БОРИСЪ ЗАЙЦЕВЪ. СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ. КНИГА VII
ИЗДАТЕЛЬСТВО
З. И. ГРЖЕБИНА
БЕРЛИНЪ –
ПЕТЕРБУРГЪ ‑ МОСКВА
1923
АССИЗИ
Нищъ и свѣтелъ…
Вяч. Ивановъ.
Слава
Ассизи – святой Францискъ, святая бѣдность, религіозный восторгъ;
тихое безуміе, что осѣнило семь вѣковъ назадъ сына ассизскаго
суконщика Пьетро Бернардоне, и отъ жизни веселой, довольной, сытой увело къ
подвигу кротости и нищеты. Его безуміе – его геній. Нѣкій голосъ,
выведшій за стѣны древняго городка на горѣ, изъ тѣсныхъ закоулковъ
обыденщины на путь величія мірового.
Всѣмъ
извѣстенъ обликъ святого. Менѣе извѣстно мѣсто,
гдѣ онъ родился, гдѣ прожилъ юность, и которое обезсмертилъ.
Послѣ
нелегкаго пути отъ Римини, я оказался вечеромъ на станціи Ассизи. Болѣла
голова; неопредѣленное раздраженіе, признакъ усталости, овладѣвало.
Казалось – не къ чему ѣхать; не хотѣлось двинуть рукою –
шевельнуть мыслью. Все не по тебѣ, все-бы осудилъ.
Первая-же
насмѣшливая улыбка – отелю «Джотто».
‑ Ну,
конечно, итальянцы всѣмъ воспользуются! Самого Франциска вытащутъ, не то
что Джотто!
Такъ садился
я въ крытый небольшой дилижансъ, на верхнемъ краю котораго, правда, была
надпись: «Hôtel Giotto» ‑ золотомъ. Дилижансъ
покатилъ. Огни станціи остались сзади, шоссе медленно подымалось; мы
поворачивали вправо, влѣво, ѣхали мимо темныхъ садовъ,
виноградниковъ, каменныхъ оградъ, и золотистые огоньки внизу, гдѣ
свистѣли паровозы, становились меньше, а огни небесные
171
‑ звѣзды,
ярко стоявшія въ осеннемъ небѣ – выше. Легкій туманъ заволакивалъ
землю. Въ странахъ Божіихъ-же было чисто.
Мы
подъѣхали, наконецъ, ко рву, перебрались чрезъ него по мосту, и угрюмыя
громады нависали сверху, съ боковъ – городскія стѣны, башни.
Кое-гдѣ свѣтились въ нихъ окна. Насъ не окликнули; мы погрузились
въ нѣдра средневѣковыхъ воротъ, и чрезъ минуту шагомъ подымались въ
гору, уже довольно круто, среди темныхъ, сонныхъ, старыхъ домовъ, стоявшихъ
тѣсно, улицей узенькой, кривой.
У
подъѣзда съ яркимъ свѣтомъ мы остановились. Помню, что ступенька
вела внизъ, а не вверхъ отъ входной двери, и почему-то сразу это мнѣ
понравилось. Можетъ быть, тутъ была нѣкогда лавка суконная, и вотъ
такъ-же покупатель, входя, слегка спускался. Обликъ стараго дома сохранился
здѣсь, въ отелѣ «Джотто» въ толщинѣ стѣнъ, въ аркахъ,
въ особенномъ какомъ-то запахѣ, хотя, конечно, англичанинъ молодой,
болѣзненнаго вида, возлежалъ въ лонгшезѣ, пилъ кофе и читалъ
книжку.
Наверху, въ
комнатѣ, мнѣ отведенной, я отворилъ дверь и вышелъ на балконъ.
