// Вестник Европы. – 1915. – Кн. 3 – C. 113-140.
КАССАНДРА.
I.
Антонина Владимiровна, круглолицая дама лѣтъ за тридцать, владѣлица шляпнаго заведенiя, ноябрьскимъ утромъ влетѣла къ своей жилицѣ. Была она нѣсколько растрепана, въ капотѣ. Крѣпкая брюнетка г-жа Переверзева тоже не надѣла еще кофточки; она варила на спиртовкѣ кофе.
За окномъ синѣлъ снѣгъ; въ комнатѣ, по неубранной постели, на дешевенькихъ обояхъ, на лицѣ и капотѣ вбѣжавшей лежалъ его тусклый, изсиня-бѣлесоватый отсвѣтъ. Голыя руки Переверзевой выглядѣли могуче.
– Милуня, – говорила Антонина Владимiровна, разматывая папильотки: – у насъ новость. Со вчерашняго дня новый жилецъ.
Г-жа Переверзева посмотрѣла на нее внушительно.
– Кто же? – спросила она серьезно, низкимъ голосомъ.
У нея былъ такой видъ, будто Антонина Владимiровна уже провинилась передъ ней.
– Крошка – премилый! Студентикъ, хорошенькiй. Ему очень идетъ тужурка, – точно военный. Кажется, скромный. Однимъ словомъ, ангелочекъ въ чистѣйшемъ оригиналѣ!
– Студентъ! А онъ вамъ революцiи не устроитъ? – сказала г-жа Переверзева.
– Это совсѣмъ не такой. Навѣрно, по научной части.
– Нѣкоторые студенты по ночамъ въ карты дуются. Или мастерицу можетъ соблазнить. Тихiй мужчина – это еще ничего не значитъ. У этихъ розовыхъ тихонь Богъ знаетъ, что на умѣ. Безусловно.
– Что вы, голубчикъ! Ничего не похоже.
Г-жа Переверзева погладила полныя, нѣсколько смуглыя руки.
– У меня тѣло дѣвичье, какъ у двадцатилѣтней. Но я съ
// 113
мужчинами строга. Притомъ, служу, не имѣю средствъ шикарно одѣваться. Мужчина же, безусловно, любитъ, чтобы хорошо одѣвались. Если женщина не одѣта, она не можетъ имѣть мужа.
Г-жа Переверзева уже надѣла блузку, застегнулась. Кофе былъ готовъ. Она налила себѣ чашку, и сѣла. Антонинѣ Владимiровнѣ ни за что не предложила бы, – непорядокъ. Закуривъ папиросу, заложивъ нога за ногу, г-жа Переверзева сказала:
– Студентъ въ домѣ – это довольно неудобно. Вы бы лучше конторщику сдали. Или приказчику. Приказчикъ цѣлый день на службѣ.
– Ахъ, вы на все мрачно смотрите! Я вашъ характеръ знаю.
– Мой характеръ твердый, – отвѣтила г-жа Переверзева. – Не то, что у васъ, Антонина Владимiровна. И ни одинъ мужчина не имѣлъ надо мной власти. Меня не обманывали. Затѣмъ, я всегда впередъ вижу, и понятно, чаще плохое, чѣмъ хорошее. Такъ ужъ въ жизни устроено. Но меня нельзя увлечь, какъ бы ни старались. Замужъ я готова, если человѣкъ солидный, съ положенiемъ. Только не зря.
– Милуня, я не такъ чувствую. Если ужъ полюблю, то готова на все.
Г-жа Переверзева взглянула на часы. Было половина девятаго, – время итти на службу къ Метцлю, гдѣ работала она пятнадцать лѣтъ.
– Безусловно, – сказала она, вставая: – у васъ слишкомъ легкомысленный характеръ, хотя вы и хозяйка мастерской. Пожалуй, этотъ студентъ тоже интересуетъ васъ съ такой стороны.
Антонина Владимiровна стала доказывать обратное. Г-жа Переверзева аккуратно снаряжалась въ путь и выглядѣла такъ, что все-равно ее не проведешь. Останется при своемъ.
Однако, въ корридорчикѣ мимоходомъ спросила:
– Покажете мнѣ вашего студента?
Антонина Владимiровна отвѣтила, что онъ еще спитъ. Г-жа Переверзева усмѣхнулась.
– Разумѣется! Студенты всегда долго спятъ.
Она ѣхала въ трамваѣ все въ томъ же сурово-пренебрежительномъ настроенiи. Оборвала какого-то господина, коснувшагося ея на площадкѣ. Кондуктору сдѣлала замѣчанiе – за неправильность счета при передачѣ. Входя къ себѣ на службу, вспомнила Антонину Владимiровну, студентика и, надменно улыбнувшись, съ чувствомъ превосходства и удовлетворенiя подумала:
– Безусловно ничего хорошаго не будетъ.
// 114
II.
Было бы невѣрно сказать, что дѣла Антонины Владимiровны по шляпной части шли блестяще. Ея таланты были скромны, вкусъ умѣренъ, средства невелики. Все же она оправдывала свою квартиру на Бронной, съ полутемной лѣстницей и запахомъ сырости въ нижнемъ этажѣ. Хватало, съ Божьей помощью, и на жизнь, на содержанiе нѣсколькихъ мастерицъ, возраставшихъ у нея съ тринадцати лѣтъ до болѣе позднихъ сроковъ, когда онѣ шмыгали въ темныхъ воротахъ двора, подстерегаемыя молодыми человѣками, когда начинали назначать свиданiя и узнавали то, чтó называется любовью и тайной жизни.
Какъ-ни-какъ, у Антонины Владимiровны составился кругъ клiентокъ – не шикарный, но многiя дамы относились къ ней съ сочувствiемъ. Брала она недорого, была живого нрава; иногда, примѣряя, смѣшила заказчицъ разговоромъ, развлекала.
