ИРЛИ

28.028

Даль Владимир Иванович

Письмо Жуковскому

Василию Андреевичу

автограф

1838, мая 30

2 лл.

 

Оренбургъ, 30^го майя 1838.

<Карандашом: В. Даль>

Еслибы Вы, Василій Андреевичъ, знали, съ какимъ глубокимъ и священнымъ чувствомъ я пишу это первое къ Вамъ письмо – то Вы конечно не осудили бы меня за пробѣлъ, которымъ начинаю письмо это, вмѣсто обычнаго, общепринятаго: «Милостиваго Государя». Позвольте мнѣ открыть душу передъ Вами: условное и холодное начало это пугало и студило меня; между тѣмъ однакоже не ставало у меня смѣлости и духу писать такъ, какъ просила душа, мнѣ казалось это не прилично – и вотъ, частію покрайней мѣрѣ, почему я остался виноватъ передъ Вами, не писалъ вовсе, день уходитъ за днемъ и ушло дней уже много.

Я обѣщалъ Вамъ оснòву для мѣстныхъ, здѣшнихъ, думъ или балладъ; утòкъ былъ бы Вашъ, а съ нимъ и вся отдѣлка. Я не забывалъ того обѣщанія можетъ быть ни одного дня, со времени Вашего отбытія, а между тѣмъ – обманулъ. //л. 1

Но дѣло вотъ въ чемъ, разсудите меня съ собою сами: Надобно дать расказу цвѣтъ мѣстности, надобно знать бытъ и жизнь народа, мелочныя его отношенія и обстоятельства, чтобы положить рѣзкія тѣни и блески свѣта; иначе труды Ваши наполовину пропадутъ; поэму можно назвать башкирскою, кайсацк[у]ою, Уральскою – но она конечно не будетъ ни то, ни другое, ни третье. А какимъ образомъ могу я передать все это на письмѣ? Я начиналъ нѣсколько разъ, у меня выходила предлинная повѣсть, а между тѣмъ далеко не все было высказано что могло быть нужнымъ и пригоднымъ: Вамъ нельзя пригонять картины своей по моей рамкѣ, а мнѣ безъ рамки нельзя писать и своей! На словахъ, это можетъ сдѣлаться, Вы бы распрашивали [то] /о томъ/, что Вамъ показалось бы нужнымъ, а безъ этого, одна черта, одно слово, могутъ испортить все твореніе – этого грѣха я на душу не возьму! Можетъ быть я ошибаюсь, можетъ-быть меня одолѣваетъ мономанія народности – но ей, ей я не въ состояніи сдѣлать дѣло это на половину, я бы упрекалъ себя во всемъ что могло бы показаться недостаточнымъ или не вѣрнымъ; Вашими стихами надобно обработывать только вещи по содержанію цѣнныя и вѣрныя.

Видя сколько Вы любите Арбенева и помня хорошо все что Вы мнѣ наказывали, я, кажется обязанъ сказать по дѣлу его нѣсколько словъ: жаль былобы еслибы какое нибудь недоразумѣніе заткало /его/ паутиною своею и чьи нибудь отношенія отъ этого измѣнились. Мнѣ кажется, что здѣсь просто никто не виноватъ; //л. 1 об.

должность старшаго адьютанта, одна изъ скучнѣйшихъ должностей на бѣломъ свѣтѣ, если Богъ кому не далъ особеннаго къ ней призванія. Надобно сидѣть, день за день, и писать на черно однообразные донесенія и предложенія, на листѣ законнаго формата, форменнымъ складомъ и слогомъ, надобно повѣрять и прикидывать на счетахъ по цѣлымъ днямъ, прескучные и пресухіе счеты – надобно прочитывать глазомъ корректор[омъ]/а/, и съ ангельскимъ терпѣніемъ его, чистописаніе безсмысленные наборщиковъ, нашихъ писарей, которые десять разъ въ одинъ день готовы написать на себя приговоръ: «высѣчь плетьми» и не будутъ даже подозрѣвать, что дѣло это касается ихъ довольно близко; номеръ, число, каждая строчка, каждое слово, ширина полей, разстановка строчекъ – все это дѣла капитальныя и всякое противу нихъ преступленіе – уголовное; тутъ пищи для ума и сердца ни на копѣйку, а балы и поэзію надобно выкинуть изъ ума и[зъ] сердца и закабалить себя на сухояденіе. Не мудрено, что все это не могло воспламенить воображеніе Вашего поэта; оставалось, или дѣлать дѣло какъ нибудь, предоставить писарямъ писать и отдать имъ книги въ руки, или признаться, что это не наша рука и искать чего нибудь свойскаго. Вотъ все дѣло; если къ этому еще сказать, что на бѣду въ дежурствѣ и дружки хороши а работниковъ не было, что бѣдный Василій Алексѣевичь, съ тѣхъ поръ что онъ въ Оренбургѣ, не одинъ десятокъ ночей просидѣлъ до бѣлаго свѣта и дѣлалъ самъ /то,/ чѣмъ [даже] въ хорошо устроенномъ //л. 2

дежурствѣ едвали займется дежурный офицеръ, о начальникѣ штаба и говорить нечего, то Вы конечно не попеняете на него; благороднѣйшій изъ благородныхъ, онъ готовъ на всякое самоотверженіе впользу ближняго и подчиненнаго, это я видѣлъ сто разъ, но онъ ничего такъ не боится, какъ пристрастія къ раденью <Было ошибочно: раденья. – ред.> и пріятелямъ ‑ и у насъ, гдѣ обстоятельство это настоящій рокъ Царской службы, ей Богу нельзя довольно избѣжать его, /и позволено/ пугаться его ребячески какъ лѣшаго въ лѣсу. Не прогнѣвайтесь, Василій Андреевичь, я сказалъ что думаю.

Часто, часто вспоминаемъ мы благодатное посѣщеніе Наслѣдника, часто вспоминаемъ Васъ. И Вы и Пушкинъ были въ Оренбургѣ: въ этой конечной точкѣ осѣдлаго быта Россіи, гдѣ свѣтъ заколоченъ драницами и откуда нѣтъ дорòги ни куда, кромѣ въ Хиву или Бохару, или назадъ въ Россію. Бѣдная жена моя, которая проситъ меня пожелать Вамъ много добра и радости, лежитъ уже два слишкомъ мѣсяца; страшно подумать, чѣмъ это можетъ кончиться, а между тѣмъ – нечего больше дѣлать, какъ выжидать смиренно и богобоязненно конца. Всѣ медики Оренбурга собираются у меня, бѣдующаго, почти каждый день и – каждый день вспоминаю я незабвенное двустишіе Шиллера:

Einzeln Seid sie euch alle leidlich gescheit und vernünftig ‑

Seid sie beisammen – gleich wind euch ein dummkopf daran!

<Эпиграмма Ученое сообщество

Каждый в отдельности может вам показаться толковым;

Если ж in corpore все, тотчас глупеют они.>

Толкуютъ, толкуютъ, и болѣе ничего.

Съ душевнымъ уваженіемъ и глубочайшимъ почтеніемъ, остаюсь по смерть вѣрнымъ и преданнымъ Вамъ

В. Даль //л. 2 об.