Передо мной открылся край, казалось, безкрайный. Ибо туманъ легкимъ,
невѣсомымъ пологомъ завѣсилъ все, и лишь слегка, едва мерцая,
свѣтилась вдалекѣ внизу станція. Но глубокое, громадное
пространство было за этимъ туманомъ, недвижимое, нѣмое, полное тишины
безмѣрной! Сверху звѣзды смотрятъ; вблизи, у самыхъ ногъ, крыши какія-то,
зубчатыя башни, да готическая кампанилла. Да еще – нѣжный и слабый,
неизвѣстно откуда плывущій перезвонъ, двухнотный: та-та, та-та, голосъ
церковнаго колокола, таящагося въ туманѣ.
Это была
страна Святого, безбрежная и кроткая тишина, что составляетъ душу Ассизи; что
вводитъ весь строй человѣка въ ту ясность, легкость и плывучесть,
172
когда уходятъ
чувства мелкія и колющія – дальнее становится своимъ, любимымъ. Да,
позабудешь всѣ тревоги, огорченія, надломы, только смотришь, смотришь!
Съ этой
минуты, открывшей мнѣ Ассизи, я его полюбилъ навсегда, безъ оговорокъ,
безъ ограниченій, безъ косыхъ взглядовъ на отель «Джотто» ‑ хотя въ
тотъ ночной часъ я Ассизи, собственно, не видѣлъ.
Я его познавалъ.
Утромъ его
нѣжность, сверхземное успокоеніе открылись и глазамъ моимъ. Теперь, съ
высоты того-же балкончика, я увидѣлъ то, что такъ таинственно молчало вчера. Я увидѣлъ
дѣятеля этого молчанія, это была воздушная бездна, утопавшая въ
блѣдныхъ, перламутрово-сиреневыхъ тонахъ, замкнутая глубоко вдали грядою
горъ. Священная долина Умбріи. Тонкій туманъ стелится въ ней по утрамъ,
заволакивая скромныя селенья, изъ которыхъ узенькими струйками восходитъ, или
кадитъ, дымъ: тѣ какъ-бы библейскія Беттоны и Беваньи, близъ которыхъ
Святой проповѣдывалъ птицамъ и возвѣщалъ міру новую радость,
обручаясь съ бѣдностью. На дорогахъ этой долины, среди этихъ-же
посѣвовъ, яблонь, виноградниковъ лобызалъ онъ прокаженнаго, молился,
плакалъ слезами счастія.
Первое
паломничество въ Ассизи – храмъ св. Франциска, гдѣ покоятся его
останки. Храмъ этотъ недалеко; надо пройти немного внизъ по улочкѣ,
выложенной крупными плитами, и подняться, сразу попадая къ монастырскому двору;
въ глубинѣ его остроугольное, тяжкое, но столь близкое сердцу зданіе
готическаго San
Francesco.
Время его построенія 1228 г. San Francesco родной братъ
флорентійскаго Santa
Croce,
S. Maria Novella, это основоположный
фактъ готики итальянской, героическій ея моментъ. Грузность, мѣшковатость
не страшитъ – ни зрителя, ни художника, именно оттого, что это героическое. Храмъ поставленъ во славу
Святого. Здѣсь не
173
мѣсто
мірскому, легкому изяществу. Какъ цѣленъ Святой, такъ-же цѣленъ, въ
величіи своемъ, и памятникъ ему. И пожалуй, что San Francesco готичнѣе
самихъ Santa
Croce
и S. M. Novella. Онъ скупѣе,
и строже. Тамъ есть, все-таки, фасады – прелестный Леона Баттиста
Альберти, и посредственный въ S. Croce – наслоеніе позднѣйшаго.
Кромѣ того, въ тѣхъ храмахъ нѣтъ единства цѣли.
Вспоминая ихъ, вспоминаешь многое: и испанскую капеллу, и фрески Гирляндайо, и
Чимабуэ, и Джотто, и гробницы пантеоннаго характера. Въ храмѣ-же
Франциска цѣль единая – св. Францискъ; все ему служитъ, и все,
въ сущности, одного стиля, одного времени, одного настроенія.