Дня черезъ три послѣ того, какъ поселился новый жилецъ, ей привели даже графиню – изъ небогатыхъ графинь, но настоящую. Она была въ восторгѣ. Волновалась, взяла съ нея дешевле дешеваго, и потомъ, желая высказать г-жѣ Переверзевой восхищенiе элегантностью графини, сказала такъ, и даже со вздохомъ:
– Да, что значитъ происхожденiе! Сейчасъ видна прирожденная вульгарность!
Г-жа Переверзева посмотрѣла на нее строго.
– Если это графиня, то въ ней не можетъ быть прирожденной вульгарности. Вы ошибаетесь, Антонина Владимiровна.
– Чего же ошибаться, если она свой адресъ оставила.
– Графиня не можетъ быть вульгарной, – твердо настояла г-жа Переверзева. ‑ Моя сестра была знакома съ одной графиней, я ее помню. Безусловно.
Антонина Владимiровна была недовольна, и отвѣтила:
– Вы всегда критикуете. Вы и моего жильца ославили, будто онъ картежникъ и соблазняетъ дѣвушекъ, но оказывается, ничего подобнаго. Прямо милунъ, очень симпатичная личность. Я увѣрена, что мы съ нимъ будемъ въ самыхъ интимныхъ отношенiяхъ.
Г-жа Переверзева захохотала съ видомъ рѣшительнаго превосходства.
– Я предсказывала вамъ это съ самаго перваго дня! Нѣтъ сомнѣнiя – это будетъ новый вашъ романъ!
// 115
– Не понимаю, крошка, чего вы смѣетесь? Я говорю, что мы съ нимъ будемъ въ самыхъ дружескихъ, т.-е. интимныхъ отношенiяхъ!
– Вы настоящiй ребенокъ, Антонина Владимiровна. Прямо ребенокъ. Вы говорите, и сами не понимаете своихъ словъ.
Она нагнулась ей къ уху и, слегка задыхаясь, – г-жа Переверзева всегда отчасти волновалась, говоря объ этомъ, – шепнула нѣсколько словъ, объясняя ошибку.
– Малютка, вы не такъ меня поняли. Ничего подобнаго!
Но г-жа Переверзева хохотала своимъ грубоватымъ смѣхомъ.
– Я знаю, что вы угождаете своей женской природѣ. Просто вы не хотите сознаться. Я вижу все насквозь. Безусловно.
Хоть Антонина Владимiровна и возражала, и никакихъ интимностей съ жильцомъ у нея не было, все же пророческiй даръ г-жи Переверзевой не совсѣмъ ее обманывалъ: хорошенькiй студентъ частью ущемлялъ сердце Антонины Владимiровны – сердце не изъ тугоплавкихъ. Она уже играла съ нимъ взглядами, слегка замирала, при видѣ его, и, какъ говорятъ люди опытные, маятникъ ея женскаго существа, качнувшись, сказалъ уже да. Но маневровъ и диверсiй болѣе существенныхъ еще не было.
– Изъ такого союза, – сказала г-жа Переверзева, – не можетъ получиться ничего хорошаго. Во-первыхъ, вы гораздо старше. Во-вторыхъ, онъ вамъ тотчасъ измѣнитъ. Я хоть и дѣвушка, но имѣю на мужчинъ опредѣленный взглядъ. Это животныя. Имъ только нужно, чтобы женщина хорошо одѣвалась.
Антонина Владимiровна не стала сопротивляться – она вообще не очень была довольна разговоромъ. Но знала, что г-жу Переверзеву не переспоришь. Изъ собственнаго, довольно обширнаго сердечнаго опыта, не всегда счастливаго, вынесла она о мужчинахъ иное мнѣнiе.
– Милунъ, – отвѣтила она только: – я васъ познакомлю. Тогда и посмотрите.
Г-жа Переверзева сказала такъ:
– Я безусловно не отказываюсь отъ знакомства съ вашимъ жильцомъ. Понятно, онъ меня не съѣстъ. Но не думайте, что я способна имъ интересоваться.
Это Антонинѣ Владимiровнѣ было безразлично. Самое же знакомство состоялось вскорѣ послѣ этого разговора. Антонина
// 116
Владимiровна пригласила ихъ обоихъ къ чаю, къ себѣ въ столовую. Г-жа Переверзева надѣла чистый галстучекъ, черную шелковую блузку, подвила локонъ и могла сойти за тридцатилѣтнюю. Антонина Владимiровна не безъ волненiя представила ихъ: «мсье Өоминъ, г-жа Переверзева».
Мсье Өоминъ былъ розовый и нѣсколько заспанный студентикъ въ сѣрой тужуркѣ. Онъ не обладалъ такими научными талантами, какъ полагала его квартирная хозяйка. Напротивъ – готовясь къ зачету по римскому праву, зубрилъ отчаянно, въ голосъ, мало спалъ и имѣлъ вялый видъ. Онъ лѣниво ѣлъ варенiе и выглядѣлъ такъ, что врядъ ли можно чѣмъ-нибудь его взволновать.
– У меня былъ братъ, – говорила г-жа Переверзева: – онъ тоже учился въ университетѣ. Разумѣется, это очень трудно.
Мсье Өоминъ нѣсколько проснулся.
– Главное дѣло, римское право. Учишь, учишь, все надо на память. А то какъ разъ срѣжутъ. Чортъ его возьми совсѣмъ!
– Студенты часто ходятъ въ театръ, – сказала г-жа Переверзева: – и большей частью въ оперу.
– Мнѣ некогда по театрамъ ходить, – промямлилъ мсье Өоминъ. Репетицiи на носу. Главное дѣло, римское право.
