БОРИСЪ ЗАЙЦЕВЪ

БОРИСЪ ЗАЙЦЕВЪ. СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ. КНИГА VII

ИЗДАТЕЛЬСТВО З. И. ГРЖЕБИНА

БЕРЛИНЪ – ПЕТЕРБУРГЪ ‑ МОСКВА

1923

ГЕНУЯ

…Это была великолѣпная Генуя.

Гоголь.

Смыслъ, сердце Генуи – море. Морю, и знаменитой гавани – ей удивлялся въ своихъ письмахъ еще Эней Сильвій Пикколомини – Генуя обязана богатствомъ, славой, благоденствіемъ. «Она лежитъ на холмѣ, надъ которымъ господствуютъ еще дикія горы», говоритъ Эней Сильвій. Нельзя сказать, чтобы горы вокругъ были очень высоки; да не особенно онѣ сейчасъ и дики. Но главное: городъ надъ полукружіемъ залива, городъ-господинъ залива, господинъ своей солнечной и веселой страны – это осталось. Такъ въ существенномъ не измѣнилась и душа города съ тѣхъ поръ, какъ изящный гуманистъ, секретарь кардинала Капраника, будущій папа Пій II, видѣлъ Геную въ мартѣ 1432 года.

Старый міръ не знавалъ еще тогда Америки, но уже въ Генуѣ видѣлъ Пикколомини товары изъ Индіи и Персіи. Не было еще океанскихъ гигантовъ, но ужъ онъ удивлялся кораблямъ, «огромнымъ какъ горы, съ тремя рядами веселъ». Эти корабли и море это – тогда такое же сиреневое въ мартѣ, подъ яснымъ солнцемъ, какъ теперь – эти корабли и приносили Генуѣ богатство. И вѣрнѣй купцамъ генуэзскимъ, бойкой, ловкой, грубоватой и безжалостной династіи, державшейся здѣсь лѣтъ пятьсотъ, понастроившей дворцовъ, памятниковъ, театровъ, биржу, кладбище и прочая, все во славу жизни яркой, сытой, не духовной.

Февраль, солнце. Цвѣтетъ миндаль бѣлыми, нѣжными цвѣточками на еще нагихъ вѣтвяхъ. Цвѣтутъ розовымъ персики. Апельсины золотѣютъ въ темнозеленой зелени, и сладко пахнутъ, пригрѣваемые солнцемъ. За серебристыми оливками, змѣящимися, мелко-трепещущими листвой – море сиреневое. Воздухъ мягкій и вольный, и синеватыя тѣни по холмамъ. Тѣни, бредущія какъ облака, безъ конца и начала. Это Лигурія, страна Генуи. Войдемъ въ самый городъ. Онъ кипитъ и шумитъ, неугомоннымъ, мажорно-солнечнымъ шумомъ. Всѣ какъ будто здѣсь крѣпки и веселы. Всѣ овѣяны воздухомъ морей дальнихъ, солнца, бодрости, неугасимой жизненности. Всѣ-ли тутъ счастливы? Вопросъ странный, но онъ напрашивается. Не тѣ, кому трудно, мучительно, задаютъ тонъ жизни; этотъ тонъ – торжествующій и ликующій. Я ходилъ по тѣмъ старымъ, узкимъ улицамъ города, что «омываются моремъ». Я видалъ тѣсноту городовъ Италіи, но нельзя-же не удивляться этой: четырехъ-пятиэтажные дома сидятъ другъ на другѣ. Сыро, вонюче, и лучъ солнца – золотое счастье, но минутное. И я видѣлъ ремесленниковъ, работавшихъ въ подвалахъ; къ окнамъ придѣланы у нихъ отражатели, ловящіе милый свѣтъ съ узенькаго клочка голубого неба; этотъ свѣтъ отсылаютъ они труженику, чинящему какой-нибудь каблукъ, или штопающему штаны. И труженикъ поетъ, смѣется, заигрываетъ съ проходящими дѣвицами… онъ живетъ, несмотря ни на что. Зеленая плѣсень на стѣнахъ этихъ домовъ старыхъ; ржавыя, коричневыя пятна ихъ изъѣли, и на протянутыхъ веревкахъ сушится бѣлье; а сверху, съ четвертаго этажа спускаютъ корзиночку за припасами, за письмомъ отъ почтальона, ведро за водой. Надъ всѣмъ этимъ неумолчный говоръ, смѣхъ дѣвушекъ, постукивающихъ деревянными башмачками – древнее, неугомонно-огненное сердце Италіи. А еще ниже, ближе къ морю – кабачки, таверны, матросы, гавань, бочки, краны