Это чувство густоты францисканско-готическаго
особенно испытываешь въ церкви нижней, болѣе древней, чѣмъ верхняя.
Нижнія церкви (напр., св. Климента въ Римѣ) всегда имѣютъ
нѣсколько катакомбный характеръ. Онъ есть и здѣсь. Низкіе своды,
крестообразными дугами, всѣ расписанные древними фресками, темная синева
фоновъ, золото, узкія окна съ витражами, полумракъ, сдавленность нѣкая,
сіяніе свѣчъ. Тихое мерцаніе крипты, гдѣ покоятся останки
Святого – все это иной міръ, въ который сразу окунаешься со свѣта
дня. Эту церковь украшалъ великій Джотто, тотъ, кто живописи итальянской
возгласилъ: «Да будетъ свѣтъ!» И сталъ свѣтъ. Джотто написалъ
здѣсь аллегоріи «Бѣдность», «Послушаніе», «Цѣломудріе», сцены
изъ жизни Христа и Франциска. Это не есть важнѣйшее, что онъ сделалъ. Въ
его творчествѣ Ассизи – не вѣнецъ. Но онъ задалъ тонъ. Росписи
его учениковъ и подражателей даютъ ту цѣльность, о которой говорилось
выше.
Какъ
архитектура, какъ и живопись, легенда о самомъ святомъ[i] въ
Ассизи есть кардинальный фактъ духовной жизни Италіи XIII‑XIV в. в., и лишь
Данте не достаетъ въ S. Francesco, чтобы дать полное созвучіе мистическаго средневѣковья Италіи.
174
Верхняя
церковь свѣтлѣе, обширнѣе; тоже чисто готическая, но
здѣсь уже болѣе дневное, трезвое. Стѣны ея цѣликомъ
расписаны сценами изъ жизни Святого, начиная съ Франциска-юноши до посмертныхъ
явленій и чудесъ. (Также Джотто.)
Когда выходишь
изъ священныхъ дверей San Francesco, и по каменной
лѣстницѣ спускаешься внизъ, теплый ассизскій день обнимаетъ
мягкостью, тишиной; два монаха идутъ, бредетъ благообразная англичанка, голуби
воркуютъ, веселятся воробьи. Имъ, здѣсь-же, могъ бы сказать
св. Францискъ: «Сестры мои птицы, многимъ вы обязаны Богу, вашему
Создателю, и всегда, и во всякомъ мѣстѣ должны славословить Его: за
то, что Онъ далъ вамъ свободу летать на просторѣ, а также далъ вамъ
двойную и даже тройную одежду… вамъ не нужно ни сѣять, ни жать, и самъ
Богъ пасетъ васъ и даетъ вамъ рѣки и источники для питья, и даетъ вамъ
горы и долины, какъ убѣжище, и высокія деревья для вашихъ гнѣздъ; и
зная, что вы не умѣете прясть и шить, Богъ самъ одѣваетъ васъ и вашихъ
дѣтей…» Птицы, какъ извѣстно, выразили великую радость, вытягивали
шейки, топорщили крылышки и внимательно смотрѣли на него. Онъ
благословилъ ихъ и онѣ улетѣли.
Средневѣковый
городокъ Ассизи въ этотъ часъ предобѣденный такъ-же покоенъ и
благообразенъ, какъ, вѣрно, былъ и много лѣтъ назадъ; такъ-же
вздымается надъ черепичными его крышами древняя крѣпостца[ii] Rocca Aggiore, такъ-же
желтѣетъ и коричневѣетъ за ней гора Субазіо, гдѣ есть пещера
Святого. Такъ-же голубой, свѣтлый воздухъ Умбріи овѣваетъ это
скромное мѣсто, и немногочисленные горожане постукиваютъ каблуками по
плитамъ улочекъ – неровныхъ, то спускающихся, то идущихъ вверхъ, то круто
загибающихъ. Не знаю, чѣмъ теперь занимаются эти жители. Но по облику ихъ
и ихъ жилищъ можно думать, что не весьма далеко отошли
175
они отъ святой бѣдности, sancta povertade, какую
проповѣдывалъ учитель.
