// «Дело Пастернака»: [сборник]. – Мюнхен: Изд-во Центр. объединения полит. эмигрантов из СССР (ЦОПЭ), 1958. – С. 66-68.

 

ИЗГНАНИЕ

Чашу с темным вином

Подала мне богиня печали.

Бунин

 

Если не ошибаюсь, Союз Писателей в Москве помещается в том же доме Герцена, на Тверском бульваре (недалеко от памятника Пушкину), что и в 1921—22 годах. Айхенвальд и Бердяев, Осоргин, Шпетт, Эфрос, все мы там заседали в Правлении, иногда устраивали литературные вечера. Революция была уже победоносной, но нас еще не прижали. Удивительно это было. Айхенвальд прочел, например, нечто о Гумилеве, весь-

 

// 66

 

ма похвальное, как бы надгробное слово по недавно расстрелянном поэте. Троцкий отозвался статьей: «Диктатура, где твой хлыст?» — и ничего ни Союзу, ни Айхенвальду не было. Времена, значит, еще младенческие. А позже Троцкий и Каменев устроили высылку заграницу всей этой группы писателей и ученых (1921 г.) — великое благодеяние для них.

Теперь много, наверно, изменилось даже во внешности дома Герцена, где некогда принимали мы полуживого Блока. Но может быть тот бюст Пушкина, что подарила мне Марина Цветаева (мы прятали в его пустоту советские деньги, почти ничего не стоившие), может быть этот бюст, отданный мной Союзу, и посейчас стоит на книжном шкафу, с белых своих высот наблюдая за заседаниями Правления.

Если этот так, то за последние дни гипсовый Пушкин не без изумления выслушал, как «единогласно» исключили из Союза Бориса Пастернака. Повод удивительнейший. Получил Нобелевскую премию. А Союз (не Россия!) преспокойно выгоняет его за это на улицу. Печать советская называет деяния Пастернака позором, бесчестием, его самого Иудой, и что его ждет еще впереди, неизвестно. Что же: остался в России, испил с ней до конца чашу, сам не присоединялся к требованиям «смертной казни» для других, в горькой жизни написал отличную и глубокую книгу — своего «Доктора Живаго», а теперь над ним самим занесен меч и неведомо, чем все это кончится для него.

До Нобелевской премии его терпели. А теперь оказывается, что он чуть ли не враг народа — изгнан, изгнан…

Если моего Пушкина нет сейчас в Союзе, то другой, задумчивый, с памятника на Тверской бульваре смотрит на этот «Союз», на «единогласие» каменным взглядом:

«Поэт, не дорожи любовию народной…

«Ты царь: живи один. Дорогою свободной

«Иди, куда влечет тебя свободный ум».

// 67

 

Во времена Пушкина это было значительно легче. Но вряд ли сейчас каменный взор изображает нечто иное, чем глубокое презрение.

Бор. Зайцев

 

// 68