Борисъ Зайцевъ.
АРIАДНА.
МОСКВА.
Типо–литографiя Т–ва И. Н. Кушнеревъ Ко. Пименовская ул., соб. л.
1917.
// титул
АРIАДНА.
УЧАСТВУЮЩIЕ:
Полежаевъ, Леонидъ Александровичъ.
Арiадна, его жена.
Игумновъ, Сергѣй Петровичъ.
Игумнова, Дарья Михайловна.
Таня Лапинская, прiятельница Арiадны, артистическая дѣвушка.
Генералъ, сельскiй хозяинъ, культуртрегеръ.
Саламатинъ, Алексѣй Николаевичъ, его пасынокъ, молодой человѣкъ.
Машинъ, Иванъ Иванычъ, дворянинъ, сосѣдъ Полежаевыхъ.
Перелѣшинъ, Аркадiй Карповичъ.
Ракитникова, Анна Гавриловна.
ДѢЙСТВIЕ ПЕРВОЕ.
Лѣтнiй день,
очень жаркiй, отчасти облачный, въ концѣ iюня. Двѣнадцатый часъ.
Комната съ большими окнами, въ помѣщичьемъ домѣ Полежаевыхъ. Прямо
дверь на террасу.
Въ окнахъ видъ за рѣку — поля и лѣса на горизонтѣ.
Посрединѣ комнаты столъ; на немъ книги, рукодѣлья: все въ безпорядкѣ. Дарья Михайловна сидитъ за столомъ и разсматриваетъ кусокъ старинной парчи. Рядомъ Арiадна, на колѣняхъ, съ живостью вытаскиваетъ изъ сундука всякое добро. Она высока и гибка. Одѣта изящно, но небрежно.
Дарья Михайловна. — Какъ это ты, Арiадночка, все швыряешь… И какъ уложено! Бѣлье, чернильница, шали…
Арiадна. — Сунула, и конецъ.
Дарья Михайловна. — Да вѣдь жаль. Вещи хорошiя.
Арiадна. — Можетъ быть.
Выбрасываетъ на столъ еще кусокъ парчи.
Дарья Михайловна (сравниваетъ съ другими). — Это мнѣ больше нравится. По лиловому фону серебряные цвѣты.
// 3
Арiадна (подымается). — Удивляюсь, какъ еще силъ хватило все это уложить.
Дарья Михайловна. — Почему?
Арiадна (не сразу). — Меня привыкли считать благополучной дрянью и теперь удивляются.
Дарья Михайловна. — Благополучной дрянью… Нѣтъ, я этого не знаю. Просто была веселая и живая. Это многимъ нравилось.
Арiадна. — Леонидъ находитъ, что я слишкомъ шумна.
Дарья Михайловна. — Развѣ?
Арiадна. — То-то вотъ и развѣ (Беретъ кусокъ парчи.) Тебѣ нравится?
Дарья Михайловна. — Очень. Его можно положить на спинку дивана. Отлично будетъ.
Арiадна. — Возьми его себѣ.
Дарья Михайловна. — Ну, зачѣмъ.
Арiадна. — Затѣмъ. У тебя домикъ уютный, чистый, все аккуратно. И Сергѣю понравится.
Дарья Михайловна. — Нѣтъ… спасибо. Не возьму.
Арiадна. — Почему же?
Дарья Михайловна. — Ты и такъ мнѣ все даришь.
Арiадна. — Хочу, и дарю. Нѣтъ, возьмешь.
Дарья Михайловна. — Выходитъ, что я напросилась.
Арiадна (блѣднѣя). — А я говорю, что возьмешь. Я говорю, что возьмешь!
Дарья Михайловна (съ удивленiемъ и почти испугомъ). — Да что ты?
Арiадна. — Это свинство. Я тебѣ дарю, отъ души, а ты брать не хочешь. Это гадость.
Дарья Михайловна. — Какъ ты разволновалась… Ну, если хочешь… Я просто стѣснялась, не думала, что такъ…
Арiадна (садится на подоконникъ). — Больше не хочу убираться. Называется — моя комната, а могла бы и гостиной служить, чѣмъ угодно. Все навалено. Чужое все. (Въ волненiи отворачивается къ окну. Налетаетъ вѣтеръ изъ полей, надулъ занавѣси, душитъ.)
Дарья Михайловна (встала). — И правда, какой здѣсь безпорядокъ.
Арiадна (вытянулась на подоконникѣ, положила голову на руки, солнце освѣщаетъ ее). — Солнышко меня грѣетъ, вѣтеръ ласкаетъ. Господи, пожалѣй меня.
Дарья Михайловна. — Что ты, Арiадночка? (Подходитъ.)
Арiадна. — За озеромъ ржи, лѣса. Вотъ бы встать, руки
// 4
раскрыть, Божiй свѣтъ къ груди прижать. Я такъ и дѣлала. Я съ солнцемъ играла. (Обнимаетъ Дарью Михайловну.) А теперь я пропащiй человѣкъ.
На террасѣ шаги. Слышенъ смѣхъ Сергѣя Петровича.
Дарья Михайловна (выглядывая). — Наши прiѣхали. Охотнички.
Арiадна. — А-а!
Быстро соскакиваетъ, отходитъ къ сундуку, какъ бы продолжая его разбирать. Входятъ Игумновъ, Полежаевъ и Машинъ — въ высокихъ сапогахъ, съ ружьями, грязные, какъ полагается порядочнымъ охотникамъ. Въ ягдташѣ у Игумнова нѣсколько чирятъ.
Игумновъ (Арiаднѣ). — Хозяюшкѣ привѣтъ. Вотъ и мы. (Цѣлуетъ жену.) Здравствуй, Дашенька. (Садится и снимаетъ ягдташъ. Остальные здороваются. Арiадна молча подаетъ руку мужу.) Фу-у, чортъ, фу-фу-фу, какъ усталъ! Прямо моченьки моей нѣтъ.
Машинъ (полный, лысый, полусѣдой человѣкъ тихаго вида.) — По болотцу-то тово, трудненько.
Игумновъ (хохочетъ.) — Хорошо еще, что я сижу здѣсь съ вами, гогочу. Могли меня на носилкахъ приволочь, все изъ-за твоего Леонида, Арiадна.
Арiадна. — Леонидъ — свой собственный.
Игумновъ. — Ну, изъ-за собственнаго.
Полежаевъ (высокiй, худоватый, нѣсколько разсѣянъ). — Можетъ быть, Сергѣй и преувеличиваетъ. Все же я сдѣлалъ промахъ… по неосторожности. Говорятъ, даже опасный.
Игумновъ. — Говорятъ! Идемъ мы съ нимъ у мельницы, гдѣ узкое мѣсто, по обоимъ берегамъ. Хорошо-съ. Дiана въ камышахъ шаритъ. Выплываютъ утята, Леонидъ съ того берега цѣлитъ, и не понимаетъ, мерзавецъ, что берегъ высокiй, вся дробь какъ въ воду шваркнетъ, такъ отразится, и рикошетомъ мнѣ въ физiю. Кричу: стой! онъ все цѣлитъ. И, слава Богу, пока палить собрался, его Иванъ Иванычъ одернулъ.
Машинъ. — Леонидъ-то Александрычъ… какъ непривычный человѣкъ, городской. И до бѣды недалеко.
Полежаевъ. — Я прилагалъ всѣ усилiя…
Дарья Михайловна (разсматриваетъ утятъ въ ягдташѣ мужа). — Это ты настрѣлялъ?
Игумновъ. — Муà.
Полежаевъ. — У меня и ружье дальнобойное, лѣвый стволъ чокъ-боръ. Вѣроятно, не къ лицу мнѣ такая стрѣльба, что ли…
Игумновъ (хлопаетъ его по плечу). — Ну, чего тамъ. Идемъ переодѣваться. А то нагрязнимъ. Да у васъ въ домѣ и постороннiе.
// 5
Полежаевъ. — Можно. Только странно, ты кого за постороннихъ считаешь?
Игумновъ. — Барышня столичная, неудобно. Мы, которые деревенскiе.
Арiадна (подходитъ къ Игумнову). — Передъ Лапинской форснуть хочетъ. Ну, иди. Распускай хвостъ.
Полежаевъ. — Умыться не мѣшаетъ.
Уходятъ.
Машинъ. — А ужъ я, если позволите, и такъ посижу. Мнѣ покамѣстъ лошадку запрягаютъ. Домой поспѣшаю.
Арiадна. — Оставайтесь обѣдать. Обѣщалъ нынче генералъ прiѣхать.
Машинъ. — Занятный человѣкъ… оживленный. Да спѣшу, вотъ дѣло-то какое. Покосъ. Золотое времячко. Жара. (Отираетъ лобъ.) Вы-то какъ разъ въ деревню… къ хорошей погодкѣ. (Помолчавъ.) А позвольте спросить, Арiадна Николаевна, я слышалъ… будто вы здѣсь съ Леонидомъ Александрычемъ на зиму… намѣрены поселиться?
Арiадна. — Кто вамъ сказалъ?
Машинъ. — Будто бы… отъ Леонида Александрыча.
Дарья Михайловна. — Я бы рада была!
Арiадна. — Леонидовы вѣчныя разглагольствованiя. Деревня, простота жизни, природа… и таетъ. А самъ живо соскучится. (Машину, не безъ рѣзкости.) Да, можетъ быть. Можетъ, останемся, можетъ, уѣду. Не знаю. О мужѣ ничего не знаю.
Машинъ. — Конечно, послѣ столичной тамъ… жизни… театры, и прочее.
Арiадна. — Я ничего не знаю, Иванъ Иванычъ.
Изъ балконной двери входитъ Таня Лапинская, невысокая, худоватая дѣвушка. Она съ купанья, въ мохнатомъ халатикѣ; голова повязана полотенцемъ. Увидѣвъ Машина, прiостанавливается.
Лапинская. — Съ утра гости. (Оглядывая свой костюмъ.) Я вонъ въ чемъ. Ар-р-iядна, убираться мнѣ?
Арiадна. — Иванъ Иванычъ — свой.
Лапинская. — А коли свой, такъ свой. (Длинно протягиваетъ Машину руку.) Мое почтенiе. Нижайшее. Глубокоуважаемому сосѣду.
Машинъ. — Да ужъ какъ тово… торжественно.
Лапинская. — Вы хорошiй дяденька. Старичокъ! Вамъ и уваженiе.
Машинъ. — Польщенъ… польщенъ.
Лапинская (Арiаднѣ). — Писемъ нѣтъ?
// 6
Арiадна. — А, все любовныя дѣла. (Беретъ письмо съ подзеркальника.) Получай.
Лапинская (отходитъ къ окну, рветъ конвертъ). — Ничего не любовныя. Ври на меня.
Арiадна. — Иванъ Иванычъ, а вы часто получаете любовныя письма?
Машинъ (улыбаясь). — Письма… Письма. (Вынимаетъ изъ бокового кармана письмо.) Мнѣ сосѣдъ пишетъ… клевера нѣтъ ли на продажу. А ужъ гдѣ тамъ продажнаго… самому бы убраться, съ покосомъ. Эхе-хе, хозяйство. Тамъ ржи… посѣвъ. Время-то идетъ… Осенью зайчишекъ пострѣляешь.
Дарья Михайловна (улыбаясь). — Съ кѣмъ тутъ и романы заводить!
Лапинская дочитала письмо, спрятала его и, мурлыкая, начинаетъ слегка вальсировать. Приблизившись къ Арiаднѣ, беретъ ее и пробуетъ изобразить danse de l’ours. Входятъ Полежаевъ и Игумновъ, прiодѣтые, въ болѣе приличномъ видѣ.
Арiадна (негромко, равнодушно). — Пѣтухи пришли.
Лапинская хохочетъ.
Полежаевъ. ‑ Вотъ мы и попали на балетное отдѣленiе. Танечкина спецiальность.
Арiадна. — Господинъ Игумновъ, Таня Лапинская, моя прiятельница и гостья, получила сейчасъ подозрительнѣйшее письмо, весьма ее развеселившее. Извѣщаю васъ.
Игумновъ. — Ну, да чего ужъ тамъ…
Входятъ Генералъ, за нимъ Саламатинъ. Лапинская убѣгаетъ. Дарья Михайловна прибираетъ разбросанное, закрываетъ сундукъ.
Арiадна. — А, генералъ. Очень рада. Наконецъ-то, живой человѣкъ.
Генералъ (веселый, бодрый, въ тужуркѣ отставного военнаго). — Не менѣе того и я. (Цѣлуетъ ей руку.) Какъ изволите здравствовать?
Арiадна. — Благодарю.
Генералъ. — А это, позвольте представить, пасынокъ мой, Алексѣй. Алексѣй Николаичъ Саламатинъ. (Всѣ здороваются.) Онъ у меня недавно. Такъ прямо и говоритъ: скучаю, а-ха-ха, вези меня въ гости.
Саламатинъ (молодой человѣкъ лѣтъ двадцати трехъ, элегантно одѣтый). — Да что же мнѣ, сиднемъ сидѣть? Я люблю общество.
Генералъ. — Не договариваетъ, смѣю увѣрить. Безъ дамъ скучно. Арiадна Николаевна, ручку. (Цѣлуетъ ей опять руку). Женщины — лучшее украшенiе вселенной. Леонидъ Александровичъ, не сердитесь. Я въ томъ возрастѣ, когда не ревнуютъ.
Полежаевъ (улыбаясь). — Всетаки вы не безъ яду, генералъ.
// 7
Генералъ. — Мой ядъ выдохся-съ весь, съ годами. Осталось одно доброе расположенiе духа.
Полежаевъ. — У васъ всегда доброе расположенiе. Даже завидно.