подъемные, рощи мачтъ и рей, между ними свободныя полосы, серебрящіяся будто рѣки, уводящія въ море дальнее, безпечальное; и по нимъ, дымя, застилая синеву неба сизо-темнѣющими космами, медленно проплываютъ корабли. Глядя на раскинувшійся портъ Генуи, можно мечтать объ Индіи, Австраліи, о Цейлонѣ, непонятыхъ языкахъ, темноцвѣтныхъ людяхъ, объ Азіи загадочной и какъ міръ древней, объ Африкѣ, Тунисѣ, Карөагенѣ.

Желаніе беспредѣльнаго, географическая мечта разгорается. Недаромъ Колумбъ былъ отсюда родомъ. Вѣрно, и его манили беспредѣльныя эти морскія дороги, проятнувшіяся изъ генуэзскаго порта. И по тѣмъ самымъ путямъ, что въ его время представлялись безуміемъ, фантазмой, теперь спокойно идутъ корабли съ эмигрантами изъ Генуи, съ углемъ, хлѣбомъ – въ Геную.

Но подымемся выше, отъ моря и стараго города къ городу новому, явно преуспѣвающему. Здѣсь уже нѣтъ закоулковъ, трущобъ. Улицы ясныя, широкія, звенитъ трамвай, толпа снуетъ, дома богатые, не столь изящные, но прочные. Кажется, Генуя архитектурой никогда не славилась. Хотя претензіи есть. Есть шикарная, но грубоватая биржа, есть театръ, тоже пышный, но не замѣчательный. Безконечныя галлереи, столь любимыя въ Неаполѣ, Миланѣ – мѣста торговли нехитрой, но оживленной. Видя дома, зажиточные и богатые, но не привлекающіе; людей живыхъ, бойкихъ, но безъ того изящества породы, что въ Тосканѣ, Лаціумѣ; слыша языкъ – знакомый звукъ Италіи, но какъ-то огрубленный въ непонятное нарѣчіе genovese: чувствуешь, и скажешь: это Италія, все это Италія, но въ одномъ лишь ея обликѣ, томъ, что можно назвать Афродита Пандемосъ, Афродита простонародная. Ибо нѣтъ здѣсь утонченности, высокой печати духовной культуры. Пикколомини находилъ, что въ Генуѣ «церкви не достойны такого города». Онъ былъ правъ. Въ Генуѣ мало храмовъ, и они мало замѣчательны.

Ея соборъ – перепѣвъ, и несильный, тосканскихъ соборовъ. Въ ея дворцахъ мало сохранилось художества; генуэзскіе купцы, въ противность флорентійскимъ, мало занимались искусствомъ, больше торговлей морской да нарядами своихъ женщинъ. Не слыхалъ также о «гуманизмѣ въ Генуѣ», какъ о гуманизмѣ Флоренціи, Феррары или Рима. Здѣшніе корабли охотнѣе возили такни, индиго, серебро, чѣмъ рукописи древнихъ изъ Эллады.