На небольшой
улицѣ заходимъ въ лавочку съ нехитрою стеклянной дверью: тамъ продаются
священные книги, реликвіи, изображенія Франциска. Мы тутъ достанемъ Fioretti, знаменитые Цвѣточки Фр. Ассизскаго.
Изданіе бѣдное, напечатано въ самомъ Ассизи, внизу надпись: Tipografia Metastasio, въ честь
литературной знаменитости Ассизи XVIII-го вѣка – Метастазіо.
Книжечку можно положить въ карманъ. Пройдемъ мимо стариннаго собора съ
розетками надъ порталомъ ‑ его строилъ Джіванни да Губбіо –
какъ густо по средневѣковому звучитъ это имя! (А еще лучше: Джакомо да
Лапо, зодчій церкви св. Франциска.)
И вотъ мы
вблизи небольшой капеллы S. Francesco il Piccolo, надъ дверью
которой надпись:
Hoc oratorium fuit bovis et asini stabulum
In
quo natus est Franciscus, mundi speculum.
Здѣсь, по
преданію, родился св. Францискъ. Мать его Дама Пика, никакъ не могла разрѣшиться отъ бремени, вдругъ
странникъ постучался въ дверь дома, и сказалъ открывшей ему служанкѣ, что
родильница тогда родитъ, когда изъ роскошной комнаты ее перенесутъ въ конюшню,
тамъ, на соломѣ, все произойдетъ благополучно. Такъ, будто-бы, и
случилось. Мы-же стоимъ сейчасъ предъ мѣстомъ, гдѣ, повидимому,
находился отчій домъ Франциска, домъ, который онъ такъ неожиданно и
безвозвратно бросилъ.
Близится
полдень. Можно взглянуть еще на портикъ Минервы, отголосокъ Ассизи языческаго,
такъ мало связаннаго съ общимъ обликомъ города, но говорящимъ, что мы на
землѣ Италіи, гдѣ христіанство возрастаетъ надъ язычествомъ. Можно
взглянуть на монастырь св. Клары, первой сподвижницы Святого изъ женщинъ,
первой Жены Мѵроносицы его: и неторопливо – Ассизи не располагаетъ
176
къ
спѣшкѣ – мы сойдемъ пониже, къ намъ знакомой уже двери отеля
«Джотто».
Табльдотъ въ
покойномъ, и степенномъ отелѣ – большая, свѣтлая зала съ
окнами на долину Тибра. Два полнокровныхъ французскихъ аббата бесѣдуютъ
кругло, вкусно; и основательно пьютъ красное вино; вѣчный типъ художника,
котораго еще Гоголь видѣлъ въ Римѣ: въ тальмочкѣ, съ
полуголоднымъ взоромъ и «ван-диковской бородкой». Только у теперешняго на
ногахъ грубые башмаки съ гвоздями, и суконныя обмотки до колѣнъ.
Вчерашній худосочный молодой англичанинъ, съ дамой, пьетъ содовую воду,
разсѣянъ, смиренъ, видимо, полубольной. Да изящный полякъ, не лишенный
элегіи, съ двумя барышнями, одну изъ которыхъ, кажется, любитъ. Бѣлыя
стѣны, негромкій разговоръ, позвякиваніе посуды въ рукахъ камерьере; за
окномъ блѣдно-голубѣющія горы и великая долина Умбріи… Время идетъ
тихо, и беззвучно.