Антонина Владимiровна, слегка закипая оживленiемъ, вмѣшалась:
– Невозможно же такъ себя изнурять! Вы захвораете. На праздники мы съ вами должны пойти развлечься. Напримѣръ, какъ говоритъ Марья Степановна, въ оперу, на утренникъ.
– Развѣ въ кинематографъ, – вяло сказалъ мсье Өоминъ. – Тутъ «Нацiональ» недалеко.
Въ это время въ передней позвонили. Прислуга сказала, что спрашиваютъ Петра Иваныча. Петръ Иванычъ вышелъ. Было видно, что въ прихожей онъ здоровается съ свѣтловолосымъ молодымъ человѣкомъ, въ огромной черной шляпѣ.
– Ну какъ? – вполголоса спросила Антонина Владимiровна.
Г-жа Переверзева сдѣлала неопредѣленно-важную гримасу.
– Держитъ себя прилично, безусловно.
Антонина Владимiровна вышла въ переднюю. Черезъ минуту свѣжiй голосъ, нѣсколько грубый, отвѣтилъ:
«Можно и чаю. И съ вареньицемъ».
Затѣмъ они вернулись втроемъ. Молодой человѣкъ былъ въ сюртукѣ, съ копной золотистыхъ волосъ на головѣ, съ золотисто-козлиной бородой, довольно широкимъ носомъ и косо поставленными глазами. Руки онъ держалъ въ карманахъ; ступалъ нѣсколько вкось.
// 117
– Если приглашаете выпить чаю, – сказалъ онъ Антонинѣ Владимiровнѣ: – я не отказываюсь.
Подойдя къ г-жѣ Переверзевой, онъ тряхнулъ головой, такъ что волосы отчасти взлетѣли, подалъ ей руку и твердо сказалъ:
– Здравствуйте. Шалдѣевъ.
– Кончилъ Строгановское, – пробормоталъ мсье Өоминъ: – теперь художникъ. Преподаетъ чистописанiе.
– Это вѣрно, что Строгановское кончилъ, – произнесъ Шалдѣевъ. – И совершенно вѣрно, что дѣвчонокъ учу половчѣй писать.
Антонина Владимiровна налила ему чаю и подала варенiе. Она любезно замѣтила:
– У меня былъ одинъ знакомый строгановецъ, онъ отличные рисунки дѣлалъ для обоевъ. И даже много на этомъ зарабатывалъ.
– Вотъ, вотъ именно для обоевъ! Это вы, хозяюшка, хорошо сказали и хорошо оцѣнили. Потому что это по вашей части, вполнѣ оцѣнили.
Антонина Владимiровна смотрѣла недоумѣнно.
– Что же далѣе? – спросила г-жа Переверзева.
Шалдѣевъ, взглянувъ на нее, продолжалъ:
– Что жъ далѣе? Если на фабрикѣ служить, Строгановское хорошо. Такъ всѣ и говорятъ, кому искусства не надо.
– Безусловно, дѣлать рисунки къ обоямъ – это большое искусство! – заявила г-жа Переверзева.
Но Шалдѣевъ опять отвѣтилъ не ей.
– Для художника Строгановское – крышка. Вы, хозяюшка, по женскому положенiю, и занимаясь шляпами, ни черта, конечно, въ искусствѣ не понимаете – и не надо вамъ понимать, какъ и ей вотъ тоже – онъ показалъ пальцемъ на г-жу Переверзеву – и ужъ это такъ. И я на это заведенiе плюю.
«Несомнѣнно, дерзкiй тонъ!» – подумала г-жа Переверзева. Она пожала плечами.
– Вы меня, напримѣръ, вовсе и не знаете.
Шалдѣевъ облизнулъ усъ, на которомъ осталась капелька варенiя.
– Вѣрно, что не знаю. Да и такъ сразу видно. И у Петьки видно. Онъ тоже изъ вашей компанiи.
– Какъ вы странно выражаетесь!
– Онъ со странностями, – сказалъ мсье Өоминъ. – Вы… на него… Да, ужъ не обращайте вниманiя.
// 118
– Что жъ я такое говорю? Вотъ хозяюшка – Шалдѣевъ указалъ на Антонину Владимiровну, – мастерскую содержитъ. И сейчасъ видно, человѣкъ простой. Что жъ такого? Я самъ не дворянинъ, изъ простонародья. Изъ-за Москвá-рѣки. Ты, – онъ обратился къ мсье Өомину, – кончишь свое заведенiе, будешь въ судѣ чиновникомъ. Она, – онъ болѣе вѣжливо опять показалъ на г-жу Переверзеву, – пожалуй, въ контролѣ служитъ, и ждетъ, какъ бы замужъ выйти. И вы, можетъ, отличные люди. А въ искусствѣ-то нули. Понятно? – И онъ даже добродушно улыбнулся. – Чего жъ тутъ разговаривать?
У г-жи Переверзевой заблестѣли глаза, показался румянецъ.
– Это, безусловно, странный тонъ, – сказала она рѣшительно.
Шалдѣевъ допилъ стаканъ, поласкалъ отчасти бороду и отвѣтилъ:
– Милая, чего жъ тутъ кипѣть? Ну, вы дѣвушка, стало быть, вамъ и слѣдуетъ замужъ. Скажемъ, у меня вкусъ другой, я бы не польстился, а тамъ у васъ, на желѣзной дорогѣ, какому-нибудь бухгалтеру понравитесь.
Шалдѣевъ все улыбался, гладилъ бороду. Его косовато-сидящiе, узкiе глаза заголубѣли.
– Черезъ два года маленькiй бухгалтеръ подъ столомъ бы забѣгалъ.
– Ну, какъ это ты, при дамахъ… – сказалъ мсье Өоминъ недовольно.
– Могу извиниться, если не такъ сказалъ. Мнѣ не трудно.