Генералъ. — Нормальная, умѣренная жизнь, батюшка мой. Mens sana in corpore… а-ха-ха… Деревня, воздухъ, движенiе, хозяйство… хотя, конечно, бываетъ и адски скучно… Рвешься…
Полежаевъ. — Такъ жить — лучше…
Генералъ. — Хозяйничайте! (Беретъ подъ руку и нѣсколько отводитъ.) Работайте! Позвольте-съ, да вѣдь въ деревнѣ…
Они разговариваютъ. Съ ними Игумновъ и Машинъ. Дарья Михайловна незамѣтно ушла. Арiадна въ креслѣ. Саламатинъ у стола.
Арiадна (холодно). — Вы студентъ?
Саламатинъ. — Да.
Арiадна. — Учитесь тамъ чему-нибудь у себя? Ну, въ университетѣ?
Саламатинъ. — Нѣтъ.
Арiадна (нѣсколько утомленно). — Да вѣдь надо-жъ…
Саламатинъ. — Презираю.
Арiадна. — А-а!
Саламатинъ. — Я въ теннисъ играю. И вообще во всякiя игры.
Арiадна. — Блестяще.
Саламатинъ. — Ѣзжу верхомъ, гребу, стрѣляю. Хожу пѣшкомъ.
Арiадна. — Пѣшкомъ. Это здòрово. (Оживляясь.) Взять, и уйти Богъ знаетъ куда.
Саламатинъ. — Не Богъ знаетъ, а куда себѣ назначу.
Арiадна. — Палку, котомку, да по большакамъ съ богомолками. Куда-нибудь въ монастыри. (Задумчивѣе.) Я сама объ этомъ иногда думаю.
Саламатинъ. — Тутъ и думать нечего. Въ монастырь, такъ въ монастырь.
Арiадна (точно не слушая его). — Бываютъ такiя удивительныя утра… По росѣ далеко можно уйти, и такъ дышаться будетъ легко. Подъ березой на большакѣ позавтракать. Выложу краюшку хлѣба, пару яицъ, луковку… Колокола зазвонятъ въ монастырѣ… верстъ за десять… Ахъ, ну это все фантазiи.
Игумновъ (хохочетъ). — Леонидъ собрался хозяйничать. Па-атѣха! Онъ теперь читаетъ книжку о садоводствѣ, и на основанiи ученыхъ правилъ обрѣзаетъ яблони.
// 8
Генералъ. — Великолѣпно-съ! Дѣло. Обрѣзанiе садовъ есть актъ культуры, и слѣдуетъ поддерживать пiонера.
Полежаевъ. — Деревенскимъ жителямъ всѣ мои занятiя кажутся смѣшными. Наконецъ-то генералъ меня одобрилъ. Это прiятно.
Генералъ. — Культура, батюшка мой, сельскохозяйственная культура! И надо мной смѣялись, когда я — первый, замѣтьте — ввелъ здѣсь отправку молока въ столицу. Что же мы видимъ? Тѣ лишь и выдержали, кто перешелъ на молоко.
Игумновъ. — Optime. Все же во время покоса обрѣзать сады… это, знаете, все равно, что на колоколахъ въ церкви польку вызванивать.
Генералъ. — Не по сезону немного — не бѣда. (Громче.) Арiадна Николаевна, вы благовѣрнаго не сбивайте, пусть дѣлами своими занимается. Это не завредитъ, какъ говорятъ южане. Нѣтъ, матушка, не завредитъ.
Арiадна (оборачиваясь). — Я никого ни съ чего не сбиваю, генералъ.
Саламатинъ. — Арiадна Николаевна, оказывается, тоже любитъ странствовать.
Арiадна (Саламатину, слегка вспыхивая). — Никогда я странствiями не занималась.
Саламатинъ. — Вы же сами…
Арiадна. — Ничего не значитъ. Еще неизвѣстно, чтó я сдѣлаю… а… а раньше вовсе ни по какимъ большакамъ не ходила.
Саламатинъ. — Вонъ вы какая!
Арiадна (устало). — Никакая. (Откидывается глубже въ креслѣ.) Плохо васъ занимаю. Какая-то слабость, тяжесть… (Третъ себѣ виски.)
Генералъ (Полежаеву). — Я утверждаю одно: работайте, организуйте, вносите просвѣщенiе, но никакихъ сантиментовъ. Въ деревнѣ нужна ясная и твердая политика. Если мужикъ воруетъ, я не буду заключать его въ объятiя и взывать: «Другъ, младшiй братъ, тащи еще». Нѣтъ-съ! Воруешь — отвѣтишь. Законъ-съ! Порядокъ.
Игумновъ (указывая на Полежаева). — Втолкуйте ему это. Обратите его въ сельскаго хозяина.
Полежаевъ. — И ты, Сергѣй, не сразу постигъ все. А теперь, однако, добился… сталъ такимъ — небольшимъ помѣщикомъ.
Игумновъ (хохочетъ). — «Однодворецъ Овсянниковъ».
Полежаевъ. — У меня же имѣнiе большое, но нѣту знанiй. Но вѣдь и я могу ихъ прiобрѣсть.
Игумновъ (хлопаетъ его по плечу). — Я сынъ попа, семинаристъ,
// 9
пѣвчiй, а ты баринъ. Ты — любитель искусствъ, о живописи пишешь, а я — хамъ. (Хохочетъ.)
Полежаевъ. — Только начнешь размышлять объ устройствѣ жизни — тысячи препятствiй…
Арiадна (Саламатину). — А у васъ не бываетъ желанiя взять да и сдернуть все это… ну, жизнь… какъ скатерть со стола, чтобы вдребезги, вдребезги…
Саламатинъ (закуривая.) — Не бываетъ. Это истерiя.
Арiадна. — Вотъ отлично. А когда тебѣ скверно? Если человѣку такъ ужасно скверно, что хоть топись?
Саламатинъ. — Чепуха. Никакихъ страданiй нѣтъ. Играйте въ теннисъ.
Арiадна. — Теннисъ? Все вашъ теннисъ? Ха-ха! (Раздраженно смѣется.) Никакихъ страданiй. Ахъ, Боже мой! (громко.) Слышишь, Леонидъ, Алексѣй Николаичъ сказалъ: никакихъ страданiй? (Кладетъ голову на столъ, продолжаетъ смѣяться.) Э-эхъ! Ничего-то, ничевошеньки… Что-жъ, ладно. (Вдругъ блѣднѣетъ, хватается за ручки стула.) А… да… (Пробуетъ встать.) Какъ въ сердцѣ больно, Леонидъ, если бы зналъ…
Полежаевъ (подбѣгаетъ). — Опять… это?
Арiадна. — Сейчасъ пройдетъ. (Тихо.) Сейчасъ все пройдетъ. (Полежаевъ полуобнялъ ее. Она слабѣетъ, голова запрокинулась, блѣдна, безжизненна.)
Полежаевъ. — Обморокъ.
Всѣ встревожены, подходятъ.
Генералъ. — Неожиданно!
Игумновъ. — Ослабла Арiадночка.
Машинъ. — Одеколономъ бы… тово.
Полежаевъ. — Простите, господа, оставьте насъ… на нѣсколько минутъ. (Старается посадить Арiадну. Она валится.) Главное, чтобы задышала… это съ ней бываетъ… Ничего. (Разстегиваетъ воротъ платья.) Чтобы задышала.
Игумновъ какъ бы выпроваживаетъ Генерала, Машина и Саламатина, беря ихъ подъ руки.
Игумновъ (вполгоса, успокоительно). — Прой-детъ! Нервности все.
Стараясь не шумѣть, выходятъ.
Генералъ (въ дверяхъ). — Но… причина?
Игумновъ пожимаетъ плечами. Арiадна минуту лежитъ недвижно, потомъ глубоко и громко вздыхаетъ. Полежаевъ, сидя рядомъ, гладитъ ей руку.
Арiадна (очень слабо). — Вотъ теперь голова болитъ. (Въ голосѣ
// 10
слезы.) Дай понюхать чего-нибудь. (Полежаевъ беретъ со стола флаконъ.) Опусти шторы, пожалуйста.
Пока онъ опускаетъ ихъ, Арiадна мочитъ платокъ духами, третъ виски, прикрываетъ голову платкомъ, въ комнатѣ стало сумрачно.
Полежаевъ. — Такъ, кажется, хорошо. (Приставляетъ къ дивану ширмочки.)
Арiадна. — Долго я была на томъ свѣтѣ?
Полежаевъ. — Минуту, двѣ.
Арiадна. — А показалось долго. Даже будто сонъ видѣла. Черныя бабочки летали.
Полежаевъ. — Ты ужъ теперь-то потише, отдохни.
Пауза.
Арiадна. — Такъ бы вотъ лежать и лежать… Долго больной бы быть, потомъ выздоровѣть… и все забыть.
Полежаевъ. — Арiадна, дорогая…
Арiадна (жметъ ему руку.) — Не сплю по ночамъ… и ослабла. При чужихъ… Даже не такъ ночью, а проснешься утромъ, въ пять, и вотъ, бѣлая вся лежишь и мучишься. А потомъ, когда умываешься, то плачешь. Это я замѣтила. Но бываютъ минуты, какъ сейчасъ… вдругъ отойдетъ, и сердце станетъ чистое, свѣтлое, точно сошелъ въ него ангелъ Божiй. Сладко станетъ. Все забудешь. Хочется плакать, умереть. Какъ прежде, гладить эти вотъ волосы.
Полежаевъ (положилъ голову ей на колѣни.) — Пора, пора… Забыть все, жить начать… какъ прежде.
Арiадна (приподымается). — Какъ прежде. (Лицо ея темнѣетъ.) Это ты… какъ сказалъ.
Полежаевъ. — Иначе — гибель.
Арiадна. — Сны! Мечты!
Пауза.
Полежаевъ. — Ты говоришь, бываютъ минуты, когда ангелъ Божiй сходитъ въ сердце.
Арiадна. — Только минуты.
Полежаевъ. — А я вѣрю, придетъ часъ, когда совсѣмъ раскроется твоя душа… и ты все примешь, все простишь. Моя такъ называемая измѣна…
Арiадна. — Это почему же?
Полежаевъ. — Твоя душа горячая, добрая…
Арiадна. — Откуда ты взялъ? Какая добрая?
Полежаевъ. — Арiадна!
Арiадна. — Предатель. Ты меня погубилъ. Лучшее, лучшее, что было… (Полежаевъ закрываетъ лицо руками.) Не могу тебя видѣть.
// 11
Уходи, пожалуйста. Въ этомъ домѣ я счастлива была… Добрая! А ты обо мнѣ помнилъ тогда?
Полежаевъ. Зачѣмъ…
Арiадна. — Позови генерала, и Саламатина… всѣхъ. Чтобы Лапа явилась. Уйди!
Рѣзко вскакиваетъ съ дивана. Подходитъ къ окнамъ, подымаетъ шторы.
Полежаевъ (уходя). — Хорошо.
Арiадна. — Полумракъ! Мечтательность! Жалкiя слова!
Припрыгивая, вбѣгаетъ Лапинская.
Лапинская (какъ бы слегка балуясь). — Ар-рi-ядна, ты чего жъ это, помирать собралась? Мнѣ горничная говоритъ: «И совсѣмъ это барыня бѣ-ѣлая лежитъ, и только ножками дрыгаетъ».
Арiадна. — Все вретъ. Ея и не было тутъ.
Лапинская. — Слушай, да ты, дѣйствительно, какъ мѣлъ. (Всматривается.) Вотъ что: брось ты со своимъ султаномъ возиться. Чортъ знаетъ, нѣтъ, это меня возмущаетъ.
Арiадна. — Глупо. Онъ, во-первыхъ, не султанъ.
Лапинская. — Ну, далай-лама, эмиръ бухарскiй…
Арiадна. — Пристаютъ съ чепухой. И главное, у самой какiя-то таинственныя переписки, нынче восторги, завтра слезы…
Лапинская (хлопая платочкомъ по столу). — Эхъ, ты-ы, жизнь наша дѣвичья.
Арiадна. — Да еще, между дѣломъ, съ Сергѣемъ финтишь. (Деретъ ее за ухо.) Щенокъ дрянной!
Лапинская (вертится и выкручивается). — Насчетъ Сергѣя Петровича я совсѣмъ даже ничего… Ни въ одномъ глазу. Въ немъ и ход̀ы никакого нѣтъ.
Арiадна. — Смотри у меня!
Входитъ Игумновъ. Въ рукѣ у него двѣ розы.
Игумновъ. — Я говорилъ, что Арiадна очухается. Она живучая! (Беретъ со стола ножницы, аккуратно срѣзаетъ стебли розъ.) Ты двужильная, Арiадна?
Арiадна. — Трехжильная.
Игумновъ (Лапинской). — Сiи розы дерзаетъ поднести скромный земледѣлецъ.
Лапинская присѣдаетъ, дѣлаетъ реверансъ и насмѣшливую гримасу. Беретъ розы, нюхаетъ.
Лапинская. — Одну дарю Арiаднѣ. Которая больше. Можно?
Игумновъ. — Ваша воля.
Арiадна. — Спасибо, Лапа. (Лапинская прикалываетъ ей розу.) Къ обѣду прифранчусь.
// 12
Входитъ Генералъ, за нимъ Саламатинъ.
Генералъ. — И очень радъ видѣть вновь… въ состоянiи здравомъ…
Арiадна (преувеличенно-горячо и быстро). — Да! Что-жъ это киснуть вѣчно… (Открываетъ окно). Благодать, свѣтъ. А мы въ обморокахъ валяемся.
Генералъ. — Напрасно-съ.
Саламатинъ. — Я еще давеча говорилъ.
