// Б. Зайцев. Странное путешествие. КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО
«ВОЗРОЖДЕНIЕ» «
2, rue de Sèze,
ДIАНА
ПУХЪ.
Былъ май, позднее
утро. Я шелъ всегдашнею своей дорогою, мимо прудовъ. Иной разъ солнечные часы
въ Булонскомъ паркѣ, потрясающая зелень газона, тишина водъ, легкій шипъ
автомобиля — все слагается удивительно счастливо, и легка въ рукѣ
любимая тросточка, человѣкъ кажется себѣ порядочнымъ, приличнымъ и
испытываетъ чувство: именно вотъ онъ живетъ.
Будто-бы и праздный — что онъ дѣлаетъ? —
но въ немъ очень медленное и свѣтлое, медосочящее ощущеніе жизни. Все
хорошо! Встрѣтилъ колясочку съ ребенкомъ. Идетъ дама. По
рыхлой аллеѣ проскакалъ джентльмэнъ съ амазонкой…
Если спуститься внизъ,
къ водѣ стеклянной съ бѣлыми и голубыми
отраженьями — тамъ идетъ своя жизнь. Изъ подъ выступившаго корня дерева
выплылъ лебедь. Остановился и сталъ чиститься. Какъ плавна и гибка шея его!
Безъ всякаго усилія онъ поворачиваетъ ее назадъ, краснымъ своимъ клювомъ
перебираетъ и роется въ опереніи — подъ голубымъ, пухлымъ отъ майскихъ
облаковъ небомъ, на стеклянно-голубѣющей
водѣ… Вотъ одно — ослѣпительно бѣлое — перышко его
попало на воду, поднялось парусомъ и медленно поплыло. Я за нимъ иду. Неясно
помню, что было на другомъ берегу, гдѣ островъ. Мнѣ кажется, что
тамъ цвѣли какіе-то
151
золотистые цвѣты. Но,
можетъ быть, это и неправда. Перышко плыло какъ разъ съ той скоростью, какъ
мнѣ идти. Надъ нами небо мая, рядомъ райская мурава и зелень, золотой
медъ солнца, и когда я шелъ, то видя золотистые цвѣты на томъ берегу,
вспомнилъ свѣтлыя, когда-то какъ видѣнія
запавшія лужайки съ анемонами, прославленными анемонами виллы Доріа Памфили въ
Римѣ.
ПОЯВЛЕНIЕ ДIАНЫ
На одномъ изъ
поворотовъ тропинки, при началѣ подъема, неожиданно показалась Діана. Она шла быстрой походкой, въ черномъ шелковомъ
плащѣ, слегка наклонивъ впередъ тѣло — какъ полагается Артемидѣ-Охотницѣ. Ея шагъ совсѣмъ непохожъ на
мой. Въ моемъ нѣтъ смысла, цѣли. Она стремительна, почти тверда въ
движеніяхъ и, какъ всегда, нѣкоторую прохладу
разливаетъ. Ея плащъ завивается. Прекрасное лицо довольно блѣдно и
покойно, изъ подъ маленькой шляпы недлинныя черныя кудри обрамляютъ
небольшую — точеную — голову.
Это ея утренняя
прогулка. Чуть ни каждый день, передъ завтракомъ, она обѣгаетъ легкимъ
бѣгомъ охотницы булонскія рощи. Ей не нужно мечтаній. Она охраняетъ
божественное свое тѣло, какъ эллинскія дѣвушки
упражнялись въ палестрахъ, метали диски. Жизнь ея одинока и непостоянна, но не
можетъ она не заботиться о своемъ тѣлѣ и не любить его — такою
всегда была, за долгіе годы, что знаю ее, такая же и теперь.
Улыбка слегка
засвѣтила ей губы. Я снялъ шляпу и поклонился.
152
ПУТЕШЕСТВIЕ
Взявъ лодку, мы
поплыли на островъ. Стеклянныя воды слегка разступились. Пролетѣли
двѣ утки. Въ легкомъ колыханіи влаги заколебался знакомый лебедь.