Но г-жа Переверзева была окончательно недовольна. Она посидѣла еще минуту, поблагодарила хозяйку и ушла, – якобы у нея есть дѣло.
Антонина Владимiровна смотрѣла на Шалдѣева не безъ робости, но и безъ непрiязни. Ея легкомысленному женскому взгляду даже нравилось, что онъ такой волосатый[1] и нѣсколько родственъ козлу.
– Вашъ прiятель, – сказала она мсье Өомину: – выражается до высшей степени оригинально.
Шалдѣевъ мигнулъ въ сторону ушедшей.
– А та обидѣлась. Ну, это на лицѣ написано, что дура. Вотъ хозяюшка, – онъ взглянулъ на Антонину Владимiровну: – добрая женщина, сразу видать. А на ту бы я не польстился. Ни по чемъ. Даже и съ лица она не плоха, а не тронешь ее.
// 119
Г-жа Переверзева, дѣйствительно, обидѣлась. Какъ абсолютно-честная дѣвушка съ тѣломъ двадцатилѣтней, она не могла выносила разговоровъ о дѣторожденiи. Вечеромъ она высказала неудовольствiе даже Антонинѣ Владимiровнѣ, и спросила, какъ фамилiя этого художника: за чаемъ она не разслышала.
На другой день г-жа Переверзева вернулась со службы торжествующая.
– Я такъ и знала, – заявила она. – Я и раньше была увѣрена.
– Что такое, малютка?
Антонина Владимiровна вертѣла въ рукахъ новую модель. – Правда, мило? Тутъ перышко, фасончикъ острый и легенькiй. Прямо пташка.
– У Метцля служитъ триста человѣкъ. Я всѣхъ спрашивала. Безусловно, такого художника нѣтъ. Никто не знаетъ.
Антонина Владимiровна засмѣялась.
– Ахъ, это вы про вчерашнее? Милуня, вы на него не сердитесь, у него языкъ такой… особенныя выраженiя. А въ бородѣ даже есть что-то увлекательное.
– Вамъ всякiй нахалъ кажется красивымъ. Я понимаю. Но только онъ не художникъ. У насъ и Рѣпина знаютъ, и Клевера, и Маковскаго. А такого никто не слышалъ. Это, несомнѣнно, мазилка.
Антонина Владимiровна была въ добромъ настроенiи – по случаю того, что своей шляпой угодила графинѣ, и та обѣщала заказать еще и пропагандировать мастерскую. И она посмѣялась, не стала возражать. А г-жа Переверзева пребыла при своемъ и чувствовала себя отмщенной.
III.
Антонинѣ Владимiровнѣ очень нравилось, когда мсье Өоминъ зубрилъ вслухъ. Въ комнатѣ его тихо гудѣло, будто меланхолически кружилъ огромный шмель. Если же дверь прiоткрыта, и пройти мимо, то услышишь странныя, отчасти даже загадочныя слова сервитутъ, узуфруктъ. Антонинѣ Владимiровнѣ казалось, что такое обученiе свидѣтельствуетъ о большомъ усердiи; непонятные звуки внушали уваженiе. И его зубрежка была прiятно-мужественнымъ аккомпаниментомъ къ занятiю шляпами. Благодаря многимъ недосыпанiямъ, шпаргалкамъ, таинственнымъ надписямъ – мельчайшимъ почеркомъ на программахъ, ‑ мсье Өоминъ въ серединѣ декабря сдалъ зачетъ. Онъ повеселѣлъ, раза два
// 120
сходилъ въ кинематографъ «Нацiональ». Антонина Владимiровна даже поздравила его, и рѣшила, что послѣ трудовъ молодому человѣку слѣдуетъ развлечься.
Наступило Рождество. Въ витринахъ книжныхъ магазиновъ появились дѣтскiя книжки. Нерѣдко попадался на улицѣ мужикъ съ елкой на плечахъ. Быстрѣй ѣздили извозчики, обремененные пакетами. Сутолка въ винныхъ и гастрономическихъ учрежденiяхъ. Морозамъ же полагается крѣпнуть: Тверской бульваръ стоялъ въ инеѣ.
Антонина Владимiровна считала, что ей съ мсье Өоминымъ слѣдуетъ сходить въ театръ, но, разумѣется, на первые дни праздника: до самаго сочельника мастерская была завалена работой. Одной дамочкѣ надо на верниссажъ, другой крошкѣ на елку, и т. п. Это время было для Антонины Владимiровны тоже какъ бы экзаменомъ. На первый день она распустила мастерицъ, съ утра сидѣла за самоваромъ, принарядившись, ѣла ветчину и читала въ московскихъ газетахъ рождественскiе разсказы. Визитеровъ у ней было мало, больше приходили получать на чай. Разсматривала она и репертуаръ театровъ.
– Петръ Иванычъ, – спросила она. – Вы что предпочитаете: оперу или же драму?
Мсье Өоминъ, пощипывая пушокъ на розовомъ подбородкѣ, тоже читалъ святочное художество; оно не дѣйствовало на него никакъ. Онъ читалъ, чтобы убить время. Имена авторовъ были ему безразличны.
– Да мнѣ все равно, – отвѣтилъ онъ.
Потомъ прибавилъ:
– Выбирайте, чтобы позанятнѣй было.
Антонина Владимiровна рѣшила, что наиболѣе подходяще сходить на пьесу изъ студенческой жизни, которая шла уже много разъ и, слѣдовательно, была хорошей пьесой. На всякiй случай рѣшила она посовѣтоваться съ г-жей Переверзевой.
Г-жа Переверзева получила къ Рождеству двадцать пять рублей награды, купила новый галстучекъ, хотѣла-было дать прислугѣ рубль, но раздумала, и дала полтинникъ. Въ общемъ, скорѣй находилась въ духѣ, и отнеслась къ просьбѣ хозяйки сочувственно.