Генералъ. — Между прочимъ, я давно собираюсь васъ позвать, милая хозяюшка, и вашихъ друзей (обращается къ Лапинской и Игумнову; Игумновъ, улыбаясь, что-то говоритъ ей) ко мнѣ, запросто. En petit comité. Можно устроить пикникъ, катанье на лодкѣ. Faute de mieux, поѣздку на автомобилѣ.
Саламатинъ. — Машина новая. Сорокъ силъ.
Лапинская. — Здòрово!
Игумновъ. — Бездѣльники! Ну, это бездѣльники. Кому покосъ, а кому автомобиль.
Лапинская. — И косите, складывайте, пожалуйста, свои копны, стога…
Игумновъ. (отпрядывая). — Виноватъ-съ, виноватъ.
Генералъ. — Покосъ — покосомъ, а развлеченiя — своимъ порядкомъ. У культурнаго человѣка развлеченiя чередуются съ трудомъ. Это придаетъ жизни, какъ бы сказать, le goût de bon vin.
Арiадна (со слезами въ голосѣ). — «О, юность свѣтлая моя!» Генералъ, у васъ вино найдется? У васъ-то, да у настоящаго, порядочнаго генерала, чтобы шампанскаго не было?
Генералъ. — Внѣ спора. Внѣ спора.
Арiадна. — Чѣмъ не жизнь? Прiѣду, обязательно прiѣду… Напьюсь.
Горничная (въ дверяхъ). — Барыня, кушать подано.
Арiадна. — А пока что, у меня позавтракаемъ. Пожалуйста. Гдѣ Иванъ Иванычъ?
Игумновъ. — Удралъ, разумѣется!
Арiадна. Кончено. Развеселая жизнь! Генералъ, вашу руку.
Всѣ идутъ въ столовую.
// 13
ДѢЙСТВIЕ ВТОРОЕ.
Старинная бесѣдка съ колоннами у пруда, на возвышенiи; холмъ довольно крутъ; въ немъ, ниже бесѣдки, нѣкогда былъ гротъ; теперь входное отверстiе запирается рѣшеткой; слѣва родникъ съ каменнымъ водоемомъ; изъ античной маски бѣжитъ вода. Золотистый, очень погожiй вечеръ. Надъ прудомъ стрекозы. Иногда проносится низко надъ водой голубая птичка. Въ бесѣдкѣ Игумновъ, красный, разстегнувъ воротъ рубашки, и Полежаевъ.
Полежаевъ. — Недавно я всталъ утромъ въ ужасно горькомъ состоянiи. Прямо пошелъ мимо пруда, и думалъ, какъ нерѣдко за послѣднее время, что погибаю. Вотъ. На пруду камыши есть. Когда я съ ними поравнялся, вдругъ они зашелестѣли. Будто нѣкоторый слабый, нѣжный духъ сказалъ мнѣ нѣчто. Я остановился. Въ горлѣ слезы. Вдругъ показалось, что не все еще пропало.
Игумновъ. — Ну, конечно, поэзiю развелъ. Нервы ослабли, и все.
Полежаевъ. — Да, ужъ не очень сильны.
Игумновъ. — А, чор-ртъ. Трудно въ этихъ дѣлахъ. Никуда не спрячешься.
Полежаевъ. ‑ Я и не прячусь. Все же голубая бездна надъ нами, благоуханiе покоса, сiянiе солнца передъ вечеромъ даютъ какъ бы мгновенное отдохновенiе… Интервалъ въ тоскѣ.
Игумновъ. — Ф-ф-у-у! (качаетъ головой).
Полежаевъ. — А иной разъ въ такую минуту взглянешь на крестьянъ, мужиковъ, среди которыхъ мы живемъ, и даже позавидуешь, какъ ясно все, какъ просто. Твердый, прямой путь.
Игумновъ. — Э-э, братецъ ты мой, хитрая штука.
Полежаевъ. — Но когда почва подъ ногами колеблется… все принимаетъ туманно-обманчивый обликъ…
Игумновъ (смѣется). — Ты рѣжешь свои яблони и думаешь что нашелъ истину?
Полежаевъ. — Ахъ, ну, гдѣ же истину? Какiя слова! Но чѣмъ-то жить надо…
Игумновъ. — Свой путь! Мнѣ бы, въ сущности, на покосъ надо, а вотъ сижу тутъ… и чего-то жду.
Полежаевъ. — Ты-то, кажется, крѣпко… на ногахъ стоишь.
Игумновъ. — Крѣпко… крѣпко. Можетъ быть. Былъ я пѣвчимъ, мечталъ въ театръ поступить. Собралъ бы пожитки въ кулечекъ, палку въ руки, да въ Москву, по шпаламъ. Однако это не вышло. А случилось, что вонъ тамъ, за твоимъ паркомъ, пригнѣздилась и моя усадебка. Что называется – ближайшій со-
// 14
сѣдъ. Ты думаешь, хозяйничать очень весело? (Пауза). Ну, то ушло, какъ юность, глупость. Но одно осталось… (Смѣется, какъ бы конфузливо). Въ мужицкой душѣ осталось желанiе… какой-то красоты, прелести… пожалуй, чего и нѣтъ въ жизни.
Изъ парка выбѣгаетъ Лапинская.
Лапинская. — Ужасно смѣшной дяденька тутъ сейчасъ былъ. Дарья Михайловна косарямъ водки подноситъ, ну, какъ онъ усы обтиралъ, и такiе серьезные-серьезные глаза, закинулъ голову, водка буль-буль, крякнулъ и огурчикомъ заѣлъ. Пресмѣшной.
Полежаевъ. — Можетъ быть… мнѣ взглянуть на покосъ?
Лапинская. — Только тебя и недоставало. Да что это, право, здѣсь всѣ работать собираются? Прямо рабочая артель. И мы съ Дарьей Михайловной варенье варили… вонъ тамъ у ней такая печурка устроена на воздухѣ…
Игумновъ (точно проснулся). — Варенье варили?
Лапинская (взглядываетъ чуть съ усмѣшкой). — Да, мой ангелъ. Крыжовенное. Ваше любимое. Дабы зимой доставить вамъ скромное деревенское развлеченiе.
Полежаевъ. — Ты Арiадны не видала?
Лапинская. — Ну, твоя Ар-рiядна… Я ужъ и не знаю, гдѣ она теперь. Съ полчаса назадъ заѣзжалъ этотъ генеральскiй юноша… на автомобилѣ. И тотчасъ они сцѣпились. Ils étaient sur le point de поругаться. Арiадна непремѣнно хотѣла сама править. А онъ говоритъ: это вздоръ, вы не умѣете. Ну, и она ему вдесятеро. Такъ что дѣло пошло на ладъ.
Полежаевъ. — Да ужъ она выдумаетъ. (Уходитъ.)
Лапинская. — Му-удритъ Арiадна. Послѣднiй разъ у генерала бутылку шампанскаго вылакала. Назадъ ѣдемъ, она говоритъ: «Хочешь, сейчасъ подъ машину выброшусь?»
Игумновъ (какъ бы выходя изъ задумчивости). — Вы сказали: ангелъ мой. Какъ…
Лапинская. — Это я нарочно. Въ шутку, Сергѣй Петровичъ.
Игумновъ. — За идiота меня считаете… Разумѣется, понимаю. И все же…
Лапинская. — Ахъ, ничего не за идiота. Просто я все острю, острю, и что это, правда, со мной такое?
Игумновъ. — Вамъ захотѣлось посмѣяться. Больше ничего.
Лапинская (какъ бы про себя). — Да, на самомъ дѣлѣ, чего это я все острю?
Игумновъ (улыбаясь). — Все равно. Разскажите, какъ варенье варили.
// 15
Лапинская. — Это глупо. Варили и варили. Ничего интереснаго.
Игумновъ. — Полоумiе! Нѣтъ, позвольте, почему же по утрамъ, когда я прохожу подъ окномъ, гдѣ вы спите, то снимаю шляпу, и кланяюсь съ идiотическимъ видомъ? И въ душѣ у меня звонъ въ колокола?
Лапинская (свиститъ, какъ мальчишка, сквозь зубы). — «Честь имѣю васъ поздравить со днемъ вашихъ именинъ».
Игумновъ. — Начинаетъ разводить.
Лапинская. — Хорошо, другъ мой, я васъ понимаю. Я сама такая же шальная, когда влюблена.
Игумновъ. — Вы и сейчасъ влюблены. Въ кого? Въ кого вы влюблены?
Лапинская. — Oh-la-la!
Игумновъ. — Свистите, острите, издѣвайтесь сколько угодно, запускайте французскiя слова, все равно, вы такъ же очаровательны и знаете это, и, какъ настоящей женщинѣ, вамъ нравится, что около васъ человѣкъ пропадаетъ.
Лапинская. — И вовсе не очень нравится.
Игумновъ (рѣзко). — Отъ кого письма получаете? Почему все время…
Лапинская (спокойно). — Отъ друга. Un ami, que j’ai.
Игумновъ. — Да, ну…
Лапинская. — И какъ допрашиваетъ строго! Прямо помѣщикъ съ темпераментомъ.
Игумновъ (глухо). — Глупо, до предѣла. Разумѣется, какъ болванъ себя веду. (Помолчавъ). Въ Москвѣ вы будете разсказывать прiятельницамъ, какъ лѣтомъ въ васъ влюбился мужланъ и приревновалъ… ха… скажите, пожалуйста, какой чудакъ! Комическая фигура…
Лапинская. — Ничего не буду разсказывать. Совершенно не буду.
Игумновъ. — Во всякомъ случаѣ, должны. Да и правда, смѣшно. Жилъ-былъ человѣкъ. Попробовалъ то, другое, женился на скромной дѣвушкѣ, поповнѣ…
Лапинская. — Только не впадайте въ сантиментальное восхваленiе жены…
Игумновъ. — Получилъ крошечное имѣньице, и погрузился въ молочное хозяйство, въ жмыхи, сѣялки, клевера.
Лапинская. — И преуспѣлъ.
Игумновъ. — Преуспѣлъ.
// 16
Лапинская. — Нивы его стали тучны, овцы златорунны. Житницы…
Игумновъ. — Все перебиваете.
Лапинская. — И вотъ предстала предъ нимъ дѣва изъ земли Ханаанской, собою худа и плясовица, и многимъ прельщенiемъ надѣлена. Онъ же захотѣ преспать съ нею. Однимъ словомъ… ну, дальше я не умѣю. Только ничего не вышло. Лишь себѣ напортилъ.
Игумновъ. — Вотъ именно. А она укатила, все такая же счастливая, веселая.
Лапинская. — Ошибка! Она уѣхала, и все попрежнему не знала… одного не знала.
Игумновъ (кротко). — Кого бы еще въ себя влюбить.
Лапинская (смотритъ на него внимательно и какъ бы съ грустью). — Она не знала, любитъ ее другъ, или не любитъ?
Игумновъ. — Конечно, любитъ.
Лапинская (совсѣмъ тихо.) — А она сомнѣвалась. И все острила, все дурила…
Игумновъ. — Она была… прелестная.
Входитъ Дарья Михайловна.
Дарья Михайловна (раскраснѣлась отъ варки варенья, голова повязана платочкомъ, сверхъ платья передникъ. Въ рукахъ держитъ блюдечко). — А вы-таки сбѣжали, Татьяна Андреевна. Не дождались вишенъ, да и крыжовникъ безъ васъ дошелъ. Боялись, что пожелтѣетъ. А видите, какая прелесть. Смотри, Сережа, прямо зеленый, точно сейчасъ съ вѣтки. (Протягиваетъ блюдце съ горячимъ еще вареньемъ.)
Игумновъ. — Зам-мѣчательно!
Лапинская (беретъ ложечку). — Я люблю сладости. Можно?
Дарья Михайловна. — Пожалуйста.
Лапинская быстро и ловко смахиваетъ въ ротъ все варенье.
Игумновъ (смѣется). — Только мы его и видѣли. Ничего не оставила?
Лапинская. — Что-жъ на него смотрѣть.
Игумновъ. — Цо-ппъ! И пустое блюдечко.
Дарья Михайловна. — Какъ ты странно говоришь. Будто упрекаешь Татьяну Андреевну. Я затѣмъ и принесла, чтобы пробовали.
Игумновъ. — Да, странно. Конечно, странно. (Смотритъ въ сторону.)
Дарья Михайловна (садится). — Тутъ такое мѣсто красивое, посидѣла бы, да некогда. Мужики говорятъ, нынче молодого сада не выкосить. Трава буйна. И понятно, просятъ еще водки.
// 17
(Игумновъ молчитъ.) Да, забыла тебѣ сказать: заѣзжали изъ лавки, отъ Сапожкова, въ среду теленка рѣжутъ, предлагаютъ телятины. Что-жъ, по-твоему, взять?
Игумновъ (не сразу). — Какъ знаешь.
Дарья Михайловна. — Теленокъ хорошiй, поенный. Это ужъ я знаю. А у Аносова опять Богъ знаетъ что дадутъ. Какъ ты посовѣтуешь? (Игумновъ молчитъ.) Сережа, ты слышишь?
Игумновъ. — Слышу.
Лапинская. — Ну что-жъ, вамъ русскимъ языкомъ говорятъ, брать у Сапожкова или нѣтъ?
Игумновъ (рѣзко встаетъ). — Да ну ихъ къ чорту, всѣхъ вашихъ Сапожковыхъ, Телятниковыхъ, Собачниковыхъ.
Дарья Михайловна. — Чего же ты…
Игумновъ. — Мнѣ это надоѣло. Понятно? Смертельно надоѣло. Покупайте телятину, баранину, свинину, я пальцемъ не пошевельну. (Уходитъ.)