Затѣмъ, оглянувшись, медленно и спокойно поплылъ. Онъ былъ недоволенъ,
что его потревожили. Наша ладья шла небыстро, за кормой, подъ весломъ
перевозчика, ниспадали зеркальныя капли. Это былъ не Харонъ. И наше короткое
странствіе надъ прозрачными водами не было горестнымъ, наоборотъ: мы жили
вѣдь въ миломъ мірѣ, свѣтлѣе,
легче обычнаго, и впереди островъ, гдѣ померещились мнѣ золотые
цвѣты. Если ужъ говорить, то скорѣе это
напоминало-бы отплытіе на Киөеру. Только ласковѣй солнце,
теплѣй май, зеркальнѣе воды.
Лодка толкнулась о пристань и мы сошли. На новой
землѣ мы собирались позавтракать. Это было нетрудно. Діана
выбрала столикъ, залитый солнцемъ. Блестѣли воды, рощи голубовато
туманились. Подъ благословеніемъ неба мы ѣли
индюшку и на десертъ розовую клубнику. Діанѣ особенно нравилось это, зубы
ея бѣлѣли и тонкій румянецъ проступилъ на
щекахъ. Я ее знаю. Для здоровья богини, послѣ
хорошей прогулки, нуженъ хорошій завтракъ. Клубника же эта — primeur.
ЖИЛИЩЕ ДIАНЫ
Я другъ праздности.
Такъ какъ день начался для меня столь блистательно, я рѣшилъ
отдать его весь. Если бы не Діана, я уѣхалъ бы
въ С. Жермэнъ
153
или Шантійи. Но я люблю квартиру Діаны, и сама
Діана пріятна мнѣ, вотъ почему я пошелъ къ ней.
Лифтъ, чуть подрагивая, вынесъ насъ изъ полумрака къ свѣту
высокаго этажа. Домъ Діаны на краю парка. На
лѣстницѣ тихо, и лишь гдѣ-то въ
глуби, за стѣнами — ты не знаешь, кто тамъ живетъ, счастливо или
несчастливо, прекрасно-ли, безобразно — изъ таинственной глубины дома медленно
и заглушенно дѣвичьи пальцы разыгрываютъ прелюдію. Въ прихожей Діана снимаетъ свой плащъ. Теперь подъ ея легкимъ платьемъ
свободно возносится тонкая, длинная шея, несущая закругленную какъ бы пѣвучую голову. Изгибъ шеи, плавно устремленной нѣсколько впередъ отъ позвонка спины и составляетъ
мѣтку богини. Эту шею я очень люблю. Какъ
гармонія, она дѣйствуетъ на меня
освѣжающе. Діанѣ же позволяетъ носить себя съ тою прохладою,
нѣкою отдаленностью, которыя дѣлаютъ изъ нея Діану.
Когда я вхожу въ эти свѣтлыя комнаты, господствующія надъ паркомъ,
затянутыя голубыми обоями, съ голубыми коврами, голубой мебелью, то сразу и съ
радостью чувствую, что здѣсь одинокая жизнь, что эти ковры и диваны не
утомлены и вообще они въ сторонѣ, сюда смотритъ лишь въ окна майское
небо, свѣтло-дрожащими массами ложится солнечный свѣтъ, да вотъ
сейчасъ изъ отвореннаго окна дальній вѣтерокъ прошелестѣлъ
страницей романа.
— Вы можете
читать, спать, вообще дѣлать, что угодно, — сказала Діана. — А мнѣ надо навести у себя нѣкоторые порядки.
Какая радость —
сидѣть майскимъ днемъ у распахнутаго окна! Какъ надо цѣнить и
любить свѣтъ, обнимающій ласкою и тепломъ ваши
колѣни. Разумѣется, отъ него выцвѣтетъ этотъ штофъ,
154
поблѣднѣетъ мягкій коверъ. Но это такой удивительный Божій даръ! Такая надежда.