– Это, безусловно, хорошая пьеса, – сказала она. – Я сама не видала, но мнѣ говорилъ экспедиторъ, въ нашей конторѣ. Вы одна идете?
Когда Антонина Владимiровна, слегка смущаясь, объяснила, съ кѣмъ, г-жа Переверзева погрозила пальцемъ, и вновь под-
// 121
твердила, что хоть мсье Өоминъ и держитъ себя прилично, не то, что его товарищъ, все же добра изъ этого не будетъ.
Къ пророчеству Антонина Владимiровна отнеслась равнодушно. А г-жа Переверзева частью испортила себѣ настроенiе. Мысль ея, какъ случалось нерѣдко, вновь двинулась на мужчинъ; на ихъ подлую манеру обращать вниманiе, какъ женщина одѣта; на то, что у ней всего одинъ новый галстучекъ и все то же черное платье. «Безусловно», сказала она себѣ, посмотрѣвшись въ зеркало: «я красивѣе Антонины Владимiровны, но у меня нѣтъ туалетовъ, и я строже». Потомъ пришли еще черныя мысли: уйти на святкахъ къ сестрѣ, или нѣтъ? Съ этой сестрой г-жа Переверзева была въ ссорѣ, – правда, изъ-за пустяковъ: въ домѣ матери, которая любила сестру больше, чѣмъ г-жу Переверзеву, сестра садилась на ея любимое мѣсто въ креслѣ, у окна. Только и всего. Но ссора тянулась годами. Уже мать умерла, а онѣ все не могли помириться. И сейчасъ, отчасти хотѣлось идти, частью вспомнилось, какъ сестра торжественно сидитъ у окна – ужъ лучше остаться. Огорчало еще и то: не много ли Агашѣ полтинникъ? Пожалуй, и тридцать копѣекъ довольно.
Антонина же Владимiровна, напротивъ, была въ хорошемъ настроенiи. Она рѣдко ходила въ театръ, и потому идти – было для нея событiемъ, которое украшалось тѣмъ, что отправлялась она не одна. Она заранѣе приготовила себѣ шляпку-модель, купила билеты и, одѣваясь, подпудриваясь, слегка даже разрумянилась отъ оживленiя. Такъ какъ шли въ партеръ, мсье Өоминъ надѣлъ студенческiй сюртукъ; не безъ ловкости устроилъ онъ и боковой проборъ.
Антонина Владимiровна ощущала себя въ театрѣ серьезно, даже парадно. До праздниковъ она много работала, все, чтó нужно было – исполнила, а теперь имѣла полное право и основанiе смотрѣть изъ партера хорошую пьесу. Если съ ней молодой человѣкъ, въ этомъ тоже некого стѣсняться; да и отношенiя со мсье Өоминымъ, какъ извѣстно, самыя интимныя, т. е. дружескiя. И за свои два рубля она съ полнымъ удовольствiемъ смотрѣла пьесу, гдѣ было много студентовъ, въ такихъ же тужуркахъ, какъ у мсье Өомина; они пѣли студенческiя пѣсни, острили, спасали падшую дѣвушку и снова пѣли студенческiя пѣсни. Затѣмъ опять острили, выпивали и приходили въ драматическое состоянiе. Но тутъ помогали пѣсни. Кончалось все благополучно, какъ и надлежитъ въ Москвѣ, на Козихѣ.
Пьеса имѣла успѣхъ. Вызывали и актеровъ, и автора. Въ
// 122
антрактахъ толпа гудѣла въ буфетѣ. Пили, брали бутерброды охотно: знакъ благопрiятный. Съ послѣднимъ занавѣсомъ восторги усилились; и, когда театръ уже пустѣлъ, гимназисты въ пальто орали еще съ верховъ.
Вмѣстѣ съ другими вышли и Антонина Владимiровна съ мсье Өоминымъ. Извозчика они не взяли. Проходя по Тверскому бульвару подъ руку, Антонина Владимiровна сказала:
– Интересная пьеса. Вы могли бы, Петръ Ивановичъ, спасти такъ падшую дѣвушку, какъ тамъ изображено?
Мсье Өоминъ хмыкнулъ.
– Тутъ по бульвару много дѣвицъ ходитъ. Что жъ всѣхъ спасать?
– Вы не такъ поняли. Но вообще, вы способны на такой возвышенный, благородный поступокъ?
Мсье Өоминъ промямлилъ неопредѣленно и предложилъ зайти въ угловой ресторанчикъ, выпить пива. Антонина Владимiровна согласилась, больше изъ вѣжливости: въ ресторанахъ она почти не бывала и мало въ нихъ смыслила.
Ресторанчикъ, внутри расписанный блѣдно-золотистыми узорами, въ стилѣ модернъ, былъ изъ тѣхъ, гдѣ при яркомъ свѣтѣ электричества студенты жестоко напиваются на рубль пивомъ; имъ помогаютъ мелкiе служащiе, часть которыхъ, безъ пиджаковъ, разитъ кiями въ биллiардной. Кухню слышно здѣсь всюду. Однако, на маленькой эстрадѣ, декорированной цвѣтами, пиликали на скрипкахъ четыре еврейчика, являя собой блескъ и опьяненiе ресторана. Пригодился тутъ и маленькiй токъ съ ésprit Антонины Владимiровны: она не безъ внушительности прошла въ немъ между столиковъ. Двѣ дѣвушки, которыхъ могъ бы спасать мсье Өоминъ, глотавшiя пока-что чай, съ завистью взглянули на нее.