Дарья Михайловна. — Разсердился! Что такое? (Смущенно.) Правда, какой нервный сталъ. Изъ-за пустяка вспыхиваетъ…
Лапинская. — Эти великiе визири всѣ такiе.
Дарья Михайловна. — Какiе визири?
Лапинская. — Ну, мужья. Воли много забрали.
Дарья Михайловна. — У Сережи, правда, характеръ горячiй, но всегда онъ былъ добръ со мной. А послѣднее время… Такъ непрiятно. Ему будто все скучно, апатiя какая-то. Говоритъ, мы здѣсь страшно опустились.
Лапинская. — Всѣ они жалкiя слова говорятъ.
Дарья Михайловна. — Конечно, здѣсь не столица… И многаго ему нехватаетъ. Онъ очень музыку любитъ… Теперь его интересуетъ новые танцы, вотъ, какъ вы танцуете.
Лапинская. — Наши танцы всѣ ф-ф, мыльный пузырь.
Дарья Михайловна. — Я его даже понимаю. Да что подѣлать? Мы не можемъ жить въ городѣ.
Входятъ Машинъ и Полежаевъ.
Машинъ. — Прямо, знаете, Леонидъ Александровичъ… надо бы сказать… посовѣтовать. (Кланяется Лапинской, Дарьѣ Михайловнѣ.)
Полежаевъ. — Иванъ Иванычъ недоволенъ…
Машинъ (дамамъ). — У меня въ жнеѣ шестеренька поизмоталась… думаю, у сосѣда не нашлось бы. Только, знаете ли, на московское шоссе выѣзжаю, изъ-за поворота… да… автомобиль. Вороненькiй мой въ сторону, дрожки совсѣмъ было набокъ… я-то удержался, все же. Помиловалъ Богъ.
Дарья Михайловна. — Чей же это автомобиль?
// 18
Машинъ. — Генераловъ, какъ есть… генераловъ. И такъ, знаете ли, мчался… просто пыль… тучей. Точно бы мнѣ показалось — Арiадна Николаевна за управляющаго. Молодой же человѣкъ этотъ, господинъ Саламатинъ, сзади, на сидѣньѣ.
Лапинская. — Арiадна покажетъ…
Дарья Михайловна. — Мнѣ сегодня говоритъ: хочу, говоритъ, попробовать, какъ это сто верстъ въ часъ ѣздятъ.
Машинъ (Полежаеву). — Да… ну, а насчетъ шестереньки какъ же? У васъ-то, запасная найдется? Машина та же… Адрiансъ-платтъ.
Полежаевъ. — Вѣроятно… Конечно. Я думаю, найдется. Хотя, говоря откровенно, и самъ не вполнѣ знаю, что у насъ есть, чего нѣтъ.
Лапинская. — Иванъ Иванычъ, а что вы думаете о любви?
Машинъ (недоумѣнно смотритъ не нее). — Я говорю: шестереньки нѣтъ ли…
Лапинская. — А я васъ спрашиваю, каковъ вашъ взглядъ на любовь.
Машинъ (Полежаеву). — И номеръ помню: сто семьдесятъ, а.
Лапинская (сбѣгаетъ къ водоему). — Прямо, со мной и разговаривать не желаетъ.
Машинъ. — Вы все барышня… а… тово. Я не знаю, какъ отвѣчать. (Улыбается.)
Лапинская. — А вотъ я васъ прохвачу за это. (Брызгаетъ водой.) Шестеренька. Разъ! Еще.
Машинъ (смѣется добродушно). — Такъ вѣдь и выкупаешься, право.
Быстро, въ волненiи, входятъ Арiадна и Саламатинъ.
Саламатинъ. — Нельзя, вы понимаете, нельзя браться за руль, если не умѣешь. И пускать машину полнымъ ходомъ.
Арiадна. — Тогда зачѣмъ было со мной ѣхать?
Саламатинъ. — И минуты не думалъ, что вы такъ…
Арiадна. — Хотите сказать, что я сумасшедшая?
Саламатинъ. — Такое слово…
Полежаевъ. — Да позвольте, въ чемъ дѣло?
Дарья Михайловна. — Арiадночка, вся бѣлая…
Саламатинъ (раздраженно). — А то, что благодаря Арiаднѣ Николаевнѣ, мы чуть шею себѣ не свернули.
Машинъ. — Ужъ очень быстро ѣздите… господа. Развѣ же можно?
Саламатинъ. — А вы поговорите съ ней, я васъ очень прошу, убѣдите Арiадну Николаевну, что кромѣ ея причудъ и фантазiй еще кое-что имѣется.
// 19
Арiадна (Саламатину). — Просто васъ надо было прогнать.
Саламатинъ. — Меня прогнать не такъ-то просто.
Полежаевъ (сидитъ рядомъ съ Арiадной, очень встревоженно). — Да какъ… это все?
Арiадна. — Мы возвращались… совсѣмъ и не быстро…
Саламатинъ. — У ней и прiемъ не тотъ, руки не сильны. Машина виляетъ. Чортъ знаетъ что!
Арiадна. — Да вы… вы сами, убирайтесь вы! (Вся дрожитъ отъ гнѣва.) Я васъ и не просила со мной ѣхать. Машина генералова.
Дарья Михайловна. — Что-жъ, наскочили на кого?
Арiадна. — Просто домой возвращались, и на шоссе, на поворотѣ, я не разсчитала, не успѣла. Автомобиль въ канаву… но мы цѣлы… только ушиблись.
Саламатинъ (окружающимъ). — Нѣтъ, вы понимаете, я, какъ спортсменъ, я долженъ протестовать противъ подобнаго отношенiя къ дѣлу.
Лапинская. — Охъ, эти мнѣ спортсмены.
Дарья Михайловна. — Ну, ну, Арiадночка, ты мнѣ потомъ спокойнѣе разскажешь. А то дѣла мои… (Уходитъ.)
Арiадна. — Алексѣй Николаевичъ, вы со мной дерзки.
Саламатинъ. — Не знаю, кто дерзокъ…
Арiадна. — А я знаю. И не хочу съ вами разговаривать.
Саламатинъ. — Ахъ, пожалуйста… (Быстро уходитъ.)
Арiадна. — Мальчишка! Туда же!
Лапинская. — Называется, Арiадна распалилась.
Арiадна (вдругъ устало). — Ахъ, оставь, Лапа. Право, ну что это такое…
Машинъ. — Да… ничего. Вотъ и шумъ вышелъ. (Арiаднѣ.) Хорошо еще, ножку себѣ не зашибли. А то недѣльки бы двѣ похромали… какъ лошадка закованная. (Полежаеву.) Такъ какъ же насчетъ шестереньки? Стало быть, къ вашему приказчику?
Полежаевъ. — Конечно, конечно.
Машинъ. — Такъ-съ. А засимъ, мое почтенiе. (Подаетъ Арiаднѣ руку.) Всякихъ благъ. (Отходя, какъ бы про себя.) Я и номерокъ помню… сто семьдесятъ, а…
Лапинская (за нимъ, передразнивая его походку и интонацію). — Я и номерокъ понмю… сто семьдесятъ, а…
Арiадна (вполголоса). — Блаженни чистiи сердцемъ. (Минуту сидитъ молча, какъ бы въ глубокомъ утомленiи. Полежаевъ встаетъ, дѣлаетъ къ ней шагъ.) Ай, не наступи! Наступишь.
Полежаевъ. — На кого… на что?
Арiадна. — Вонъ Божья коровка ползетъ, по хворостинкѣ.
// 20
(Показываетъ пальцемъ.) Дай сюда. (Полежаевъ подаетъ ей прутикъ). Ты бы и раздавилъ. А это, можетъ, у нихъ все равно, что Иванъ Иванычъ. Тоже, можетъ, по прутику ползетъ и про какую-нибудь шестереньку думаетъ. Но не нашу, а какъ у нихъ тамъ полагается.
Полежаевъ (наклоняется, цѣлуетъ ея руку). — Все такая же, Арiадна.
Арiадна. — Нѣтъ, не такая. Я теперь не такая. Когда мы путешествовали… ну раньше, ты мнѣ разъ читалъ, какъ святой Францискъ всѣхъ птицъ любилъ, звѣрей. И разъ даже пожалѣлъ волка, изъ Губбiо. Я вотъ теперь — этотъ самый волкъ. Одичалый. Очень одичалое существо. (Пауза). Божья коровка, божья коровка, гдѣ мой милый живетъ? Смотри… полетѣла. (Съ горечью. Къ нашему дому. Такъ что выходитъ, этотъ милый — ты. Бросаетъ прутикъ).
Полежаевъ (серьезно). — Да, я.
Арiадна. — Такъ было. Но не теперь.
Полежаевъ. — Ты нарочно… ты… изъ автомобиля… нарочно?
Арiадна молчитъ. Въ пруду гаснетъ розовая заря. Надъ паркомъ, блѣдно-фіолетовая, обозначилась огромная луна. Арiадна оперлась подбородкомъ на перила, смотритъ въ прудъ.
Арiадна. — Меня куда-то уноситъ. Я лечу… И все дальше, отъ тебя дальше. (Встаетъ и опускается къ водоему). Мнѣ самой страшно. Что же мнѣ дѣлать? Пусто очень, холодно. Точно вонъ въ тѣхъ небесныхъ пространствахъ я мчусь…
Полежаевъ. — Ты улетаешь? Но тогда, знай…
Арiадна. — Я видѣла нынче образъ смерти. Какъ близко! Какъ желанно!
Полежаевъ. — Арiадна, остановись.
Быстро входитъ Игумновъ.
Арiадна. — А, вотъ кто. Поди сюда. (Игумновъ приближается). Далекò идешь?
Игумновъ. — Далèко.
Арiадна. — Ближе стань.
Игумновъ (нетерпѣливо). — Да чего тебѣ? (Подходитъ вплотную. Она смотритъ ему въ глаза внимательно и упорно.)
Арiадна. — У тебя глаза сумасшедшiе. Знакомые.
Игумновъ (свиститъ.) — Э вуаля ту?
Арiадна (зажала въ обѣихъ рукахъ по цвѣтку). — Вынь, Сергѣй.
Игумновъ. — Паче и паче Арiадна бѣснуется… (Вынимаетъ оба.) Ну, хорошо? (Она молчитъ. Онъ отходитъ). Да, передай женѣ, что я дня три не вернусь. (Уходитъ.)
// 21
Арiадна. — Не захотѣлъ гадать. (Луна нѣсколько поднялась. Ея лучъ играетъ въ струѣ, бѣгущей изъ античной маски.) Въ холодной струѣ блеститъ луна. Я чувствую смерть. Спокойное, великое ничто.
Полежаевъ. — Но тогда ты — не одна.
Арiадна. — Ахъ, не одна?
Полежаевъ. — Смерть тогда не для тебя одной.
Арiадна (холодно). — Этого я не знаю.
Полежаевъ. — Посмотримъ.
ДѢЙСТВIЕ ТРЕТЬЕ.
Кабинетъ Полежаева — большая комната, съ дверью на балконъ. Довольно много книгъ. Письменный столъ посреди. На немъ бронзовый бюстъ Данте. По стѣнамъ фотографiи: прямо предъ зрителемъ средина фрески Рафаэля «Аѳинская школа». Позднiй вечеръ. День рожденія Аріадны. Въ домѣ гости. Дверь на балконъ отворена. На столѣ небольшая лампа подъ зеленымъ шелковымъ абажуромъ. У пiанино
Лапинская (аккомпанируя себѣ, напѣваетъ):
Какъ невозвра-атная струя
Блеститъ, бѣжитъ и исчеза-етъ,
Такъ жизнь и юность убѣга-етъ…
Входятъ Генералъ и Полежаевъ.
Генералъ. — А-а, мы, кажется, мѣшаемъ.
Лапинская (прерывая музыку). — Ничего, п’жжалуйста. Если секреты, я уйду.
Полежаевъ. — Какiе секреты.
Лапинская (продолжая наигрывать):
Въ га-аремѣ такъ исчезну я-а!
Генералъ. — Стихи, полагаю, Пушкина. Но мотивъ-съ?
Лапинская. — «Такъ жизнь и ю-юность убѣгаетъ»… Мотивъ — это просто я запомнила, разъ въ Москвѣ поэтъ стихи свои читалъ… да онъ ихъ не читалъ, а такъ, знаете, пѣлъ и раскачивался. (Встаетъ и изображаетъ, какъ раскачивался). Многiе смѣялись, а мнѣ понравилось. Очень, по-моему, пронзительно.
Генералъ. — Я и говорю: для настоящей русской дѣвушки непремѣнно надо меланхолическое, изволите ли видѣть, пронзающее. Об-бязательно!
Лапинская. — Что-жъ, тогда я пупсика изображу (Играетъ.)
Генералъ. — Э-э, я противъ крайностей. Est modus in rebus. А-ха-ха… Золотое правило мѣры. Я западникъ. Сторонникъ западной культуры.
Полежаевъ (подаетъ ему книжку). — Вотъ вамъ Западъ. Книга,
// 22
напечатанная въ Луккѣ, въ 1788 г. (Со вздохомъ.) Да, это я, конечно, тоже люблю.
Генералъ (разсматриваетъ). — Гольдони, мило. (Лапинская встаетъ и подходитъ.) А-а, какъ тогда издавали-съ.
Лапинская. — Переплетъ больно хорошъ.
Генералъ. — Позвольте. Къ печати разрѣшилъ «докторъ священной теологiи, Франческо Франчески». А-ха-ха-ха. Да, но я, собственно, не о томъ… а больше о нашей отечественной культурѣ. Истерiя-съ! Нервозность. Вотъ основа души.
Лапинская (отходитъ, садится на диванъ съ ногами). — Сейчасъ генералъ насъ и прохватитъ. (Вздохнувъ). Что называется, съ перцемъ. По-военному.