Вдали, въ безконечномъ
его сіяніи плывутъ, млѣя, голубоватые холмы Медона и Сенъ Клу, блистаютъ
крыши, тонкой стрѣлкой колоколенка…
Мы начинаемъ малое
наше бытіе — я и Діана. Что сказать о немъ? Я
сижу у окна и смотрю, какъ въ полосу свѣта втекаютъ
милліоны пылинокъ, сплетаются и расплетаются, проходятъ свою череду, уходятъ въ
тѣнь — иной, невидимый міръ. Вижу, какъ бьется въ запястьѣ
моемъ жилка. Закрою глаза, и цвѣтные круги потекутъ въ теплой, оранжевой
полумглѣ. Изъ комнаты же Діаны идетъ ко
мнѣ будничная жизнь. Вотъ отворила Діана комодъ.
Матеріи зашелестѣли. Стулъ передвинула. Прошла въ ванную, открыла кранъ.
Все это вмѣстѣ, да и звуки съ улицы —
рожокъ автомобиля, пѣніе бродячаго слѣпого — всегдашняя и
безконечная симфонія.
— Видите, ― говоритъ Діана,
выходя. — Вы думаете, я богатая. Я просто за собой слѣжу.
Это платье мнѣ перекрасили. Я изъ него сдѣлаю прелесть.
— Нѣтъ, что
богатая, никогда не думалъ. А одѣваетесь хорошо, это вѣрно.
Діана перебираетъ въ
рукахъ муслиновое платье, выставляя его на свѣтъ.
— Въ наше время,
дорогой мой, надо умѣть жить. Иначе пропадешь…
Что это тамъ? Поетъ?
Мы высунулись изъ
окна. Шея Діаны высоко и далеко выдвинула ея точеную
голову съ темными глазами, темными волосами, четко разобранными на прямой
проборъ. Еще новый міръ намъ открылся: высота.
Проходящіе внизу кажутся кружочками, выбрасывающими то впередъ, то назадъ
лапки. Голубая бездна раздѣляетъ насъ. Вотъ
видна лысина
155
и протянутая рука съ каскеткою. Рядомъ
ребенокъ.
— Бросимъ
артисту, ―
сказала Діана.
Я завернулъ франкъ въ
бумажку и кинулъ. Голая, нѣжная рука Діаны, съ
небольшой оспинкой у плеча была совсѣмъ предъ моимми глазами. Солнце ее
обнимало, теплило и розовило, свѣтлою радугой
зажигало пушокъ.
ОДИНОЧЕСТВО
Діана ушла по дѣламъ и за покупками. Я сказалъ, что мнѣ
хотѣлось бы побыть одному, если она позволитъ.
Съ высоты своего окна
я видалъ, какъ она вышла на улицу, вся въ свѣту —
изъ богини обратилась въ такой же черный кружочекъ, выставляющій лапку впередъ,
лапку назадъ. Вотъ она уже на углу, подняла голову и помахала платочкомъ, а
потомъ вовсе исчезла, ея просто ужъ нѣтъ, она ушла въ Парижъ, какъ вотъ
эта пылинка сейчасъ видна, а втекла въ тѣнь — пропала. Тайна
человѣка въ столицѣ похожа еще на тайну письма, опущеннаго въ
ящикъ. Изъ тысячи направленій человѣкъ и письмо все
таки выберутъ себѣ путь, какой надо.
А для меня наступило
одиночество. И вотъ я обошелъ все жилище исчезнувшей Діаны.
Какъ пустынно и сладостно! Сіяющіе, косые стлбы свѣта
въ гостиной и столовой. Въ спальнѣ нѣсколько
сумрачнѣй. На спинкѣ карельской березы кровати висятъ чулки. На
туалетномъ столикѣ пудреницы и косметики, флаконы, баночки. Въ углу на
столикѣ матерчатая кукла — безпомощно свисаютъ ея руки. Запахъ
духовъ, та прохлада и зеркальное изящество, что есть и въ самой Діанѣ. Діана была замужемъ, но
156
на замужнюю не похожа. Она дѣвически
стройна, вѣчная дѣвушка, никакихъ дѣтей и никакой
привязанности. Нѣтъ даже кошки. «Я холостая», говорила она мнѣ:
«родилась холостой, холостой помру». Я думаю, что временами у нея
смѣняются друзья, къ которымъ, въ общемъ, она равнодушна. Но мужъ
невозможенъ. Меня, впрочемъ, это не касается, какъ я не знаю, есть ли женихъ у
той барышни, что вновь разыгрываетъ за стѣной свои варіаціи, какъ и Діана ничего не знаетъ о моей душѣ.