Подъ вечеръ
встрѣчаемся съ аббатомъ въ читальнѣ. Сквозь очки, дѣловито и
прочно онъ читаетъ. Открываю свои Fioretti. Св. Клара
является вкушать трапезу въ Св. Марію Ангельскую, ко Франциску. «И когда
пришелъ обѣденный часъ, садятся вмѣстѣ св. Францискъ и
св. Клара, и одинъ изъ товарищей св. Франциска со спутницей
св. Клары, а затѣмъ и всѣ другіе товарищи смиренно
подсѣли къ трапезѣ. И за первымъ блюдомъ св. Францискъ началъ
бесѣдовать о Богѣ столь сладостно и столь возвышенно, и столь
чудесно, что сошла на нихъ въ изобиліи благодать Божія, и всѣ они были
восхищены въ Богѣ. И когда они были такъ восхищены и сидѣли,
вознеся очи и воздѣвъ руки къ небу, жители Ассизи и Беттоны и
окрестностей видѣли, что св. Марія Ангельская, вся обитель и
лѣсъ, окружавшій ее, ярко пылали, и казалось, что великое пламя охватило
сразу и церковь, и обитель, и лѣсъ. Поэтому ассизцы
177
съ вѣликою
поспѣшностью побѣжали туда тушить огонь, въ твердой
увѣренности, что все тамъ горитъ. Но дойдя до обители и найдя, что ничего
не горитъ, они вошли внутрь и обрѣли св. Франциска со
св. Кларой и со всѣми ихъ сотрапезниками, сидящими за той смиренной
трапезой, и поглощенными созерцаніемъ Бога».
Окно
библіотеки открыто. Вѣтерокъ налетаетъ, чуть вѣетъ свѣтлымъ
благоуханіемъ. Тамъ, внизу, эта самая Беттона, жители которой бѣжали
тушить огонь. А св. Марія Ангельская – и совсѣмъ близко, у
станціи. Нынѣ здѣсь церковь, въ ней капелла, называемая
Порціункула, построенная св. Францискомъ; первая часовня францисканства,
драгоцѣннѣйшая и древнѣйшая его реликвія. Сейчасъ
св. Марія Ангельская не пылаетъ. День мягкій, слегка облачный; безконечная
долина въ синевато-опаловыхъ, нѣжныхъ горахъ. Надъ горами, вдалекѣ,
лиловѣетъ облако, и подъ нимъ беззвучной сѣткой виситъ дождь,
изливающійся за десятки верстъ. А правѣе солнце, выбившись изъ-за облака,
золотисто выхватило возвышенность, гдѣ, короной, красуется далекая
Перуджія, заволокнутая легкой дымкой, жемчужною. «Однажды въ зимнюю пору
св. Францискъ, идя съ братомъ Львомъ изъ Перуджіи къ св. Маріи
Ангельской, и сильно страдая отъ жестокой стужи, окликнулъ брата Льва, шедшаго
немного впереди, и сказалъ такъ: ‑ братъ Левъ, дай Богъ, братъ Левъ,
чтобы меньшіе братья, въ какой-бы странѣ ни находились, подавали великій
примѣръ святости и доброе назиданіе; однако запиши и отмѣть
хорошенько, что не въ этомъ совершенная радость.» Изъ дальнѣйшаго видно,
что совершенная радость состоитъ не въ томъ, чтобы изгонять бѣсовъ,
исцѣлять разслабленныхъ, пророчествовать, узнавать всѣ сокровища
земныя, говорить языкомъ ангельскимъ и обращать въ вѣру Христову
невѣрныхъ. А вотъ если въ бурю и непогоду, промоченные дождемъ, придутъ
они къ св. Маріи Ангельской и разсерженный
178
привратникъ выгонитъ
ихъ, принявъ за бродягъ и воришекъ , на холодъ, они-же терпѣливо
перенесутъ оскорбленія и ярость и смиренно будутъ думать, «что этотъ
привратникъ на самомъ-то дѣлѣ знаетъ насъ, а что Богъ понуждаетъ
его говорить противъ насъ, запиши, братъ Левъ, что тутъ и есть совершенная
радость.» И еще далѣе говорится, какъ они продолжаютъ стучать, а
разсерженный привратникъ выскочитъ, «и схватитъ насъ за шлыкъ, и швырнетъ насъ
на землю въ снѣгъ, и обобьетъ объ насъ эту палку; если мы все это
перенесемъ съ терпѣніемъ и радостью, помышляя о мукахъ благословеннаго
Христа, каковые мы и должны переносить ради Него; о, братъ Левъ, запиши, что въ
этомъ будетъ совершенная радость.» Какъ просто, и по человѣчески! Какъ
трудно зимой голоднымъ, холоднымъ, оскорбляемымъ! Сколь это древняя, и
вѣчная исторія. Здѣсь она лишь возведена на высоты христіанскаго
смиренія.