Обычно Антонина Владимiровна не пила; но тутъ отступила отъ нормы и соблазнилась двумя фужерами пива. Мсье же Өоминъ выпилъ водки и заказалъ почки на сковородѣ, которую подавали на пылающихъ угляхъ, такъ что вся она шипѣла. Это произвело на Антонину Владимiровну впечатлѣнiе – какъ доказательство тонкаго вкуса и изысканности компаньона. Когда же еврейчики развели на скрипкахъ нѣчто чувствительное, и хмель подтуманилъ голову, стало казаться, что и сама она чрезвычайно шикарная и нарядная дама, и мсье Өоминъ не просто мсье Өоминъ, а молодой князь, который привезъ ее сюда на автомобилѣ и завтра умчитъ въ Парижъ, гдѣ будетъ одѣвать у лучшихъ портнихъ. А это – вовсе и не ресторанчикъ
// 123
съ дѣвицами, нуждающимися въ спасенiи, а первоклассное учрежденiе, почище Праги или Метрополя.
– Здѣсь, сказалъ мсье Өоминъ, не безъ жадности жуя: – готовятъ отличныя почки. А вы еще не хотѣли заходить.
Онъ нѣсколько подвыпилъ, развеселился и сталъ безпричинно улыбаться. Въ его глазахъ и въ ноздряхъ что-то мелькало. Впервые, со сладкимъ смущенiемъ она почувствовала, что нравится ему какъ женщина.
– Какъ по-вашему, – спросила она, отчасти замирая: – бываетъ чистая дружба между мужчиной и женщиной?
Мсье[2] Өоминъ, вѣроятно, не сразу бы отвѣтилъ, и неизвѣстно, имѣлъ онъ на этотъ счетъ мнѣнiе, или нѣтъ: какъ разъ въ ту минуту его хлопнули по плечу и, обернувшись, онъ увидѣлъ Шалдѣева. Шалдѣевъ мотнулъ головой, такъ-что встряхнулась вся его грива и, протягивая правую руку Антонинѣ Владимiровнѣ, сказалъ:
– Хозяюшкѣ почтенiе.
По своей позицiи мсье Өоминъ долженъ былъ бы остаться недоволенъ, что не къ мѣсту подошелъ Шалдѣевъ; но онъ не очень любилъ чувствительные разговоры, въ которые уже впадала Антонина Владимiровна; и потому даже обрадовался.
– Водочки, забормоталъ онъ: – ты съ нами долженъ водочки выпить.
– Могу. Давай.
И правда, Шалдѣевъ лихимъ наскокомъ выпилъ двѣ рюмки, и на повторный вопросъ Антонины Владимiровны снова мотнулъ головой и, глядя прямо на нее косоватыми, голубыми глазами, отвѣтилъ:
– Чистая дружба между мужчиной и женщиной, – значитъ, черезъ годъ дитенка будете пеленать. Это и есть чистая дружба.
Шалдѣевъ выпилъ еще и пришелъ въ возбужденно-ораторское настроенiе. Онъ гремѣлъ о дѣтяхъ, объ искусствѣ и мудрости.
– Кѣмъ мiръ будетъ спасенъ? Вы съ Петькой станете его спасать? Или ваша дура, дѣвственница? Мiръ спасутъ дѣти и кто на дѣтей похожъ. Это Христосъ сказалъ. А если Христа не понимаете, значитъ, вы дрянь.
– Искусство! Напишетъ пейзажикъ, либо портретъ, въ рамочку, и сейчасъ на выставку. А ужъ тамъ онъ извѣстный ху-
// 124
дожникъ, академикъ! Нѣтъ, ты сдѣлайся, какъ дитя, и чтобы у тебя глаза раскрылись, чтобы ты такое увидѣлъ, чего никто не видитъ, – вотъ тогда ты мiръ спасешь.
– Но увидѣть, чего не видятъ другiе, нельзя, – сказалъ мсье Өоминъ. – Или это значитъ, ты боленъ, у тебя галлюцинацiя.
Шалдѣевъ разсердился, сталъ очень насѣдать на мсье Өомина; бранилъ его и все приближалъ къ его лицу голубые глаза, въ которыхъ временами, правда, проносилось безумiе.
Антонина Владимiровна плохо его понимала, но нельзя сказать, чтобы онъ ей не нравился. Все-же мсье Өоминъ больше нравился, потому что былъ розовый, скромный и собою тоньше, напоминая ангелочка въ чистѣйшемъ оригиналѣ.
Было уже два, когда они тронулись. Шалдѣевъ философствовалъ и въ передней, а когда вышли на улицу, поднялъ воротникъ осенняго пальто и, крѣпко надвинувъ шляпу, зашагалъ по Тверскому бульвару. Съ собесѣдниками едва простился, особенно, съ мсье Өоминымъ.
Собесѣдники подъ ручку направились къ Бронной. Антонина Владимiровна была теперь уже увѣрена, что своими женскими достоинствами затронула сердце мсье Өомина. Какъ всегда бывало съ ней въ этихъ случаяхъ, она внутренно закипала и млѣла. Онъ же помалкивалъ и только разъ насмѣшливо хмыкнулъ по поводу товарища.
Швейцара въ подъѣздѣ у нихъ не полагалось. Они взбирались по довольно грязной лѣстницѣ; пахло сыростью и копотью лампочекъ, висѣвшихъ на поворотахъ маршей. Взойдя наверхъ, Антонина Владимiровна американскимъ ключемъ отворила дверь, и они оказались въ темной прихожей. Мсье Өоминъ снялъ пальто, помогъ раздѣться и Антонинѣ Владимiровнѣ, а потомъ обнялъ ее и сталъ очень рѣшительно цѣловать въ губы.
Такого маневра она не ждала. Предварительно слѣдовало не разъ поговорить о дружбѣ, возможности вѣчной любви, о свойствахъ любви мужской и женской, и о преимуществахъ послѣдней. Но вело это, разумѣется, къ тому же. И хотя она изумилась, – но ея изумленiе было прiятно, а сопротивленiе, по добротѣ сердца, краткое и слабое.