Въ ванной висѣли
мохнатыя простыни и капоты, пахло влагою и миндальнымъ мыломъ. Здѣсь
ежедневно Діана встаетъ изъ водъ, свѣжая и
безупречная, и отдается заботамъ о скоротечной своей красотѣ. Надо
надѣяться, что она возвратится изъ странствія по запутаннымъ улицамъ
города, и уже завтра вновь вода приподымется надъ ея стройнымъ тѣломъ.
Вернувшись въ
гостиную, я ложусь на диванъ и жалюзи не спускаю. Пусть милый свѣтъ, лучшій другъ мой, ласкаетъ мнѣ ноги.
Глаза-же закрываю платкомъ, и вотъ я уже на границѣ еще бытія, столько знакомаго и столько всегда
неизвѣстнаго — сонъ ожидаетъ меня, тоже мой другъ, иногда и
цѣлитель. Счастливъ, кто ждетъ его съ чувствомъ крѣпкаго,
благодатнаго дня! И да будетъ Господь милостивъ къ удрученнымъ.
Нынче мое сердце
легко. Майскій свѣтъ, блескъ, красота Діаны
освѣжили его, и все таки, ложась, ощущаю оттѣнокъ грусти,
нѣкую тѣнь, точно бы ухожу. Вотъ и закрылъ глаза. Заструились
прозрачныя капли, цвѣтные круги въ теплой, оранжевой мглѣ.
Итакъ, здравствуй
сонъ. Будь ко мнѣ благосклоненъ. Когда часъ
настанетъ, возврати къ живымъ, къ жизни, — я ее довольно знаю, но не
разлюбилъ.
157
СНОВА ДIАНА
Какъ бы то ни было,
изъ всѣхъ улицъ и закоулковъ Парижа Діана
избрала для возвращенія именно свою улицу, домъ и квартиру. Своимъ ключемъ
отперла свою дверь, и появилась съ покупками и пакетами какъ разъ, когда солнце
ушло изъ моей комнаты и апельсиннымъ тепломъ вечеръ склонился — минута,
когда вдругъ ясно становится: да, ушелъ день золотой, свѣтло-неповторимый!
Увидѣвъ, что я
все еще лежу, Діана вздохнула.
— Вѣроятно,
вы даже воды не поставили согрѣть къ чаю?
Діана нерѣдко
упрекаетъ меня въ лѣни, въ неуменіи жить. Она считаетъ, что надо очень
хорошо одеваться и мало ѣсть. Быть дѣятельнымъ и много работать, много имѣть
денегъ.
Чтобы нѣсколько заслужить передъ нею, я пошелъ въ кухню,
поставилъ воду на газъ. Затѣмъ пытался хозяйничать и въ столовой, но не
блестяще: ибо не понималъ, гдѣ что стоитъ.
— Нѣтъ,
давайте лучше ужъ я, сказала Діана. — Не барское
это дѣло.
— Сами вы барыня.
— Это какъ
придется. Нынче купила разныхъ вкусностей къ чаю и сижу безъ гроша…
Я знаю поверхность Діаниной жизни. Иногда она ѣздитъ обѣдать въ лучшіе рестораны. Иногда-же сидитъ дома на кашкахъ, должаетъ
по мелочамъ, продаетъ старыя платья.
Сейчасъ, закинувъ
назадъ свои летящіе рукава и обнаживъ нѣжныя, холодноватыя руки, Діана взялась за хозяйство. Ея движенія быстры
и точны. Она ловко разставила все на столѣ, прошла раза два въ кухню, и
высокая, знаменитая шея ея съ
158
головою богини господствовала неоспоримо и
надъ квартирою, и надо мной.
Мы пили очень
крѣпкій, душистый чай — съ удивительными пирожками и кэксами.