Генералъ. — Прохватывать незачѣмъ-съ. Я самъ, знаете ли, поклонникъ женщинъ, особенно русскихъ… а-ха-ха… но посудите сами: Арiадна Николаевна, милѣйшая, эксцентричная наша хозяйка и нынѣ именниница…
Лапинская. — Рожденница.
Генералъ. — Виноватъ! Изящнѣйшая рожденница… и тѣмъ не менѣе… я очень извиняюсь передъ Леонидомъ Александрычемъ, но вѣдь это фактъ, что тогда, во время пресловутаго катанья на автомобилѣ, и она, и мой Алексѣй были на волоскѣ… такъ сказать, отъ весьма непрiятныхъ послѣдствiй.
Лапинская. — Да ужъ прямо говорите: чуть не расквасились.
Генералъ. — Это называется — быка за рога. Очень мило, романтично, игра съ опасностью, но согласитесь…
Лапинская. — Арiадна возненавидѣла вашего пасынка. Говоритъ, что онъ — трусъ.
Генералъ. — И снова — чисто русскiй взглядъ на храбрость. Человѣкъ не желаетъ свертывать себѣ шеи ни съ того ни съ сего — и онъ трусъ. А между тѣмъ…
Въ двери съ балкона показывается гость, сосѣднiй помѣщикъ.
Перелѣшинъ (въ бѣломъ жилетѣ, невысокiй, полный. Видимо, выпилъ. Лицо красное, усы нѣсколько взбиты). — Кабинетъ! Это хозяинъ, генералъ, барышня… забылъ, какъ звать, но представленъ. (Неожиданно низко кланяется Лапинской.) Еще разъ! На всякiй случай. (Полежаеву.) Въ поискахъ за содовой. Тамъ, это, знаете, бенедиктинчики, мараскинчики… Ну, и Арiадна Николаевна старается — гостепрiимная хозяюшка у васъ, вполнѣ такая привѣтливая. Да. Сейчасъ и всѣ сюда идутъ, просятъ Анну Гавриловну спѣть… а-а… съ гитарой, цыганщину всякую.
// 23
Полежаевъ (указывая на дверь). — Пожалуйста въ столовую. Вамъ дадутъ.
Перелѣшинъ. — Па-акорнѣйше благодарю! Па-акорнѣйше. (Идетъ къ двери, про себя вполголоса.) Тамъ, это, мараскинчики, бенедиктинчики…
Генералъ. — Вотъ вамъ и россiйская фигура-съ. Потомъ впадетъ въ умиленiе, будетъ каяться во грѣхахъ… и попроситъ взаймы.
Полежаевъ. — Россiйская. Что касается грѣховъ, то каяться въ нихъ… разумѣется, не въ пьяномъ видѣ, можетъ быть, и не такъ ужъ плохо.
Изъ той же двери, что и Перелѣшинъ, входятъ съ балкона Арiадна, полуобнявъ высокую, сухощавую Анну Гавриловну, въ рукахъ у той гитара; Саламатинъ, Игумновъ, Машинъ.
Анна Гавриловна (Полежаеву.) — Меня пѣть просятъ. Да ужъ какой мой голосъ.
Арiадна. — Знаю, какой. Сюда, на диванъ. (Звонитъ.) Дадутъ намъ кофе, вина.
Анна Гавриловна. — Всетаки стѣсняюсь. Да, можетъ, и не въ этой комнатѣ… (Осматривается.) Тутъ кабинетъ. Все книги.
Арiадна. — Нынче мое рожденье. Что хочу, то и дѣлаю.
Полежаевъ (Аннѣ Гавриловнѣ.) — Нѣтъ, пожалуйста. Я очень радъ.
Арiадна. — Вы видите, онъ радъ. Онъ всегда отъ чего-нибудь въ восторгѣ.
Полежаевъ. — Я, дѣйствительно, радъ, что будутъ пѣть… но сказать, чтобы я всегда… (Пожимаетъ плечами).
Арiадна. — Виновата!
Всѣ садятся на огромный диванъ, гдѣ Лапинская устроилась съ ногами.
Въ центрѣ Анна Гавриловна.
Игумновъ. — Стоп-пъ! (Дѣлаетъ руками рупоръ, кричитъ.) Арiадна, заднiй ходъ!
Арiадна. — Обидѣла поэтическую натуру! Par-rdon. (Вносятъ кофе, вино. Арiадна наливаетъ себѣ.) Я, генералъ, кажется, васъ шокировала тогда… ну, собою, всѣмъ своимъ видомъ и дурнымъ поведенiемъ. Пожалуй, и сейчасъ шокирую. Извините. Но, все равно, выпью.
Генералъ. — А-а, кромѣ удовольствiя ничего мнѣ не доставляли.
Лапинская (Машину.) — Дяденька, Иванъ Иванычъ, сядьте ко мнѣ поближе.
Машинъ (беретъ стулъ, придвигаетъ его къ краю дивана). — А вы что же нынче… не тово, не щебечете?
// 24
Лапинская. — Это птицы щебечутъ, а ужъ мы просто разговариваемъ.
Машинъ. — Я понимаю, да вѣдь такъ… какъ вы барышня… и выразился.
Лапинская. — Голубчикъ, Иванъ Иванычъ. По-старинному, съ изяществомъ!
Саламатинъ. — Вниманiе, господа.
Анна Гавриловна, аккомпанируя себѣ на гитарѣ, начинаетъ цыганскiй романсъ. У нея голосъ небольшой, низкiй, но прiятный. Въ срединѣ романса прiотворяется дверь изъ залы. Тамъ стоитъ Перелѣшинъ, слегка дирижируетъ. Онъ очень увлеченъ, и вполнѣ серьезенъ.
По окончанiи — аплодисменты.
Перелѣшинъ (тоже аплодируя). — Ручку! (Подходитъ). Старый цыганъ Илья привѣтствуетъ. (Цѣлуетъ руку Аннѣ Гавриловнѣ). Эхъ, Москва, голубушка. Яръ, Стрѣльна. Что деньжищъ! ахъ, что деньжищъ!
Анна Гавриловна. — Вы вѣдь сами поете?
Перелѣшинъ. — Масло, молочишко изъ имѣнiя — все тамъ осталось… Векселишки, то-се… А теперь не пою. Былъ голосъ, но до свиданiя. Меццо-сопрано пропит-то. Тамъ, мараскинчики, бенедиктинчики.
Арiадна (Аннѣ Гавриловнѣ.) — Еще спойте!
Перелѣшинъ. — Вотъ, напримѣръ: «Мой костеръ въ туманѣ свѣтитъ».
Арiадна. — Гадость!
Перелѣшинъ. — Не нравится? Виноватъ. (Наливаетъ себѣ ликеру.) Своихъ ошибокъ не скрываю. (Пьетъ.) И не стыжусь. Виноватъ.
Анна Гавриловна. — Я спою романсъ. (Задумчиво.) Давно, когда еще я моложе была, меня научилъ, т. е. при мнѣ пѣлъ, одинъ мой знакомый. Тоже помѣщикъ.
Беретъ гитару и начинаетъ. Перелѣшинъ опять слегка дирижируетъ. Въ комнатѣ очень тихо. Романсъ кончается словами: «Когда-бъ я смѣлъ, когда бы могъ я умереть у милыхъ ногъ». Окончивъ, Анна Гавриловна быстро встаетъ и выпиваетъ рюмку коньяку.
Никто не аплодируетъ.
Генералъ. — Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопываетъ въ ладоши.)
Анна Гавриловна. — Сказать правду, меня эта вещь волнуетъ.
Лапинская (Машину). — Дяденька, отчего такъ жалостно?
Машинъ. — А… да… вы, какъ барышня.
// 25
Лапинская. — Цыганщина проклятая! (Ударяетъ кулакомъ по ручкѣ дивана.) Возьму, и зареву сейчасъ. На весь домъ.
Игумновъ. — А! Вотъ мы какъ.
Лапинская. — Да, такъ и такъ, господинъ Игумновъ, Сергѣй Петровичъ.
Арiадна. — Чушь это все. (Передразнивая.) «И умереть у милыхъ ногъ». Скажите, пожалуйста. (Рѣзко). Сказки, басни! Никто ни у чьихъ ногъ не умираетъ. Необыкновенно изящно, поэтически: прiйти — и тутъ же умереть, у самыхъ ногъ. Ахъ, все это вранье. Кто дѣйствительно хочетъ умереть… (Замолкаетъ.) Да и чортъ съ ней, съ любовью. Все навыдумали. Ничего нѣтъ.
Лапинская. — Ар-рiядна, не завирайся.
Арiадна. — Молчи, Лапа. Ты дѣвчонка.
Лапинская. — Не такъ, чтобы очень.
Арiадна. — Ничего нѣтъ. (Встаетъ. Лицо ея блѣдно и измучено.) Когда узнаешь это, страшно станетъ. (Озирается). Все куда-то уходитъ, и вокругъ… призраки. (Приближается къ письменному столу, гдѣ сидитъ Полежаевъ.)
Полежаевъ. — Арiадна, больна? Что съ тобой?
Арiадна. — Мнѣ нынче тридцать три года. (Беретъ книгу, которую раньше смотрѣлъ генералъ.) Старинная книга, въ золоченомъ переплетѣ… моего ученаго мужа… любитель наукъ и искусствъ, который пишетъ сочиненiе «О ритмѣ у Рафаэля». (Книга выскальзываетъ и падаетъ.) И еще вокругъ много разныхъ изящныхъ вещей и людей… Но (обращаясь къ генералу), но, но, но…
Игумновъ (Лапинской, указывая на Арiадну). — Неправду говоритъ. (Наливаетъ себѣ и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милыхъ ногъ».
Лапинская (Машину.) — Что надо сдѣлать, когда васъ разлюбили?
Машинъ. — Вотъ… вы… барышня… опять.
Лапинская. — Нѣтъ, пожалуйста.
Машинъ. — Да ужъ какъ сказать… ежели… да… (Дѣлаетъ жестъ рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать.
Игумновъ. — А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты самъ… Э-эхъ, жизнь наша малиновая!
Машинъ. — Это ужъ, батюшка… (Улыбается.) Что ужъ тутъ! (Разводитъ руками.)
Лапинская (задумчиво). — Если тебя разлюбили, то — чемоданы укладывать.
Саламатинъ (въ балконной двери). — Э, да позвольте…
// 26
Арiадна (медленно раздвинула портьеру. Тамъ видно зарево). — Усачевка горитъ.
Перелѣшинъ. — П-жа-р-ръ! И никакихъ рябчиковъ.
Игумновъ (вскакивая и оборачиваясь). — Фу, чортъ. Какъ полыхаетъ.
Всѣ толпятся у оконъ. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» — «Нѣтъ,
Гаврюхино правѣй».
Саламатинъ (Арiаднѣ). — Это далеко?
Арiадна. — Двѣ версты. Лѣтникомъ ближе.
Саламатинъ. — Ѣдемъ.
Арiадна. — Нѣтъ. Не хочу.
Лапинская. — Если тебя разлюбили…
Игумновъ (взволнованно). — Тутъ насосишко есть… въ вашъ автомобиль можно?
Саламатинъ. — Есть! Черезъ пять минутъ трогаемся, черезъ десятъ тамъ. (Оборачивается къ Арiаднѣ.) У руля самъ.
Игумновъ. — Сейчасъ. Переодѣнусь только. Леонидъ, твои сапоги надѣваю. (Уходитъ).
Арiадна (Саламатину). — Сергѣй хоть помогать будетъ… А вы?
Саламатинъ (вспыхивая). — Нынче ваше рожденiе. Не хочу ссориться.
Генералъ (направляясь къ выходу на террасу). — Чисто русская картина. Горитъ деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участiе. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистическiя чувства — все у насъ. А-ха-ха… Не могу утерпѣть. Иду, лѣтничкомъ.
Арiадна (садится въ креслѣ у открытаго окна.) — Идите, друзья, кто куда хочетъ. Я не двинусь.
Одни — чтобы итти, другiе, чтобы удобнѣе было глядѣть, — всѣ выходятъ на балконъ. Остается Перелѣшинъ у столика съ виномъ.
Перелѣшинъ (наливая рюмку). — И пусть волнуются. (Выпиваетъ.) Уд-дивительно, какъ полируетъ кровь.
Арiадна (какъ бы про себя). — Страшенъ пожаръ въ деревнѣ. Господи, дѣтишки какъ бы не погорѣли… (Встаетъ, холодно.) А впрочемъ… не все ли равно? (Перелѣшину.) Философъ — знай себѣ потягиваетъ.
Перелѣшинъ. — И правъ. Пожаръ прогоритъ, и никакихъ рябчиковъ.
Арiадна. — Аркадiй Карпычъ, знаете вы, что такое смертная тоска?
Перелѣшинъ. — Когда по векселишкѣ платить нечѣмъ.
Арiадна. — Мнѣ разсказывали, у одного человѣка зубъ болѣлъ двое сутокъ. Это въ деревнѣ было, помочь некому. Онъ
// 27
ходилъ, ходилъ, да изъ револьвера себѣ въ голову бацъ. И все тутъ.
Перелѣшинъ. — Надо было iодомъ.
Арiадна. — Ужъ не знаю. (Минуту молчитъ, потомъ оборачивается на зарево.) Боюсь я пожаровъ.
Перелѣшинъ. — Если отъ насъ далеко, то нечего.
Арiадна (вздрагивая, какъ бы отъ воспоминанiя). — Ну, такъ. Налейте рюмку. (Онъ наливаетъ, она беретъ, и съ этой рюмкой медленно, чтобы не расплескать, идетъ къ двери въ свою комнату.)