Есть черты, сближающія Геную съ Венеціей: морская республика, дожи, торговля всесвѣтная, борьба за господство на водахъ, олигархія, духъ замкнутости и эгоизма – но все это грубѣе, простонароднѣй, чѣмъ въ Венеціи. Нѣтъ, и никогда не было надъ Генуей того золотистаго ореола, какой дали Венеціи Санъ-Марко, Джіорджіоне, Тиціанъ, нѣжно-туманные каналы, свѣтлая Адріатика. Нѣтъ въ Генуѣ жемчужности, серебристой обольстительности тоновъ лагуны, нѣтъ виллъ палладіанскихъ по окрестностямъ, и никакой Бембо не писалъ въ отрогахъ лигурійскихъ горъ своихъ Asolani. Генуэзскій купецъ побѣдилъ Пизу при Мелоріи, въ 1284 г.; на костяхъ гордой и мрачной гибеллинской Пизы вознесся, но никгода не досягнуть ему до венеціанскаго патриція, какого-нибудь Марка Антоніо Барбаро – дипломата, ученаго придворнаго, друга Палладіо и Веронезе. Въ купцѣ генуэзскомъ, какъ и вообще въ генуэзцѣ, крѣпко засѣлъ, вѣроятно, дикій лигуръ и дикиій лангобардъ. Кровь яркая, горячая, дѣтище горъ и ущелій Ривьеры, заросшихъ южной сосною, оливками, дубомъ, мало поддающаяся духовному воздѣлыванію.

Ahi Genovesi, uomini diversi

D^,ogni costume, e pien d^,ogni magagna,

Perchè non siete voi del mondo spersi?

Столь сурово окрестилъ ихъ Данте. Правда, ни Пизанцевъ, и ни Флорентинцевъ онъ не пощадилъ; но,

конечно, есть нѣчто въ сердцѣ Генуи, что вздымало праведный его гнѣвъ.

‑ Мы богаты, сыты, довольны. Мѣра всѣму – деньга. Нѣтъ иного Бога, кромѣ оттиснутаго на золотомъ цехинѣ – таковъ какъ-бы внутренній девизъ Генуи.

‑ Море, корабли, гавани, дальнія страны, рабы, золото Африки, слоновая кость Судана, рабы Малой Азіи, попутные вѣтры, океанъ, путь въ Америку – все это для насъ, жестокихъ, жадныхъ, сладострастныхъ генуэзцевъ. Мы выстроили свой городъ на чудесномъ мѣстѣ, въ золотой гавани, на амфитеатрѣ холмовъ. Наши женщины мало стыдливы, но прекрасны, и наряды ихъ спорятъ съ венеціанскими. Наши дворцы богаты, наши блюда обильны. Мы хотимъ жить, жить, въ насъ безмѣрная, южная жажда жизни!

‑ А смерть? А великій мракъ и хладъ могилы?

‑ Мы богаты. Мы построимъ себѣ пышные саркофаги, мы закажемъ духовенству непрестанныя молитвы за упокой душъ нашихъ, и мы, добрые купцы, надѣемся, что и въ той жизни увидимъ Рай и избѣжимъ Ада.

Слава купца, преклоненіе предъ богатствомъ въ Генуѣ чрезвычайны. Помню памятникъ, на одной изъ площадей – памятникъ скромному генуэзскому поэту. Надпись такая (приблизительно): «N. N., который былъ хорошимъ поэтомъ и добрымъ негоціантомъ Генуи». Или на Campo Santo: «X. Z., отъ благодарныхъ племянниковъ. Онъ былъ истиннымъ христіаниномъ и отмѣннымъ коммерсантомъ».

Генуэзское Campo Santo – Іосафатова долина смерти, погребенія. Въ каменистой котловинѣ, за бѣлыми стѣнами и рядами кипарисовъ – городъ мертвыхъ. Мраморные портики окаймляютъ этотъ четырехугольникъ. Они выше самого кладбища. На нихъ ведутъ ступени. Въ безконечныхъ этихъ галлереяхъ море могильныхъ плитъ, урнъ, статуй, памятниковъ, живыхъ и неживыхъ цвѣтовъ. Особенно запомнились тутъ орхидеи. Запахъ ихъ сладокъ

и зловѣщъ, но зловѣщъ и весь воздухъ: пригрѣтый солнцемъ, въ затишьѣ, онъ къ аромату безчисленныхъ цвѣтовъ примѣшиваетъ чуть слышный, тонко-тошнотворный запахъ тлѣнія.