— Я живу
кое-какъ, — говорила Діана. — А люблю
дорогіе мѣха, камни… Ахъ, камушки! — Она
вздохнула. — Вчера проходила по Place Vendôme,
прямо сердце остановилось, какіе изумруды въ витринах! Хоть бы американецъ какой нибудь въ меня влюбился!
И тутъ начался любимый
ея разговоръ — хочется собственную машину. И самой править.
Объѣздить всѣ Луары, Гаронны и Пиренеи, жить въ Парижѣ, а
когда захочешь, уѣзжать въ деревню.
— Вы бы одна
ѣздили?
— Могла бы васъ
взять. Но я думаю — она засмѣялась прохладнымъ смѣхомъ —
что съ васъ сейчасъ-же слетѣла бы шляпа.
— Хорошо,
поѣзжайте одна, только машины-то у васъ никогда не будетъ.
Діана опять вздохнула.
— Можетъ быть. Но
надо надѣяться. Вотъ и сегодня, какъ разъ у меня свиданіе насчетъ синема.
Слушайте, съ моею наружностью… — Діана вытянула
шею и, увидѣвъ себя въ зеркалѣ, сдѣлала полоборота головой,
какъ бы оцѣнивая свои силы: съ моею внѣшностью я могу пойти далеко.
Синематографическая звѣзда! Развѣ плохо? Меня видѣли, и очень
одобряютъ. А режиссеръ, кажется, уже…
Она кивнула себѣ
въ зеркалѣ съ такимъ видомъ, что все кончено, режиссеръ завоеванъ. Я
зналъ, что Діана пробовала выступать въ
мюзикъ-холляхъ, теперь вотъ синема, все какъ и полагается. И что она глубоко
убѣждена въ своей неотразимости. Посмотримъ, что выйдетъ.
Въ окнѣ уголокъ
неба уже нѣжно сиреневѣлъ.
159
Вечеръ надвинулся и въ
столовой смеркалось. Діана встала, подошла къ
окну.
— Я знаю, что у
меня есть данныя, и я могла бы побѣдить этот Парижъ. Его трудно взять, а
все-таки можно. И добыча большая. Ну, а, можетъ быть, это все и мечтанія. А дѣйствительность, жизнь… Главное, — прибавила
она, ― годы уходятъ.
Помолчала, потомъ
обернула ко мнѣ блѣдное свое лицо.
— Вамъ вотъ такъ
нравится, что у меня никого нѣтъ въ квартирѣ,
и одиночество. Но вѣдь вы гость случайный. Ахъ, отъ этого одиночества
иной разъ… Я всегда одна. Да, вы понимаете, я уже не дѣвчонка,
но одна, ну, я холостая по натурѣ, можетъ быть, но вѣдь одной, и
всегда одной трудно жить и бороться… Люди, люди, ихъ много, но нѣтъ одного, такого…
Діана приложилась губами къ
зеркальцу и отняла ихъ.
— Такъ бы и
поцѣловала, и сказала: милый, мой.
Вотъ она,
Артемида-Охотница! Дѣва-луна, прохладная кровь!
— Ну, а сейчасъ
придетъ ко мнѣ камеристка, будемъ
одѣваться. Вы тутъ подождите. Выйдемъ вмѣстѣ.
И Діана
быстро прошла къ себѣ въ спальню.
ВЕЧЕРЪ
Я, дѣйствительно,
ждалъ у того же окна. Парижъ погружался въ вечеръ. Въ комнатахъ уже смеркалось,
а снаружи еще воздухъ слегка сіялъ, бѣлесовато-зеленѣлъ. Переулокъ
внизу совсѣмъ затихъ, можетъ быть, онъ наполнился легкою грустью лѣтнихъ
160
столичныхъ вечеровъ. Ахъ, какъ я знаю ее!
Отчего она? Трудно понять. Но всегда лицо города имѣетъ это выражениіе.
Въ комнатѣ Діаны
блѣдно зажегся свѣтъ. Пришла какая-то
женщина, опять отворяли шкафы, шуршали платьями. Въ полуоткрытую дверь раза два
мелькнуло отраженіе Діаны въ зеркалѣ — вотъ ужъ на самомъ дѣлѣ, призрачною богиней. А мнѣ почему-то
казалось — что и невѣстой.