Перелѣшинъ. — Куда-жъ это?
Арiадна (невнятно). — Ничего… ничего. Простите.
Перелѣшинъ. — Ф-ть! Въ одиночествѣ желаетъ дернуть. (Беретъ бутылку и протягиваетъ. Арiадны уже нѣтъ). Могу еще предложить. А… а впрочемъ, нѣтъ. (Обнимаетъ бутылку, и гладитъ.) Мам-мочку не от-дамъ! У сердца. (Пробуетъ засунутъ въ жилетный карманъ, не лѣзетъ.) Ну, ладно. (Встаетъ.) Мы на вольный воздухъ. Тамъ, пожары пожарами, а мы… для полировки крови.
Пошатываясь, идетъ къ выходу, все обнимая бутылку. Ему навстрѣчу съ балкона Дарья Михайловна. Она входитъ торопливо, взолнованно.
Дарья Михайловна. — Право, такой ужасъ. Усачевка вся выгоритъ.
Перелѣшинъ. — А вы уже… съ п’жа-ра?
Дарья Михайловна. — Нѣтъ, дома была. Никого нѣтъ? (Оглядывается). Я ложиться ужъ собралась, и вдругъ зарево это, набатъ. Слышите? (Вдали звуки набата.) Вы Сергѣя не видѣли?
Перелѣшинъ. — Им-мѣлъ, несравненное удовольствiе. Онъ, кажется, ѣдетъ на пожаръ. Равно и госпожа Ла… Лап-апинская.
Дарья Михайловна. — Ко мнѣ не зашелъ…
Перелѣшинъ (уходя). — Этого не знаю. Не могу знать. (Уже съ балкона, громко и пьяно.) Не могу знать!
Дарья Михайловна (одна). — Во весь вечеръ не вспомнить… (Опускается къ столику.) Знаетъ, что я одна въ домѣ…
За дверью въ комнату Арiадны громкiе голоса, какъ бы шумъ борьбы.
Дарья Михайловна настораживается.
Игумновъ спиной распахиваетъ дверь и за руку выволакиваетъ Арiадну.
Другой рукой пытается вырвать у нея коробочку.
Игумновъ. — А я тебѣ говорю: отдашь.
Арiадна (отбиваясь). — Отстань! Сумасшедшiй!
Игумновъ. — Я? (Разжимаетъ ей пальцы.) Нѣтъ-съ, это ужъ… кто-то другой.
Арiадна (бросается на него.) — Какъ ты…
// 28
Игумновъ въ раздраженiи отталкиваетъ ее, и такъ сильно, что она падаетъ на диванъ. Самъ онъ разсматриваетъ коробочку. Дарья Михайловна, до сихъ поръ неподвижная, вскакиваетъ и бросается къ нему. Съ балкона вбѣгаетъ Полежаевъ.
Полежаевъ. — Сергѣй?
Игумновъ (увидѣвъ жену). — А, и ты тутъ. (Полежаеву, рѣзко.) Вотъ тебѣ и Сергѣй!
Полежаевъ (глядя на Арiадну, лежащую на диванѣ, головой въ руку). — А-а!
Игумновъ. — Не зайди я случайно къ ней въ комнату… (Швыряетъ коробочку въ окно.) Черти полоумные! Фу! (Подходитъ къ столику, наливаетъ вина. Руки у него дрожатъ.) Возвышенности! Смерть! Любовь! А, да, можетъ, и правда такъ надо (Пьетъ. Подымаетъ голову на Дарью Михайловну.) И ты пришла. Молчишь, но у тебя въ глазахъ укоръ. Что-жъ, укоряй.
Дарья Михайловна. — Я ничего, Сережа…
Игумновъ. — О, Боже мой! (Слышенъ рожокъ автомобиля. Игумновъ какъ бы сбрасываетъ съ себя нѣчто.) Ѣдемъ. Мы — на пожаръ. А тамъ видно будетъ.
Быстро выходитъ. Арiадна лежитъ недвижно. Полежаевъ сѣлъ въ кресло, съ ней рядомъ; онъ закрылъ лицо руками.
Такъ продолжается нѣкоторое время. Дарья Михайловна встаетъ, подходитъ къ Полежаеву, цѣлуетъ его въ лобъ и удаляется. Спустя минуту Арiадна поворачиваетъ голову, приподымается.
Арiадна. — Ушелъ, рыцарь. Что я имъ, право? (Рѣзко.) Да не хочу я, чтобъ меня спасали. И все тутъ. Не желаю. (Оглядываясь на Полежаева.) Вотъ, тоже… Благодѣтель человѣчества. Плачешь?
Полежаевъ. — Нѣтъ.
Арiадна. — Угнетаемая невинность.
Полежаевъ (вдругъ встаетъ.) Ну, прощай, Арiадна.
Арiадна. — На пожаръ?
Полежаевъ (какъ бы разсѣянно). — Нѣтъ… такъ… вообще.
Арiадна. — То-есть какъ же?
Полежаевъ. — Я тоже не хочу, чтобы меня спасали.
Арiадна (удивленно). — Ничего не понимаю.
Полежаевъ. — Ну, и что-жъ? (Онъ теперь задумчивъ, какъ бы во власти какой-то мысли. Очень покойно.) — Ненавидишь меня, и ладно.
Арiадна. — Даже радъ!
Полежаевъ. — Выйду, и все буду итти. Зайду въ рѣку, и все буду итти, станетъ по горло… а потомъ ничего… И такъ будетъ покойно.
Арiадна. — Зачѣмъ же… тебѣ?
// 29
Полежаевъ. — И меня приметъ вѣчность. Если ты — и я.
Арiадна. — Погоди, Леонидъ, сядь… (Указываетъ мѣсто рядомъ.)
Полежаевъ (садится и смотритъ на нее какимъ-то страннымъ взоромъ). — Ты теперь кажешься мнѣ очень далекой.
Арiадна (подавленно.) — Раньше ты этого не говорилъ.
Полежаевъ. — Со мной раньше такого не было.
Аріадна. — Это самое и я чувствовала, когда… Да, но ты… тебѣ.
Полежаевъ. — Что же я? Нѣтъ, ничего. (Встаетъ.)
Арiадна. — Постой. (Удерживаетъ его.) Ну вотъ, теперь ты… Ахъ, какая тоска.
Полежаевъ. — Мнѣ жаль тебя, Арiадна. Тѣмъ болѣе, что виноватъ я. Но ужъ теперь что же дѣлать.
Арiадна. — Ты какъ странно говоришь. Мнѣ даже страшно. Да позволь… Я никакъ не ожидала. (Беретъ его за руку.) Почему такiя холодныя руки? Ты нездоровъ?
Полежаевъ. — Я — ничего.
Арiадна (взволнованно). — Ты все твердишь: ничего, ничего, а самъ какой-то оледенѣлый… (Трясетъ его слегка за плечи, заглядываетъ въ глаза.) Да что съ тобою? Леонидъ? Ты съ ума сходишь? (Полежаевъ склоняетъ голову все ниже, къ колѣнямъ, зажимаетъ лицо руками, и вдругъ валится головой впередъ, на коверъ. Съ нимъ истерика. Стоя на колѣняхъ, съ головой въ рукахъ на коврѣ, онъ судорожно рыдаетъ въ этой нелѣпой позѣ.) Леонидъ, ну погоди… Леонидъ, ну что-жъ это такое, я сама сейчасъ зареву! (Пытается его поднять.) Ну, что-жъ ты… (Вдругъ обнимаетъ его голову и тоже рыдаетъ.) Это я тебя замучила! Это я! Ахъ, если бы ты зналъ. Нѣтъ, этого ты понять не можешь. (Садится съ нимъ рядомъ на коверъ, кладетъ его голову себѣ на колѣни. Изступленно цѣлуетъ его волосы.) Милые мои… волосы, плечики. Ты этого понять не можешь… Я, конечно, сама сумасшедшая. Я вѣдь совсѣмъ рѣшила умереть. Ты очень страдалъ? (Полежаевъ продолжаетъ рыдать.) Даша тебя въ лобъ поцѣловала. Значитъ, жалѣетъ. Милый, милый!
Полежаевъ. — Арiадна, убей меня.
Арiадна. — Голова моя золотая. Нѣтъ, не убей, ты живи, жить долженъ…
Полежаевъ. — Не знаю.
Арiадна. — Я ужасно мучалась все это время. Ну, Господи, какъ ужасно. Но я тебя безумно люблю, и любила… даже когда оскорбляла. Я знаю, что я дрянь.
Полежаевъ молча беретъ ея руку и цѣлуетъ. Молчанiе.
Полежаевъ. — Ахъ, Арiадна…
// 30
Арiадна. — Опять плачешь.
Полежаевъ. — Нѣтъ, я ничего не понимаю.
Арiадна. — Ну, хорошо. Ну, хорошо. Пройди по мнѣ.
Полежаевъ. — Что ты говоришь…
Арiадна. — Растопчи. А я умру. Если ты скажешь, я изъ окошка выброшусь.
Полежаевъ. — Эти слова… такiя… (Обнимаетъ ее. Оба плачутъ.)
Арiадна (нѣсколько оправившись). — Легче сейчасъ? Тебѣ? Легче?
Полежаевъ (тихо.) — Да.
Арiадна. — И мнѣ.
Полежаевъ. — Хорошо, что нѣтъ никого.
Арiадна (подымается). — Встань. (Подымаетъ его за руку, полуобнявъ, ведетъ къ дивану.) Лягъ. Ты вѣдь мой? Погоди, погоди… Только бы такъ остаться. (Закрываетъ себѣ голову, точно боясь, что что-нибудь измѣнится.) Я тебя опять люблю. Безумно… И ты, ты? Ахъ, а то… А вдругъ всетаки нужно умереть?
Полежаевъ. — И я.
Арiадна. — Такая любовь, какъ у меня, сильнѣе… Да, въ головѣ все путается, плохо говорю. Если бы не Сергѣй, я бы выпила. Я, стало быть, жива. Ты бы тоже себя убилъ?
Полежаевъ. — Да.
Арiадна. — Я почувствовала. Но теперь — нѣтъ. Ты живъ (Задумалась. Потомъ идетъ къ двери.) Погоди… Я сейчасъ.
Полежаевъ. — Куда ты?
Арiадна. — Нѣтъ, ничего. Ты боишься?
Полежаевъ. — Зачѣмъ… идешь?
Арiадна. — Можетъ быть, глупо… Я минуту посижу въ своей комнатѣ, вотъ такъ, одна. Потомъ приду. И вообще все посмотрю… какъ здѣсь… будетъ. (Уходитъ.)
Полежаевъ (встаетъ, подходитъ къ окну). — Разсвѣтъ! (Отдергиваетъ портьеру. Въ комнатѣ становится еще свѣтлѣе.) Какъ пахнетъ.
Входитъ Генералъ.
Генералъ. — Не дошелъ. Не дошелъ-съ, все уже кончилось. Видимо, наши молодцы.
Полежаевъ (растерянно). — А, пожаръ…
Генералъ. — А-ха-ха… маленькое деревенское развлеченiе. Двѣ риги, солома прогорѣла… Но, конечно, наши не дали ходу… ну, я такъ себѣ представляю… огню. А вы что же-съ? Гдѣ же супруга?
Полежаевъ. — Я да… она. Она тутъ.
Генералъ. — А вы немного… не въ себѣ какъ-то?
Полежаевъ. — Напротивъ, я… Я, она.
// 31
Входитъ Арiадна. Вдали слышенъ рожокъ автомобиля.
Арiадна. — Генералъ!
Генералъ. — Все кончилось. Спектакль!
Арiадна (сiяя блестящими отъ слезъ глазами, осматриваетъ комнату). — Здѣсь свѣтъ, утро.
Полежаевъ (ей). — Ну?
Арiадна (идетъ къ нему). — Какое утро, свѣтъ…
Полежаевъ. — И хорошо?
Арiадна. — Здѣсь чудно. Здѣсь все прекрасно. (Плачетъ.) Все прекрасно.
Входитъ Игумновъ.
Игумновъ (бросаетъ фуражку, садится въ кресло). — Генералъ, васъ Алексѣй Николаичъ ждетъ. Ф-фу!
Арiадна (указывая въ окно Полежаеву). — Утренняя звѣзда.
Игумновъ (обертываясь къ нимъ). — Арiадна! (Минуту смотритъ молча.) Что же… Да. У васъ другiя лица.
Полежаевъ (Арiаднѣ). — Помнишь? Эту звѣзду я встрѣчалъ за книгами.
Игумновъ. — Новыя лица! Новыя лица!
ДѢЙСТВIЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
Комната и обстановка предшестующаго акта. Четыре часа дня — блѣдно-солнечнаго, безвѣтреннаго. Въ окнахъ далекiй пейзажъ — мирный видъ сельской Россiи. На письменномъ столѣ подносъ со стаканами чая, вареньемъ, медомъ. Сюда перешли изъ столовой — послѣ затянувшагося деревенскаго обѣда — покурить, поболтать Генералъ, Полежаевъ, Машинъ, Дарья Михайловна.
Машинъ (снимаетъ съ роговъ надъ диваномъ небольшую двустволку). — Папашино еще ружьецо?
Полежаевъ. — Да. Остатки прежней воинственности.
Машинъ (прицѣливаясь въ окно). — Прикладистое.
Полежаевъ. — Бьетъ далеко, но стрѣлять трудно. Калибръ маловатъ.
Машинъ. — А вотъ… лисичекъ скоро… перваго сентября… у насъ открытiе охоты. Тутъ, недалеко.
Полежаевъ. — Милости прошу ко мнѣ завтракать.