Г-жа Переверзева въ это время совершенно честно спала въ комнатѣ рядомъ. Хорошо, что спала. Ея безукоризненное дѣвичье сердце было бы возмущено, и Антонина Владимiровна поплатилась бы за легкомыслiе.
// 125
IV.
Позицiя мсье Өомина въ домѣ весьма укрѣпилась. Довольно быстро, неизвѣстно какимъ путемъ, и прислуга, и даже мастерицы почувствовали, что онъ сталъ не просто студентикъ-жилецъ, а баринъ. Теперь сама Антонина Владимiровна слѣдила, чтобы ему во-время убирали комнату, чистили платье, чтобы кофе по утрамъ былъ хорошъ. Какъ всегда случалось съ ней, она помолодѣла, воодушевилась, и еще лучше спорилась у ней работа. Крошки и содержаночки были вполнѣ довольны. Ея же главная жизненная радость заключалась теперь въ томъ, чтобы хорошо жилось мсье Өомину; чтобы онъ ее любилъ, какъ была влюблена въ него она; и чтобы ни въ коемъ случаѣ не заглядывался на другихъ женщинъ, – иначе, на ея языкѣ, это была бы «эксплоатацiя труда честной дѣвушки». Неудобно, въ этомъ отношенiи, оказывалось сосѣдство мастерской, гдѣ разныя Аксюши, Леночки также пылали жаждой любви; но Антонина Владимiровна полагала, что не можетъ мсье[3] Өоминъ, человѣкъ интеллигентный, предпочесть ее какой-нибудь Леночкѣ, которая, пожалуй, и не знаетъ, возможна ли чистая дружба между мужчиной и женщиной.
Почуяла перемѣну и г-жа Переверзева; и хотя фактовъ ясныхъ не имѣла, все же у нея явился слегка обиженный тонъ; конечно, была она строгой дѣвственницей, все-же казалось страннымъ, что успѣхъ имѣетъ Антонина Владимiровна, а не она. Она безусловно красивѣй. Правда, у Антонины Владиміровны шляпы. Безусловно, все изъ-за шляпъ. И хотя мсье Өоминъ ничего ей дурного не сдѣлалъ, но и къ нему шевельнулось недоброе чувство. Когда[4] розовый, заспанный, ходилъ онъ черезъ всю квартиру умываться, съ полотенцемъ на плечѣ, она, встрѣчаясь съ нимъ, думала: «Несомнѣнно, чистюля. Но все это не можетъ кончиться добромъ».
Свой пророческiй даръ пришлось ей примѣнить однажды и въ конторѣ. Одному сослуживцу, желчному г-ну Андрюшину, нѣкогда бывшему въ университетѣ, она разъ сказала, когда онъ къ ней придрался:
– У васъ такой характеръ, г-нъ Андрюшинъ, что смотрите, какъ бы начальство не обратило на васъ вниманiе. Я увѣрена – это такъ и будетъ.
Черезъ нѣсколько дней, за ошибку въ записыванiи наклад-
// 126
ныхъ Андрюшинъ, дѣйствительно, получилъ нагоняй. Очень раздраженный, проходя мимо ея, онъ сказалъ:
– Напророчила, унылая Кассандра!
Г-жа Переверзева сдѣлала видъ, что не обращаетъ вниманiя, но слышала. Ее задѣли непонятныя слова: что это за унылая Кассандра? На другой день она обращалась кое-къ кому изъ товарищей. Слова «Кассандра» никто не зналъ. Она обезпокоилась. Можетъ быть, это еще оскорбленiе? Пусть не думаетъ, она одинокая, но честная дѣвушка, и сумѣетъ защитить себя. Къ Антонинѣ Владимiровнѣ она не направлялась, – слишкомъ очевидно, что не знаетъ. Но мсье Өоминъ? Онъ «универсантъ», сдаетъ разныя репетицiи, зачеты, неужто и онъ не скажетъ?
Выбравъ время, когда онъ былъ дома, г-жа Переверзева учтиво и съ такимъ видомъ, что она не за чѣмъ нибудь, а за дѣломъ адресуется къ универсанту – постучала ему въ дверь.
Мсье Өоминъ сидѣлъ на диванѣ, который недавно поставила ему Антонина Владимiровна, и читалъ «Синiй Журналъ». Въ выраженiяхъ отмѣнныхъ г-жа Переверзева изложила ему, что ее тревожитъ незнакомое слово, и не будетъ ли онъ добръ объяснить, чтó оно значитъ.
– Кассандра, пробормоталъ мсье Өоминъ: да. Это что-то миөологическое.
Г-жа Переверзева оживилась.
– Быть можетъ, сказала она, и мелькомъ взглянула на себя въ зеркало: это имя богини? Я вѣдь знаю, миөологiя, это все безусловно боги и богини.
– У меня товарищъ есть, Сережка, отвѣтилъ мсье Өоминъ: а онъ на филологическомъ. Это такой фруктъ, все отвѣтитъ, что ни спроси. Самыя трудныя слова знаетъ!
– Скажите пожалуйста! Несомнѣнно, у него богатая память.
– Если бы по энциклопедiи, или по римскому праву, я бы могъ. Тамъ… разные сервитуты… а то надо Сережку спросить.
– Это было бы очень любезно съ вашей стороны.
Она ушла отъ него съ тѣмъ же значительнымъ и горделивымъ видомъ, честно неся свое крѣпкое, начавшее уже грубѣть тѣло. Подъ ея поступью поскрипывала шашка паркета.
Мсье Өоминъ остался въ нѣкоей задумчивости. Онъ размышлялъ теперь о томъ, что хорошо бы купить словарь иностранныхъ словъ. Встрѣтилось незнакомое слово – посмотрѣлъ. Разумѣется, еще лучше словарь энциклопедическiй, но объ этомъ трудно и мечтать.
