ХЛѢБЪ, ЛЮДИ

И ЗЕМЛЯ.

Среди полей станція: красный домъ изъ кирпича рядомъ водокачка. Мимо станціи желѣзный путь; разъѣзды, фонари, склады, вагоны. Поѣздовъ за сутки мало — дорога новая — но они основательны: ѣдутъ тихо, много пыхтятъ, долго стоятъ на полустанкахъ; въ пути дѣйствуютъ слабо: подъ уклонъ безнадежно летятъ, на взгорки взбираются съ трудомъ. Само полотно жидко, но поѣзда очень тяжелы; вагоны полны мукой, иногда тамъ топочутъ лошади, или видна бѣлая пыль камня. Эти угрюмые товарные приходятъ ночью; въ темнотѣ издалека видны желтые огни, и что-то гудитъ по желѣзнымъ полоскамъ. Очень скучно и непріятно выходить къ поѣзду. «Начальникъ» спитъ, вмѣсто него юноша; онъ тоже въ красной фуражкѣ, но на ней меньше кантовъ.

Подъ паровозомъ бѣжитъ свѣтъ, станція подрагиваетъ, и рельсы гнутся въ скрѣпахъ, когда проползаютъ вагоны, — одинъ за другимъ, сырые, съ надписями мѣломъ. Они только что пришли изъ необычайной тьмы, вокругъ нихъ очень долго вылъ вѣтеръ, и скоро они опять уйдутъ въ этотъ холодъ и слякоть; скучно смотрѣть на нихъ, лучше вернуться во второй этажъ станціи, лечь въ постель и заснуть горячимъ сномъ. Но жаль, надо что-то писать, что-то считать и выдавать кондукторамъ разныя бумажонки, которыя никому не нужны. Потомъ что-то будутъ отмѣчать на вагонахъ, стучать снизу молоточкомъ, ругаться; поѣздъ будетъ дергаться впередъ, назадъ, какъ будто бы безцѣльно, но въ концѣ концовъ всѣ эти машинисты, кондуктора, черные смазчики съ фонарями, отцѣпятъ таки изъ середины два вагона съ мукой и поставятъ у навѣсовъ.

Все сдѣлали, но все же стоятъ; помощникъ спитъ, телеграфъ постучалъ сколько нужно и успокоился, — пора бы и ѣхать; дернули разъ-другой, двинулись; ползутъ, ѣдутъ. Передъ станціей пусто, вѣтру теперь свободнѣй летѣть въ лобъ на платформу. Влѣво вдаль ушла тяжелая змѣя, набитая хлѣбомъ, съ красноглазымъ хвостомъ.

До разсвѣта станція спитъ; съ ней говорятъ только вѣтры, что кружатъ надъ вихрастыми деревушками вокругъ, надъ усадьбами, помѣщиками, мужицкими церквами. Въ трактирѣ у Гаврилыча, тутъ же вблизи, жуютъ сѣно лошади, а постояльцы смрадно спятъ, клокоча горломъ.

Иногда надъ горизонтомъ подымается пламя, — пожаръ: мужики ли жгутъ помѣщика, самъ ли помѣщикъ горитъ, или сами мужики? Пламя часъ и два и больше бьетъ кверху, но никто не слышитъ. Всѣ щели, бугры и косогоры земли полны сна; ни откуда не выгонишь ни лошади, ни человѣка; десятками верстъ идутъ поля, отъемы лѣсовъ, зеленя. Деревенскій міръ разлегся широко, — и молчитъ въ ночной часъ.

Но свѣтлѣетъ на востокѣ, начинается жизнь. Черезъ овраги и «вершины», гдѣ еще сумеречно и клочьями осталась ночь, со всѣхъ сторонъ ползуть мужики, кто за чѣмъ. Выѣзжаютъ къ утреннему поѣзду, приходятъ за письмами съ войны, узнать, что и какъ гдѣ; скоро ли «тронутъ» уѣздъ. Везутъ отъ помѣщиковъ хлѣбъ, молоко, и на дальнихъ платформахъ идетъ суета. Платформы испачканы бѣлыми мучными пятнами; люди тоже въ мукѣ: тутъ же телѣги съ мѣшками; и кули все таскають, таскаютъ на людскихъ спинахъ, въ товарные вагоны.

Мужиковъ набивается больше, полъ-платформы подъ ними; они стоятъ коричневые, въ армякахъ и полушубкахъ, сплошной стѣной; многіе съ кнутами; у трактира масса ихъ кривоногихъ лошаденокъ, похожихъ на репейникъ, въ нелѣпыхъ упряжкахъ.