Такъ читаешь,
и мечтаешь въ тихой читальнѣ отеля «Джотто», выходящей на долину Тибра.
Невидимо идетъ время, очень легко, свѣтло, но это вообще свойство
Ассизи – давать жизни какую-то музыкальную, мечтательную прозрачность.
Поистинѣ, духъ монастыря, самаго возвышеннаго и чистаго, сохранился
здѣсь. Кажется, тутъ трудно гнѣваться, ненавидѣть,
дѣлать зло. Здѣсь нѣтъ богатаго красками, яркаго
зрѣлища жизни. Тутъ если жить – то именно, какъ въ монастырѣ:
трудясь надъ ясною, далекой отъ земной сутолки работой, посѣщая службы,
совершая прогулки по благословеннымъ окрестностямъ. И тогда Ангелъ тишины
окончательно сойдетъ въ душу, дастъ ей нужное спокойствіе и чистоту.
Среди
вечернихъ прогулокъ Ассизи хорошо посѣщеніе крѣпостцы, разрушенной Rocca Maggiore, куда взбираешься
по дикой кручѣ, среди камней и чахлыхъ кустиковъ. Rocca господствуетъ
надъ Ассизи. Отсюда еще шире видъ, еще безмѣрнѣе воздушный, тихій
океанъ, еще
179
ближе небо, столь
близкое Святому; ближе орлы, парящіе надъ горою Субазіо, гдѣ у Франциска
была пещера. Видъ пустынной и голой горы Субазіо говоритъ объ
отшельничествѣ, о какихъ-то отрѣшенныхъ, отданныхъ одному Богу
часахъ Святого.
Въ
развалинахъ крѣпости мы встрѣтимъ – съ зонтомъ, пюпитромъ,
красками, кистями все того-же художника «съ ванъ-диковской бородкой», котораго
нѣкогда видѣлъ Гоголь въ Римѣ, и который нынѣ живетъ въ
отелѣ «Джотто». Онъ что-то нервно, «геніально» пишетъ. На него взглянешь,
станетъ грустно. Сколько этихъ «художниковъ» разсѣяно по Италіи, и
гдѣ-гдѣ не видѣлъ вотъ такихъ-же шляпъ, галстуховъ,
измазанныхъ куртокъ! Богъ искусства требуетъ все новыхъ, новыхъ, никому
невѣдомыхъ жертвъ, чтобы изъ тысячъ ихъ дать одного Джотто.
Другой путь
изъ Ассизи внизъ. Когда садится солнце, выходишь изъ воротъ S. Pietro, и мимо
виноградниковъ, воздѣланныхъ полей, спускаешься въ долину. Справа
монастырь св. Франциска. Отсюда видны огромные столбы со сводами,
«субструкціи», на которыхъ покоится зданіе. Они напоминаютъ нѣсколько
аркады римскихъ акведуковъ. Блѣдно-лиловѣютъ и розовѣютъ въ
закатѣ дальнія горы. Долина начинаетъ чуть туманиться. Въ
монастырѣ, и въ S. Pietro мелодичный, слабый перезвонъ, столь
знакомый предвечерній Angelus.