Прогулка по могильнымъ плитамъ, гдѣ шаги звонко отдаются подъ портикомъ, какъ-то угнетаетъ. Спускаешься ниже, къ серединѣ кладбища, но и здѣсь не уйти отъ безмѣрнаго мрамора, мрамора и зелени – миртовъ, лавровъ, олеандровъ, и вновь памятниковъ, рѣшетокъ, оградъ, ангеловъ, простирающихъ крылья. А тамъ дальше – лужайка дѣтскихъ могилъ – малые жалкіе бѣлые камни, кресты и розы, и такъ полно все, насыщено здѣсь смертію, что кажется, негдѣ и пройти: ỳже становятся узенькія дорожки, усыпанныя гравіемъ. А еще далѣе, въ самой глубинѣ кладбища, въ поперечномъ портикѣ, какъ входъ въ область Аида – огромный крематорій, гдѣ печальные человѣческіе останки обращаются въ дымъ, газы.

Припекаетъ. Тихо. Но и солнечное тепло какъ-то подозрительно здѣсь, не радуетъ. Въ немъ душнѣе благоухаютъ кладбищенскіе цвѣты, и острѣй ядъ подземныхъ испареній. Портики бѣлѣютъ мертвенно. Скульптуры говорятъ о мишурѣ ненужной. А вдали, за оградой, голыя каменистыя взгорья. Кой-гдѣ осликъ тащитъ поклажу, да кипарисъ въ безмолвіи чернѣетъ – тоже окаменѣлое дерево.

Съ тяжелымъ, смутнымъ чувствомъ оставляешь это кладбище, прославленное на весь свѣтъ! Въ немъ нѣтъ элегіи флорентинскаго Санъ-Миніато, скромнаго простодушія и трогательности нашихъ сельскихъ кладбищъ. Здѣсь могучія, и душныя объятія смерти.

Хорошо въ Генуѣ жить, плохо – умирать. Хочется стряхнуть съ себя это видѣніе, подняться на холмы, увидѣть море, вдохнуть простора, вольности. И восходя на пригорья Генуи, когда море синимъ туманомъ возникаетъ вдали, переселяясь отъ Trionfo della Morte къ Trionfo

della Vita, еше разъ вздохнешь, и подумаешь: а можетъ быть, купцы чрезмѣрно понадѣялись? Вполнѣ-ли вѣрили они и сами? Быть можетъ, ужасъ есть за пышными мавзолеями?

Недоумѣніе остается. Но одно очевидно – сосѣдство жизни и смерти, солнца и трагедіи, и сосѣдство это полно значительности. Чувствуетъ-ли его Генуя? Она отвѣта не даетъ. Полная своихъ красокъ, уличнаго шума, дыханія морей и кораблей, солнца, ласковаго вѣтра, она ведетъ свою стихійную, чувственно-острую жизнь. Не до религіи, не до искусства, не до философіи. Живи. Этимъ все сказано.

Человѣку нашего склада врядъ-ли захочется поселиться въ Генуѣ. Но не пройдешь мимо нея, хоть никакъ она не святилище, какъ иные итальянскіе города. Яркій, мажорный ея ритмъ плѣняетъ. Не забудешь кипѣнія ея толпы, пестроты красокъ, безбрежности моря, рощъ мачтъ, купцовъ, матросовъ, женщинъ, мореплавателей, прачекъ, башмачниковъ, быстроногихъ трамовъ, шикарныхъ магазиновъ и подумаешь: вотъ городъ, гдѣ дышется остро, весело, гдѣ трудъ соединенъ съ цвѣтомъ, гдѣ богатство откровенно счастливо, гдѣ вообще все цвѣтетъ въ избыткѣ жизни. Генуя – городъ господинъ моря, но душа у ней морская. Море и солнце дали ей силу, стихію, праздничность въ самомъ трудѣ.

Въ Генуѣ, въ ресторанѣ, среди дамскихъ шляпъ, чоканья бокаловъ и подъ стонъ скрипокъ я видѣлъ одного француза. Изо всей толпы огнемъ горѣлъ его пурпурный галстухъ. Ни на комъ ранѣе я не видалъ такого галстуха. Онъ остался въ памяти огненнымъ знакомъ, и вспоминая Геную, я всегда помню пламень галстуха на невѣдомомъ французѣ, на другой-же день, быть можетъ, навсегда уплывшемъ въ Индію или Китай.

Декабрь 1918 г.