Поѣздъ всегда опаздываетъ; онъ называется пассажирскій, хотя для людей въ немъ всего три-четыре вагона, остальные товарные, для скотовъ и груза. Подходятъ вагоны; въ нихъ душно, кисло; сзади ночь нечистаго дышанья, грязной одежды, икоты, сопѣнья. Ѣдутъ тоже мужики, а во второмъ классѣ подрядчики, трактирщики и люди въ поддевкахъ, съ золотыми кольцами на рукахъ. Вотъ толстый человѣкъ съ чемоданчикомъ; широко расставляетъ ноги, подошвы у него громадныя, лицо въ волосахъ; усы могучи, маленькіе желтые глазки спокойны и сонны, какъ у медвѣдя-муравьятника. Вѣроятно, медвѣжьи, ровныя мысли ворочаются въ шерстистой головѣ, желудокъ за обѣдомъ вбираетъ фунты тяжелой пищи, днемъ полагается жаркій сонъ. Неизвѣстно, не двинетъ ли онъ со станціи прямо на четверенькахъ куда-нибудь къ себѣ въ берлогу, въ глухомъ барсучьемъ оврагѣ.

Мужики набрасываются — кого везти? Куда? Столько то. Машутъ кнутами, отъ вѣтра шлепаютъ на нихъ воротники армяковъ; фуражка «помощника» плыветъ здѣсь и тамъ краснымъ пятномъ. Сзади кирпичная новостроенная станція, съ большими окнами, и водокачка.

Передъ праздниками поѣздъ набитъ своими же, кто работаетъ въ городѣ; тогда на платформѣ много бабъ; встрѣчаются, цѣлуются и парами бредутъ въ ближнія деревушки; это значитъ, будетъ днемъ гульба, будутъ бѣгать къ Гаврилычу за водкой, пѣть пѣсни, нехитро острить, галдѣть, любить и ругаться, а вечеромъ у того же Гаврилыча граммофонъ: люди закоптѣлыхъ хибарокъ слушаютъ смѣшной, важный хрипъ, оперу, Собинова. — На улицѣ пахнетъ канифасами и кумачами, бродятъ полупьяные гости въ городскихъ курткахъ и новыхъ калошахъ, а лохматое, мшистое дѣдье слушаетъ съ завалинокъ. Семидесятилѣтніе дѣды помнятъ, когда не было еще ни станцій, ни жиденькихъ рельсъ, ни граммофона, ни Гаврилыча. Но ихъ лица въ складкахъ сплошь заросли мочалой, сѣро-рыжими космами; они похожи на сухіе грибы, что ростутъ на истлѣвшихъ деревьяхъ; глаза у нихъ слезящіеся и усталые, а сзади, за горбомъ, длинная жизнь, въ хижинахъ, которыя прохватываетъ насквозь вѣтеръ, съ плетневыми навѣсами, курами, метелями и попами.

Справа и слѣва, по обѣимъ сторонамъ полотна, вдали и вблизи разсѣлись эти люди тѣсными селами, гнѣздами изъ нетолстаго лѣсу и соломы; узенькіе проселки сѣтью связываютъ ихъ другъ съ другомъ, — зимой и лѣтомъ, — а весной большая вода бываетъ по оврагамъ; земля веселится и играетъ своими силами. Тогда ѣздить надо вплавь, и то, кто не боится.

Но желѣзнодорожныхъ это не касается: ихъ поѣзда, въ бурныя ночи, весной, такъ же тащутъ черезъ мужицкія поля вагоны съ хлѣбомъ; все хлѣбъ и хлѣбъ, съ юга на сѣверъ. Грузные поѣзда ползутъ среди простора, мимо людей и деревень; грохочутъ на мостахъ, блещутъ фонарями, пускаютъ искры изъ паровозовъ, и одинъ за другимъ катятъ дальше, впередъ, на сѣверъ.

А когда праздники кончаются, тѣ же бабы идутъ провожать мужей, братьевъ въ городъ, и тогда опять вся платформа полна деревней.

Нищій, старикъ, бродитъ и проситъ. Снимаетъ шапку съ лысой головы, бормочетъ, наполовину напѣваетъ что-то давнее, всероссійское. Въ немъ длинныя дороги, размокшія избенки, многолѣтняя жизнь. Онъ толчется у буфета, смотритъ на селедку и грязныя рюмки, ломтики ситнаго; за спиной у него холщевый мѣшокъ; оттуда пахнетъ хлѣбомъ — деревенскимъ, бабьимъ, какъ и палка его здѣшняя, обмозоленная грубой рукой.

Бабы сморкаются, кой гдѣ плачутъ, подаютъ старичку. Вдругъ колокольчики у подъѣзда: баринъ. Тащутъ за нимъ чемоданы, плэды: помощникъ дѣлаетъ подъ козырекъ, самъ «начальникъ» пробирается въ первый классъ, занимать разговорами.

