончательно приготовилъ его второе изданіе. Прошло, однако, десять лѣтъ со смерти великаго лексикографа, покамѣстъ изданіе это могло явиться въ свѣтъ. Издавшій уже столько многотомныхъ и дорого стоющихъ сочиненій, М. О. Вольфъ рѣшился пожертвовать значительной суммой и, пріобрѣтя право на новое, совершенно переработанное авторомъ изданіе толковаго словаря, выпустилъ его въ свѣтъ ровно черезъ десять лѣтъ послѣ того, какъ Даль, забытый при концѣ жизни, умеръ въ Москвѣ, въ своемъ скромномъ домикѣ. Одинъ взглядъ на это изданіе, сравнительно съ первымъ, показываетъ, какія важныя, многочисленныя измѣненія сдѣланы въ немъ составителемъ. Четыре объемистыхъ тома, напечатанныхъ четкимъ, хотя и компактнымъ шрифтомъ, со всею отчетливостью и тщательностію въ типографскомъ отношеніи, дѣлаютъ вполнѣ безполезнымъ первое изданіе, котораго, впрочемъ, давно уже нѣтъ въ продажѣ. Но мы такъ скоро забываемъ заслуги нашихъ даровитыхъ дѣятелей на гражданскомъ и литературномъ поприщѣ, что напомнить о покойномъ Далѣ, возродившемся въ новомъ изданіи его безсмертнаго труда, казалось намъ и полезно, и необходимо. Можетъ быть, воспоминаніе о русскомъ Литтре наведетъ на мысль хоть кого нибудь изъ нашихъ журнальныхъ дѣятелей, знающихъ все на свѣтѣ, кромѣ законовъ языка, которымъ они пишутъ, заглянуть при случаѣ въ этотъ словарь, куда чуть не втеченіе полувѣка вносилъ всѣ слышанныя имъ когда либо и гдѣ либо русскія слова — этотъ странный человѣкъ, говорившій самъ о себѣ: «словарникъ — не законникъ, не уставщикъ, а сборщикъ». Но отзываясь скромно о своихъ заслугахъ, Даль забылъ, что въ трудѣ своемъ онъ явился не только сборщикомъ, а и толкователемъ нашего живого родного языка. И надъ такимъ собираніемъ и толкованіемъ русскихъ словъ съ глубокимъ уваженіемъ остановится будущій изслѣдователь свойствъ русскаго языка.

Вл. 3—овъ.