Генералъ. — Для меня, долженъ сказать, весьма прiятно ваше намѣренiе… остаться тутъ на зиму. Знаете, у насъ какъ: выборы прошли, а тамъ, къ настоящей-то къ зимѣ, помѣщички кто въ Ниццу, кто въ Каннъ. Я и самъ не прочь, но въ нынѣшнемъ году не придется. Да вы вѣдь и въ гласные баллотируетесь? А-ха-ха… прокатимъ, прокатимъ.
// 32
Полежаевъ. — Мнѣ такъ совѣтовали. Говорятъ, жить въ деревнѣ, надо общественными дѣлами заниматься. Хотя, конечно, я мало въ этомъ свѣдущъ.
Генералъ. — Я смѣюсь, ну, разумѣется, смѣюсь. А-ха-ха. (Наставительно.) Въ деревнѣ нужны культурныя, интеллигентныя силы. Я, напримѣръ, занятъ сейчасъ сельскохозяйственными школами. Это, я вамъ доложу, дѣло новое, и нашимъ общественнымъ дѣятелямъ не такъ-то по плечу.
Разговоръ ведется на-ходу. Генералъ взялъ Полежаева подъ руку и послѣднiя слова говоритъ въ дальнемъ углу. Тамъ останавливается, что-то объясняя, хохоча. Машинъ подходитъ къ окну, недалеко отъ Дарьи Михайловны, и, взявъ большой бинокль, всматривается въ горизонтъ. Дарья Михайловна шьетъ.
Машинъ. — А гдѣ же муженекъ?
Дарья Михайловна. — Пообѣдалъ, ушелъ. Гдѣ-нибудь бродитъ. (Горько.) Богъ его знаетъ, гдѣ.
Машинъ. — Вонъ она… и Усачевка. Трофимычъ ужъ строиться началъ послѣ пожара. Мѣсяцъ пройдетъ… и какъ не бывало ничего. Вашъ-то, Сергѣй-то Петровъ, очень тогда старался. Молодцомъ. Могъ бы медаль получить.
Дарья Михайловна. — Что ужъ тамъ медаль, Иванъ Иванычъ. Это онъ съ налету, по горячности. А-то мало совсѣмъ сталъ работать, хозяйство запустилъ. Говоритъ, скучно здѣсь. Все опостылѣло. Даже хочетъ въ Москву перебираться; буду, говоритъ, за пятьдесятъ рублей служитъ, такъ хоть въ театръ схожу, музыку послушаю.
Полежаевъ. — Въ Москвѣ трудно. Въ Москвѣ… народу много.
Дарья Михайловна. — А мѣсто развѣ найдешь? Да и такъ-то сказать: поглядѣлъ онъ на все на это (показываетъ вокругъ), на барскую жизнь. Мы вѣдь не тѣ люди, что они… Леонидъ, Арiадночка. А онъ тянется.
Машинъ. — Наше дѣло простое. Знаете. Посѣялъ ржицы, овсеца. Убралъ.
Подходятъ Генералъ и Полежаевъ.
Полежаевъ. — Вы мнѣ говорите о разныхъ умныхъ и серьезныхъ вещахъ. Я слушаю. Но, признаюсь, взглянешь въ окно, на этотъ свѣтлый пейзажъ, и мысли отклоняются. Вспомнишь о томъ, что къ дѣлу не относится.
Генералъ. — А это, знаете ли, мечтательно-романтическая жилка въ васъ есть… а-ха-ха.
Полежаевъ (останавливается, подходитъ къ окну). — Нѣсколько
// 33
лѣтъ назадъ мы жили съ Арiадной въ Ассизи. Тамъ мѣсто высокое, видна вся Умбрiя.
Дарья Михайловна. — Гдѣ это… Ассизи?
Полежаевъ. — Въ Италiи. Городокъ и старинный монастырь. Тамъ, Дашенька, нѣкогда подвизался св. Францискъ, великiй милостивецъ. Да. Мнѣ и вспомнилось. Тамъ видна съ высоты вся долина, полная необыкновенной тишины. Бывали дни именно, какъ сейчасъ — опаловые, перламутровые; вдругъ выглянетъ солнышко и заиграетъ гдѣ-нибудь вдали пятномъ; или за десятки верстъ прольется дождемъ тучка, и этотъ дождь какъ-то виситъ, недвижно, сѣроватой сѣткой. И такъ же, какъ сейчасъ, изъ окна читальни, гдѣ передъ обѣдомъ я читалъ о жизни святого, маячила далекая Перуджiя.
Генералъ. — Весьма поэтически, хотя, конечно… и далеко, отъ всякихъ земствъ.
Полежаевъ. — Вѣроятно, душа святого оставила свой слѣдъ въ той мѣстности. Нигдѣ не видѣлъ я подобной чистоты, безмятежности. Мнѣ кажется, что всякiй, кто измученъ, обрѣлъ бы тамъ миръ.
Дарья Михайловна. — Я нигдѣ не бывала. Не только въ Италiи, а и въ Москвѣ-то всего разъ. (Откусывая нитку.) Такъ и проживешь, ничего не зная. Иванъ Иванычъ, вы вѣдь тоже рѣдко отсюда выѣзжали?
Машинъ. — Не часто… Такъ, въ окрýгѣ приходится, а въ Москву рѣдко. (Какъ бы припоминая.) Годковъ, пожалуй… пятнадцать.
Дарья Михайловна. — Живетъ, живетъ человѣкъ, да и возропщетъ. Прямо говорю, возропщетъ.
Полежаевъ. — Ахъ, конечно, бываетъ.
Машинъ. — Iовъ-то… возропталъ, а потомъ все же-таки… смирился.
Дарья Михайловна. — Iовъ. Хорошо про Iова говорить, это когда было. А тутъ живешь, трудишься, только и знаешь, что работа да забота, а къ чему все? (Глотая слезы.) И жизни не видишь.
Машинъ. — Богу-то виднѣе. По-нашему… по-христіанскому… роптать грѣхъ.
Дарья Михайловна. — Это и папаша покойный въ церкви говорилъ. Проповѣдь по бумажкѣ читалъ. Да это-жъ все слова.
Полежаевъ. — Да. Но что скажешь ты лучше этихъ словъ?
Машинъ. — И не слова… ежели мы… вѣрующiе.
Генералъ (перелистывая иллюстрированный журналъ). — Une querelle tout à fait théologique. А-а, говоря откровенно, я мало въ этомъ понимаю. Всѣ эти Iовы и прочее… не по моей части.
// 34
Изъ балконной двери входятъ Лапинская, за ней Арiадна и Саламатинъ.
Они съ ракетками въ рукахъ.
Лапинская (представляетъ шансонетную пѣвицу, покачивая боками, дѣлаетъ полукругъ по комнатѣ. Напѣваетъ):
Je suis une petite cocotte d’Amerique,
Je traverse en bateau L’Atlantique!
Дарья Михайловна забираетъ шитье и уходитъ.
Генералъ. — Браво!
Арiадна (Саламатину). — Вы, пожалуй, играете и лучше меня…
Саламатинъ (кладетъ ракетку). — Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнiй.
Арiадна (горячо). — Положимъ, я-то въ этомъ сомнѣваюсь. И если бы не надо было Лапѣ уѣзжать… (Подходитъ къ мужу.) Ты знаешь, мы послѣднiй сэтъ шли съ нимъ поровну. У него пять геймовъ, и у меня.
Полежаевъ (отчасти разсѣянно, какъ бы думая о другомъ). — Великолѣпно, мой другъ. (Цѣлуетъ ей руки.)
Арiадна (быстро, негромко). — Какъ себя чувствуешь?
Полежаевъ (не выпуская ея руки). — Очень хорошо. Я сейчасъ только разсказывалъ, какъ мы жили съ тобой въ Ассизи.
Арiадна. — Ахъ, Ассизи! (Тоже задумывается, какъ бы слегка взволнованная.)
Лапинская (генералу.) — Я могу и англiйскую шансонетку представить, и русскую. (Наигрываетъ на пiанино и напѣваетъ какую-то чепуху, якобы по англiйски.) Это мой собственный англiйскiй. У меня и польскiй свой.
Арiадна (какъ бы про себя). — Тамъ все чудесно!
Лапинская (генералу). — Бэндзе панъ таки ласковъ, возьме меня до станцiи?
Генералъ. — А-ха-ха… хотите сказать — на поѣздъ?
Саламатинъ (смотритъ на часы). — Рано. Мы васъ доставимъ въ сорокъ минутъ.
Арiадна (подходитъ къ Лапинской, нѣжно). — Ты чего это? Ты чего юродствуешь?
Лапинская. — Воля моя такая.
Арiадна. — Сама ревѣла…
Лапинская. — Ревѣла, да не про твое дѣло.
Полежаевъ. — Ты, Лапа, похожа на какую-то дѣвчонку, хотя тебѣ и двадцать пять, которую можно надрать за уши.
Лапинская (беретъ нелѣпый аккордъ и заканчиваетъ). — Вотъ я такая и есть. Просто шутенокъ. Смѣшная личность.
// 35
Полежаевъ. — Оставалась бы у насъ еще. Не горитъ вѣдь?
Лапинская. — Благодарствуйте, дяденька. Мнѣ у васъ очень хорошо… (Задумчиво.) А теперь пора. «Пора, мой другъ, пора, покоя сердце проситъ».
Полежаевъ. — Подумаешь! Будешь танцовать, нервничать, по ресторанамъ ходить.
Лапинская. — Нѣтъ, ужъ ладно. Не сбивайте дѣвушку.
Генералъ (Полежаеву). — Если признать, что у насъ есть еще время, то я не прочь бы посмотрѣть ваши работы въ саду — на почвѣ, такъ сказать, внесенiя культуры въ дѣло садоводства.
Полежаевъ. — Надо мной всѣ тогда смѣялись, но въ общемъ я научился и обрѣзкѣ, а теперь крашу стволы известью. Если угодно, взглянемъ.
Генералъ. (Саламатину). — А машину пусть подадутъ сюда. И мы… домчимъ мигомъ Татьяну Андреевну. А-ха-ха…
Машинъ (Полежаеву, выходя съ нимъ вмѣстѣ). — Яблоня… уходъ любитъ.
Генералъ. — Посмотримъ, посмотримъ.
Выходятъ.
Лапинская (Арiаднѣ). — Это Леонидъ твой вретъ. Я по ресторанамъ шляться не буду.
Арiадна (ласково). — Благочестивой стать собираешься?
Саламатинъ. — Какъ вамъ угодно, Арiадна Николаевна, мы съ вами должны сыграть въ биксъ.
Арiадна (смѣясь). — Нынче не удастся.
Саламатинъ. — Тѣмъ лучше. Я пока поупражняюсь.
Выходитъ.
Арiадна (вслѣдъ). — Кiи въ столовой, на буфетѣ, должно быть. (Смѣется.) — Вотъ ужъ не упуститъ минуты.
Лапинская (задумчиво). — Черезъ десять лѣтъ этотъ молодой человѣкъ будетъ вице-губернаторомъ.
Арiадна (подходитъ и обнимаетъ ее). — Ахъ ты, Лапка ты моя сердешная. Болтунъ мой.
Лапинская. — То болтунъ, то дѣвчонка. Такъ весь вѣкъ щенкомъ и проживешь.
Арiадна. — Ну, я тебя очень люблю.
Лапинская. — Ты теперь счастливая, и всѣхъ любишь.
Арiадна. — Не всѣхъ. (На минуту задумывается.) Ты это сказала будто съ упрекомъ.
Лапинская (живо). — Нѣтъ, нѣтъ, безъ всякаго упрека.
Арiадна (горячо, со слезами въ голосѣ). — А… а я вѣдь… совсѣмъ
// 36
было… и какъ это странно, ахъ, почти чудо, что меня Богъ спасъ.
Лапинская. — Конечно, Богъ спасъ.
Арiадна. — Нѣтъ, пойми: ну на что я годна? Только любить. Но ужъ какъ! На небѣ остаются знаки такой любви.
Лапинская. — Отравиться хотѣла. Я понимаю.
Арiадна. — Да, но и онъ… То-есть меня Сергѣй удержалъ, случайно. А потомъ такъ вышло, что я поняла… (конфузливо.) Ну, всетаки, какая-бъ я ни была, и сумасшедшая, и грубая иногда… всетаки Леонидъ тоже… я поняла, что не безразлична ему.
Лапинская (съ улыбкой). — Твой Леонидъ безъ тебя — нелѣпое зрѣлище. (Пауза. Арiадна задумалась.) Это великое счастье. (Вздохнувъ.) Вы вмѣстѣ должны быть.
Арiадна. — Я вотъ и живу сейчасъ… Ужъ не знаю, все какое-то особенное.
Лапинская (беретъ отдѣльныя ноты на клавiатурѣ). — А я визиря своего отшила.
Арiадна. — Что-жъ у васъ произошло такое?
Лапинская. — Да то и произошло, я ему все отписала. Нѣтъ, будетъ съ меня.
Прiотворяется дверь изъ залы, выглядываетъ голова Саламатина.
Саламатинъ. — Виноватъ, Арiадна Николаевна, вспомнилъ: въ третьемъ геймѣ вы аутъ сдѣлали, а мы засчитали его какъ райтъ.
Арiадна (машетъ на него рукой.) — Какой скучный!
Саламатинъ. — Оттого и вышло, что сэтъ шелъ въ ничью.
Арiадна (вскакиваетъ, рѣзко.) — Ну, хорошо, потомъ.
Саламатинъ. — А выиграть долженъ былъ я.
Арiадна. — Никакого аута я не дѣлала. (Саламатинъ затворяетъ за собой дверь, но неплотно.) Право, опять было разсердилась. (Лапинской.) Постой, почему-жъ ты ему… отписала?