Встрѣчаешь
по дорогѣ крестьянъ, возвращающихся съ работъ. Они имѣютъ
утомленный видъ, но съ отпечаткомъ того изящества и благородства, какой
покоится на земледѣльцѣ Италіи. Почти всѣ они кланяются. Я не
вижу въ этомъ отголоска рабства, и боязни. Некого здѣсь бояться; и не
предъ скромнымъ пилигримомъ, странникомъ по святымъ мѣстамъ унижаться
гражданину Умбріи. Мнѣ казалось, что просто это дружественное
привѣтствіе, символъ того, что въ странѣ Франциска люди другъ другу
братья.
180
Такъ идутъ
дни въ Ассизи – легко, бездумно, какъ свѣтлыя облака – и такъ
же невозвратно уплываютъ. И въ одно солнечное утро у отеля «Джотто» веттуринъ,
наши вещи погружены, и, пощелкивая бичемъ, итальянецъ везетъ насъ внизъ, по
неровнымъ плитамъ Ассизской мостовой, завинчивая слегка свой тормазъ. Нашъ
путь – мимо знакомой намъ св. Маріи Ангельской, чрезъ полотно желѣзной
дороги, по плодоносящей, фруктообильной долинѣ къ Перуджіи. Ассизи
остается сзади. Вотъ прилѣпилось оно къ своей горѣ, какъ священное
гнѣздо. Долго видны его кампаниллы, стѣны, огромныя субструкціи
монастыря. Солнце сегодня яркое, и яркія, голубоватыя тѣни облаковъ
бѣгутъ по рядамъ яблонь, спѣлой пшеницѣ и гирляндамъ
виноградниковъ, по бѣлому шоссе. Ассизи окунается въ
свѣтло-голубѣющій туманъ.
Pero chi d᾿esso loco fa parole,
Non dica Ascesi, chè direbbe corto,
Ma Oriente, se proprio dir vuole.
Мало, для
Данте, сказать: Ассизи. Говори – Востокъ, Восходъ, откуда солнце
нѣкое взошло надъ міромъ.
Невдалекѣ
отъ Перуджіи, куда легко катилъ насъ нашъ возница, есть этрусскій ипогей; мы
заѣзжали туда. Это древнія этрусскія гробницы въ холмѣ, темныя
пещеры, которыя проводникъ освѣщаетъ факеломъ. Тамъ бѣлые, каменные
саркофаги, на крышкахъ которыхъ, какъ обычно въ этрусскихъ погребеніяхъ,
возлежатъ умершіе. Они въ спокойныхъ, важныхъ позахъ, полуоблокотясь; иногда
это цѣлыя семейныя группы. Какъ всегда смерть въ античности –
здѣсь она покойна, очень важна и строга. Она дѣйствуетъ, она
возвышенна. Но вспоминая недалекое Ассизи, понимаешь яснѣй разницу въ
смерти у язычниковъ, и христіанъ. Для этруска весь этотъ міръ ушелъ уже, и нѣтъ надежды, остается каменное
изваяніе, слабая попытка задержать вѣчность, закрѣпить въ ней
мимолетный образъ. Отсюда строгость, и печаль. Для Франциска-же смерть,
181
сколь ни горька она
(самъ Святой умиралъ мучительно) – есть разрѣшеніе, лишь пріобщеніе
мірамъ свѣтлѣйшимъ, высшимъ, самому Христу. И его радость солнцу,
птицамъ и природѣ – радость откровеніямъ Божественной высоты,
нѣкоего райскаго состоянія, куда былъ онъ «восхищенъ» во время трапезы со
св. Кларой. Жизнь его была неппрестанное «восхищеніе», доколѣ Смерть
не восхитила его къ высшему истоку сущаго ‑ Божеству.
Хорошо жить
въ Ассизи. Смерть грозна, и страшна вездѣ для человѣка, но въ
Ассизи принимаетъ очертанія особыя – какъ-то легкой, радужной арки въ
Вѣчность.
Сельцо Притыкино, дек. 1918 г.
182