Она вышла въ свѣтломъ вечернемъ платьѣ, съ палевыми розами,
поблѣднѣвшая и прекрасная, съ очень сіявшими глазами.
— Голубчикъ,
возьмите такси. — И улыбнулась. — Когда будете идти, не размахивайте
тросточкой и не насвистывайте.
Замѣтивъ какой то непорядокъ въ прическѣ, подошла къ
зеркалу, поправляясь.
Когда черезъ
нѣсколько минутъ я остановилъ такси у подъѣзда и вошелъ въ
вестибюль, Діана спускалась по лѣстницѣ.
Она выступала величественно, почти «царственно». Подойдя къ двери консьержки,
рукою въ бѣлой перчаткѣ съ бахромой отворила ее и въ томъ-же стилѣ произнесла:
— Voulez-vous me préter, madame, cent francs’ s’il vous
plait.
— Вы будете
играть королевъ? — спросилъ я, подсаживая ее въ такси.
— Разумѣется, —
отвѣтила Діана и поправила себѣ платье.
МЫ ѢДЕМЪ
Въ зеленоватой
майской полумглѣ, автомобиль несся вблизи Трокадеро. Нѣжные шелка
полоскали лица. Рукава чернаго Діанина плаща все
вылетали
161
и вились. Мягко дрожало стекло, за которымъ
шофферъ продѣлывалъ свои артикуляціи. Въ
сумасшедшемъ, обратномъ обликѣ клубился въ этомъ стеклѣ Парижъ,
убѣгая назадъ. Также видалъ я по временамъ въ серебрѣ узкаго
зеркала отраженье блѣднаго и прекраснаго лица Діаны.
Вотъ она поднесла къ губамъ палочку, и онѣ сильнѣй
замалиновѣли.
— Мы провели съ
вами цѣлый день, — сказала она. — Совершенно одни. Никому рѣшительно нѣтъ до насъ дѣла. Парижъ этимъ
хорошъ. Вотъ и сейчасъ — мы одни въ глубинѣ несмѣтнаго города…
Тайная жизнь. Тайная жизнь.
Подъ весенне-зеленѣющими сводами каштановъ стоялъ сумракъ.
Огни нѣжно свѣтились. И безшумныя машины,
такъ же полоумныя, какъ наша, пролетали взадъ, впередъ.
Мгновенная неосторожность…
На площади
остановились. Кончился мой день съ Діаной. Мы
попрощались. Нежаркими губами, братски и союзнически приложилась она къ моему
лбу, а чрезъ минуту, когда я шелъ по тротуару, авеню Монтэнь замыло, поглотило
въ золотѣ своихъ огней, недвижныхъ и текучихъ, то, что называли мы Діаной.
РАЗМЫШЛЕНIЯ О СЕБѢ И ДIАНѢ
Ясно, что сейчасъ она,
такая же блѣдная, въ томъ же плащѣ, полулежитъ въ томъ же купэ и
несется къ другимъ берегамъ. Ей мерещится слава, роскошь. У дверей ея —
Меланхолія.
Я-же стою у рѣки. Красные, синіе, золотые
огни. Цѣпями и разноцвѣтными струями ихъ отраженья
162
въ водѣ, пестрый,
единственный ночной Парижъ. Золотые жуки бѣгутъ по набережной. Въ
темно-сиреневомъ небѣ вспыхиваетъ безплотнымъ словомъ и переливами
звѣздъ, легкозлатистыхъ, таинственныхъ, чародѣйская башня Эйфеля.
Кудесническое пламя надъ ней. Жуткій, чудесный волшебникъ!
Но вотъ и новый міръ. Мой прежній, тотъ, гдѣ провелъ цѣлый
день — удалился, и былъ-ли онъ? Были озера, лебеди и Діана, свѣтъ мая, сонъ?
Сумракъ, прохладныя
воды рѣки, змѣями отраженья, дьявольская
красота эйфелева струенья — да твердь небесная.
163