Лапинская (наигрывая, сквозь слезы.) — Очень просто. Мы такъ и условились — жить лѣтомъ порознь. Если это серьезно съ его стороны, то съ нимъ собирались вмѣстѣ поселиться. Но я скоро увидѣла… Однимъ словомъ, очень ему нужна такая, какъ я. Мало онъ ихъ зналъ? Такъ, забава, пустякъ.
Арiадна. — Да позволь, можетъ, это фантазіи просто?
Лапинская. – Фантазіи! Мы видѣлись. Онъ и самъ не отрицаетъ. Знаешь, то, да се, да это… Нѣтъ, я такъ не хочу. (Смахиваетъ слезы.) И вотъ я съ горкимъ чувствомъ уѣзжаю. Развѣ то думала, когда ѣхала сюда?
Аріадна. — Ахъ, что мы знаемъ… Все тайна, все судьба.
// 37
Лапинская (обнимаетъ ее). — Арiадна, милая, ты такая милая! Сумасшедшая моя головушка! (Плачетъ).
Арiадна. — Путь нашей жизни — тайна. Пусть сумасшедшая. Я ужъ такая. (На глазахъ слезы.) Ты къ намъ счастливая прiѣхала.
Лапинская. — Ну, ты тогда погибала. Теперь наоборотъ.
Арiадна. — И еще Сергѣй, Даша…
Лапинская. — Ахъ, это мнѣ тяжело.
Арiадна. — Все невольно. Все — сплетенiе страданiй, счастья.
На балконѣ, мимо оконъ, проходитъ Дарья Михайловна. Лапинская видитъ ее.
Лапинская. — Ты замѣтила, Дарья Михайловна вышла, когда мы вошли?
Арiадна (тихо). — Да.
Лапинская. — Избѣгаеть меня. Я понимаю. Мнѣ бы хотѣлось… я все собиралась до отъѣзда съ ней поговорить. (Встаетъ, громко.) Дарья Михайловна.
Дарья Михайловна (входитъ, Арiаднѣ.) — Леонидъ все генералу свои работы показываетъ.
Арiадна. — Да ужъ пора бы и возвращаться. Скоро Лапѣ ѣхать.
Дарья Михайловна. — Это, значитъ, автомобиль…
Лапинская (смущенно). — Вы тутъ на всю зиму?
Дарья Михайловна (съ удивленiемъ). — Мы всегда здѣсь живемъ.
Лапинская (Совсѣмъ смѣшавшись.) — Фу, я какiя глупости говорю. (Быстро подходитъ и жметъ ей руку) — Я просто только хотѣла… Я хотѣла вамъ сказать, что передъ вами… однимъ словомъ…
Дарья Михайловна. — Что вы, что вы.
Лапинская. — Милая Дарья Михайловна, я могу вамъ прямо въ глаза смотрѣть. (Припадаетъ къ ея плечу). Вы какъ будто ко мнѣ…
Дарья Михайловна (полуобнимаетъ ее, но сдержанно.) — Я ничего противъ васъ не имѣю.
Лапинская. — Мнѣ ужасно непрiятно было-бы, если бы вы… ну, вы могли меня считать за какую-то распущенную дѣвчонку.
Дарья Михайловна. — И не думала.
Арiадна (Лапинской). — Это все фантазiи.
Лапинская. — Ничего толково не умѣю сдѣлать.
Саламатинъ (входитъ изъ залы, Лапинской.) — У васъ вещи уложены?
Лапинская. — Не безпокойтесь.
Саламатинъ. — Нисколько не безпокоюсь. Опаздывать будете вы, а не я. (Подходя ближе.) Гдѣ три женщины, или двѣ, или одна — обязательно слезы.
// 38
Лапинская. — Ош-шибаетесь, молодой человѣкъ. (Длинно и дерзко показываетъ ему носъ.) Ни м-малѣйшихъ. А? Не можемъ мы поговорить? Слезы! Вы и плакать-то не умѣете.
Съ балкона входятъ Генералъ и Полежаевъ.
Генералъ. — Я и тогда говорилъ, что смѣяться надъ попытками культурной работы въ деревнѣ не слѣдуетъ. А то, что вы мнѣ показывали, лишь сильнѣй меня убѣждаетъ въ этомъ. Значитъ, въ земство? Баллотируемъ?
Полежаевъ (улыбаясь). — Истина, генералъ, въ земледѣльческомъ трудѣ?
Генералъ. — Истина въ общественности, въ работѣ для устроенiя человѣчества, и — въ разумномъ пользованiи благами… а-ха-ха… благами жизни. Но въ разумномъ, замѣтьте! Безъ всякихъ этихъ истерiй и надсадовъ россiйскихъ.
Лапинская (быстро вскакиваетъ и опять дѣлаетъ туръ по комнатѣ).
Je traverse en bateau l’Atlantique!
Генералъ (хохочетъ). — А? Взгляните на эту жизнерадостность!
Лапинская. — Меня сейчасъ вашъ юноша Богъ знаетъ въ чемъ упрекалъ.
Генералъ. — И напрасно-съ. Вполнѣ напрасно васъ упрекать.
Полежаевъ (вынимая часы). — Я только не могу понять, почему такъ спѣшатъ? Всего половина пятаго.
Саламатинъ. — Ничего подобнаго. Пять.
Полежаевъ (смутившись). Ахъ, да… у меня по обыкновенiю отстаютъ часы.
Лапинская. — Ну, прощай. (Обнимаетъ его.) Часики остаютъ, это ужъ такъ тебѣ полагается. Одно слово Полежаевъ, значитъ, на одномъ боку лежитъ. Пиши о своемъ Рафаэлѣ, да яблони рѣжь. А хочешь, я во всеуслышанiе тебя осрамлю?
Полежаевъ (цѣлуетъ ее въ лобъ). — То, что моя фамилiя Полежаевъ, еще не столь позорно. Ну, срами.
Лапинская. — Ходили это они разъ, ходили съ Арiадной по музею, кажется, въ Берлинѣ. Онъ и замучился. Говоритъ: иди одна, я тутъ посижу, у колоны. Хорошо. Она ушла. Съ полчаса одна была. Вернулась — онъ голову къ колоннѣ — и разводитъ. Прямо похрапываетъ. Ахъ ты, любитель искусствъ!
Полежаевъ (смѣясь). — Это доносъ.
Лапинская. — Да ужъ теперь оправдывайся. (Цѣлуетъ Арiадну.) Прощай, моя Арiадна. Тебѣ за все спасибо.
Входитъ Игумновъ съ букетомъ въ рукѣ.
// 39
Игумновъ. — А я думалъ — опаздаю. (Подаетъ ей цвѣты). Это вамъ. На дорогу.
Лапинская (серьезно.) — Благодарю васъ, Сергѣй Петровичъ. (Жметъ ему руку).
Игумновъ. — Да. (Задумчиво.) Вамъ на дорогу. Лучшее, что могъ я найти.
Саламатинъ (беретъ фуражку.) — Кажется, сантиментальные обряды кончены. Впрочемъ, въ деревнѣ еще садятся передъ отъѣздомъ.
Лапинская (Выходя, подымаетъ надъ головой букетъ, слегка киваетъ имъ оставшимся). — Прощайте, милые, хорошiе, черные и бѣлые.
Генералъ (Саламатину). — Надѣюсь, что на поворотѣ, гдѣ шоссе… а-ха-ха… не вытряхнемъ барышню?
Саламатинъ. — Не безпокойся.
Лапинская. — И вамъ, и вамъ! (Машетъ букетомъ въ четыре угла комнаты.) И вамъ!
Всѣ входятъ, Игумновъ и Дарья Михайловна остались. Нѣкоторое время молчатъ. За сценой голоса уѣзжающихъ; слышно, какъ спорятъ изъ-за чемодановъ. Автомобиль пробуетъ свой рожокъ.
Дарья Михайловна. — Ты, эти цвѣты… гдѣ…?
Игумновъ. — Зачѣмъ?
Дарья Михайловна. — Сергѣй, взгляни на меня. Подыми голову.
Игумновъ (подымаетъ.) — Вотъ я какой.
Дарья Михайловна. — Господи!
Закрываетъ лицо. Быстро выходитъ.
Игумновъ (одинъ.) — Мое лицо ее напугало. А всего она еще не знаетъ.
Входятъ Полежаевъ и Арiадна.
Полежаевъ (полуобнимаетъ Игумнова.) — Ну?
Игумновъ. — Та-акъ! (Беретъ его, какъ борецъ, слегка подымаетъ, неестественно улыбаясь. Наконецъ, крѣпко ставитъ на землю.) Вотъ.
Арiадна. — Покатила наша Лапка. У самой слезы, а сама все дурачится.
Полежаевъ (отходитъ къ столу, гдѣ лежатъ книги и снимки). — Туго ей стало что-то, послѣднее время.
Игумновъ. — Туго всѣмъ.
Полежаевъ. — Да, не особенно легкая штука — то, что называемъ мы жизнью.
Игумновъ. — Меня скоро тоже будете провожать.
Полежаевъ (перебирая гравюры). — Куда же?
Игумновъ. — Да куда-нибудь далеко.
// 40
Арiадна. — Какъ же такъ, Сергѣй?
Игумновъ. — Всѣхъ я замучилъ — себя, жену. Довольно. А куда — посмотримъ. (Дѣлаетъ шагъ къ двери.) Вотъ тебѣ, Леонидъ, и путь жизни.
Уходитъ.
Арiадна. — О чемъ онъ сказалъ?
Полежаевъ. — У насъ былъ съ нимъ одинъ разговоръ. Тогда я погибалъ, и мнѣ казалось, что онъ стоитъ твердо. Лапа беззаботно хохотала.
Арiадна. — Господи, Господи!
Полежаевъ. — Но теперь то, что пережили мы съ тобой, имъ предстоитъ, Игумнову и Дашѣ. Дай Богъ имъ силъ.
Арiадна. — А мы пережили?
Полежаевъ. — Да. Ты сомнѣваешься?
Арiадна (улыбаясь взволнованно.) — Но я все что-то плохо понимаю. Какъ послѣ болѣзни.
Полежаевъ продолжаетъ перекладывать снимки. Арiадна подходитъ
къ нему и кладетъ руку на плечо.
Полежаевъ (выбираетъ два снимка и закрываетъ подписи подъ ними). Двѣ картины, разныхъ художниковъ. Это «Передача ключей св. Петру», а тутъ «Бракосочетанiе Богородицы». Въ композицiи есть общее. Которая лучше?
Арiадна (внимательно всматривается, какъ бы стѣсняясь сказать). — Погоди… сейчасъ. (Робко.) По моему, эта. (Указываетъ на «Передачу ключей».)
Полежаевъ. — Ахъ, какъ же ты не видишь? Развѣ можно равнять композицiю? И какой тутъ ритмъ! И эти арки къ чему? Только глазъ раздражаютъ. Рафаэль и Перуджино!
Арiадна (смущенно). — Конечно, наврала.
Полежаевъ. — Тебѣ понравилось, что тутъ флорентiйцы наши изображены. (Указываетъ пальцемъ.) Да не въ однихъ, братъ, флорентiйцахъ дѣло.
Арiадна. — Какъ ты правильно сказалъ, здѣсь композицiя… Я этихъ арокъ и не замѣтила.
Полежаевъ (беретъ ее за руку.) — Зато я кое-что замѣтилъ.
Арiадна. — Что замѣтилъ?
Полежаевъ. — Ты теперь прежняя, милая Арiадна. Покорная.
Арiадна. — И ты…
Полежаевъ. — То ужасное… Можетъ быть, Богъ испытывалъ насъ. И Ему не было угодно, чтобы мы погибли.
Арiадна. — Я думала тогда — конецъ.
// 41
Полежаевъ. — Я доставилъ тебѣ страшныя мученiя. Ты простила.
Арiадна. — Да.
Полежаевъ. — Потому, что пожалѣла. (Молчанiе.) Можетъ быть, какъ и всѣхъ пожалѣть надо.
Арiадна. — Мнѣ опять открылась… моя любовь.
Полежаевъ. — Какъ сейчасъ странно!
Арiадна (въ волненiи.) — Очень, очень. Необыкновенно.
Полежаевъ. — Не самую-ль судьбу мы ощущаемъ? Страшное, прекрасное?
Арiадна. — Не знаю. Я сейчасъ заплачу.
Полежаевъ. — Мы не знаемъ нашей жизни. Будущее намъ закрыто, какъ и всѣмъ. Что ждетъ близкихъ намъ, какъ и насъ самихъ? Смерть, горе также придутъ въ нежданный часъ.
Арiадна. — Пусть, я готова.
Полежаевъ (покойнѣе.) — Но сейчасъ свѣтлыя тѣни вокругъ. Волшебный вечеръ. Въ золотѣющихъ облачкахъ я ощущаю нашу молодость, скитанiя, Италiю. Ну, пускай, пусть былъ я грѣшенъ, неправъ… но мы не отреклись отъ лучшаго, что было въ нашей жизни. Я вспоминалъ нынче Ассизи.
Арiадна стоитъ у пiанино. Потомъ садится и слегка наигрываетъ простенькую итальянскую мелодiю. Полежаевъ подходитъ. Она оборачиваетъ къ нему лицо, полное слезъ.
Арiадна. — Вотъ, въ Римѣ утро, солнце. Тепло, въ тѣни влага. Мы подымаемся на Монте-Пинчiо. Тамъ, у ограды нищiе, слѣпые сидѣли… у одного скрипочка, у другого — въ родѣ гармонiи. Они это самое играли.
Полежаевъ. — Сны! Золотые! (Арiадна закрываетъ лицо руками.) Ты плачешь?
Арiадна. — Да. Je t’aime.
‑‑‑‑‑
// 42