Мужики тоже много говорятъ; ихъ разговоры угрюмы; лѣтомъ отдавали лошадей, а теперь подходитъ къ людямъ: сосѣдній уѣздъ двинули уже; все чаще, чаще проходятъ поѣзда съ людьми въ товарныхъ вагонахъ, съ сѣвера на югъ и востокъ. Шинели выглядываютъ изъ полураздвинутыхъ дверецъ, сидятъ на деревянныхъ лавочкахъ, временами хохочутъ, хлебаютъ что-то, острятъ, орутъ пѣсни. На платформѣ на нихъ часто смотрятъ мужики въ армякахъ, подпаски съ кнутами, дѣвки; хмурый коричневый народъ молчаливо провожаетъ ихъ, и бабы кой-гдѣ всхлипываютъ. А поѣздъ съ человѣчьимъ тѣломъ недолго застаивается на станціи, ему нужно дальше, надо дать мѣсто слѣдующему — тотъ тоже съ солдатами и солдатами.

Со станціи люди бредутъ въ разныя стороны, бороздя лицо проматери, думая грузныя думы; и потомъ, взворачивая сохами ея пласты для свѣтлыхъ яровыхъ хлебовъ, они такъ же серьезны и важны, точно тысячеверстные посторы передали имъ свою силу. Упорные и спокойные, они затемняютъ на поляхъ правильные куски, — четырехугольные, узкіе и квадратные, точно ломти чернѣйшаго хлѣба. Сзади ходятъ грачи, неизвѣстно откуда взявышіеся, дети и внуки техъ, что бродили за отцами пахарей; какъ будто они знаютъ другъ друга, человѣкъ не пугаетъ птицы, а она выбираетъ изъ земли червей, ненужную дрянь, — благословляетъ его работу полетомъ черныхъ крыльевъ.

Изъ деревень дѣвки вывозятъ на поле навозъ въ колымажкахъ; лошади идутъ шагомъ, какъ жуки; навозъ дымится въ весеннемъ воздухѣ, точно горячее кушанье, дѣвки съ измазанными ногами шагаютъ рядомъ; разложивъ его кучками по полю, скачутъ назадъ, стоя въ двуколкахъ, какъ въ боевыхъ колесницахъ. И рядомъ съ той землей, гдѣ пашутъ и раскладываютъ золотисто-коричневый навозъ, вылѣзли ужъ полосы зеленей; они ждутъ тепла, чтобы наливаться, зрѣть, передвигаться въ деревни; тамъ они застрянутъ частью, подтапливая мужицкія тѣла, потомъ пойдутъ дальше, въ хлѣботорговый городъ неподалеку и въ красныхъ вагонахъ медленно будутъ пробѣгать среди родныхъ полей, мимо знакомыхъ «верховъ» и широко-раздольныхъ рѣчекъ.

Но уже мало одного хлѣба; уже нужно на замѣну съѣденныхъ гдѣ-то человѣчьихъ тѣлъ, которыя везутъ все по той же дорогѣ, — новыя. Опять отвѣчаетъ земля, и по разнымъ проселкамъ ползутъ подводы «въ уѣздъ», «въ управу» — въ неизвѣстное и темное мѣсто, гдѣ сортируютъ людей, обучаютъ ходить, стрѣлять и убивать.

Мракъ и тьма стоятъ надъ землей. Станція работаетъ правильно, день за днемъ. Больше и больше проходитъ поѣздовъ съ солдатами, часто изъ-за нихъ приходиться задерживать помѣщичье молоко или встрѣчный хлѣбъ. Товарныя платформы заставлены вагонами съ мукой, но остановить токъ людей нельзя. И не разъ теперь изъ вагоновъ выглядываютъ свои же, бородатыя лица въ темныхъ шинеляхъ, а на платформѣ бабій міръ избываетъ свое горе и опять расходится по селамъ, разноситъ по домамъ скорбь.

Поѣзда же въ назначенное и не назначенное время, съ полупьяными людьми, дикими пѣснями, тяжелыми драками запасныхъ — уходятъ въ черноту ночи, выставляя сзади красный фонарь. Въ вагонахъ мужики-солдаты скоро засыпаютъ. Тогда они совсѣмъ похожи на кули съ мукой, что везутъ имъ навстрѣчу. Въ бурномъ полѣ идутъ поѣзда; вѣтеръ хмуро играетъ придорожными рощами, носится надъ полями, отпѣвая черную русскую деревню. На глухихъ полустанкахъ и разъѣздахъ ждутъ встрѣчные съ хлѣбомъ; обмѣниваются гудками, и каждый идетъ въ свою сторону. Опять погружаются въ ночь; опять отклики далей, гигантской, патлатой земли съ уродливыми деревушками и запахомъ печеного хлѣба. Великая страна опоясываетъ желѣзный путь съ обѣихъ сторонъ; милліоны людей и десятинъ вокругъ, тысячи селъ.

На телеграфныхъ столбахъ гудятъ проволоки; поѣзда бѣгутъ, семафоры зеленѣютъ, вычерчивая полудуги. Дорога работаетъ безостановочно.