// 127
Если бъ Антонина Владимiровна была знаменитостью, въ родѣ Ламановой или Пантелеймоновой, она могла бы подарить ему не только словарь, но и нѣчто иное; скажемъ, – студенческiй мундиръ, дорогiя запонки. Но развѣ этого дождешься? Держи карманъ! Всего онъ и получилъ вышитый мѣшочекъ для часовъ, съ изображенiемъ сердца и стрѣлы.
Мсье Өоминъ отложилъ ужъ совсѣмъ «Синiй Журналъ» и принялся размышлять о разныхъ прiятныхъ вещахъ: какъ онъ кончитъ университетъ, женится на богатой, станетъ ѣздить на собственной лошади въ правленiе мануфактуры, гдѣ большинство акцiй принадлежитъ женѣ. На сторонѣ онъ будетъ содержать какую-нибудь дѣвушку и навѣщать ее. Тутъ его мысли приняли нѣсколько иное направленiе: конечно, Антонина Владимiровна имѣетъ свои достоинства, но, во-первыхъ, не такъ ужъ она красива, а второе – возрастъ среднiй. Въ сущности, мастерица Леночка, семнадцати лѣтъ – куда интереснѣе.
Мсье Өоминъ закурилъ, и лицо его приняло мечтательно-блаженное выраженiе. Если бъ Антонина Владимiровна видѣла его въ эту минуту, то несомнѣнно сочла бы за ангелочка въ чистѣйшемъ оригиналѣ. А если бы знала, о чемъ онъ думаетъ, навѣрно измѣнила бы свое мнѣнiе.
На этотъ разъ мсье Өоминъ не былъ особенно доволенъ, что зашелъ Шалдѣевъ. «Опять ругаться будетъ», думалъ онъ, когда Шалдѣевъ энергически потрясъ гривой, сѣлъ къ столу и подперъ руками голову. Съ усовъ онъ не смахнулъ нѣсколькихъ снѣжинокъ. Онѣ растаяли, обратились въ капли.
Отъ Шалдѣева пахло морозомъ, свѣжимъ воздухомъ. «Опять что-нибудь про дѣтей заведетъ, про свое искусство». Но на этотъ разъ Шалдѣевъ сидѣлъ молча. Чтобы что-нибудь сказать, мсье Өоминъ спросилъ:
– Вотъ ты, какъ художникъ… Меня сегодня жилица спрашиваетъ, чтó такое Кассандра. Ее такъ назвали. А у меня нѣтъ словаря иностранныхъ словъ. Помню – что-то миөологическое.
Шалдѣевъ поднялъ голову и поглядѣлъ на него косо поставленными глазами.
– Это какая жилица? Черная?
– У насъ только одна и есть.
– Ты развѣ тоже комнаты сдаешь?
– Нѣтъ… я просто такъ… выразился.
Шалдѣевъ минуту помолчалъ.
– Скажи ей, что это значитъ – вѣдьма.
// 128
– Ужъ ты придумаешь. И невѣжливо, да она на вѣдьму и не похожа.
– Не хочешь, такъ и не говори.
Опять помолчали.
– Послушай, сказалъ вдругъ Шалдѣевъ: дай мнѣ до понедѣльника троякъ.
– Т.-е. три рубля?
– Троякъ.
Мсье Өоминъ нѣсколько замялся.
– Видишь ли, я бы съ удовольствiемъ, но сейчасъ… такое время, у самого мало.
– Какъ мало? – Шалдѣевъ оглянулся. – Ну, это, ты мнѣ не разсказывай. Не хочу, молъ, дать. Чтобъ у тебя трояка не было! Ты тутъ котомъ пристроился, сдаешь комнаты, шляпами торгуешь.
Мсье Өоминъ заволновался.
– Это ужъ чортъ знаетъ что. Пришелъ въ гости, да еще дерзости говоритъ. Прямо свинство! Ты вообще сталъ зазнаваться.
– Наше дѣло простое. Встали и ушли.
Шалдѣевъ поднялся и, конечно, ушелъ бы, но какъ разъ отворилась дверь, и появилась Антонина Владимiровна. Ей показалось, что г-жа Переверзева все еще бесѣдуетъ со мсье Өоминымъ, и это начало уже ее волновать. Шалдѣева она не ожидала встрѣтить.
– А, – сказалъ Шалдѣевъ: – вотъ и хозяюшка, добрая душа. А мы тутъ съ Петькой было поругались.
Антонина Владимiровна сдѣлала удивленное лицо.
– Изъ-за чего же съ нимъ ругаться? У Петра Иваныча въ высшей степени деликатный характеръ. Я даже изумляюсь.
– Вотъ онъ розовый, – говорилъ Шалдѣевъ, забравъ въ пригоршню всю свою бороду, остановившись посреди комнаты и слегка разставивъ ноги: – розовый, точно херувимъ. А попроси у него на два дня троякъ, когда вотъ какъ нужно – онъ полоснулъ себя рукой по горлу – не дастъ. Нѣту, говоритъ. И все вретъ.
– Ахъ, какiя выраженiя! Вѣроятно, у Петра Иваныча въ данный моментъ нѣту… Но почему же не обратиться тогда ко мнѣ?
– Я и разговаривать съ нимъ не хочу, – пробурчалъ мсье Өоминъ. – Пришелъ въ гости, да еще дерзости говоритъ.
Шалдѣевъ, постукивая каблучками, какъ козелъ на копытцахъ,
// 129
вышелъ въ корридоръ. Антонина Владимiровна за нимъ. Она была нѣсколько смущена. Непрiятно, что нехорошо отнеслись къ Петру Иванычу, но то, что Шалдѣевъ не получилъ несчастныхъ трехъ рублей – тоже не радовало. Какъ хозяйка и добрая женщина, Антонина Владимiровна считала, что и сама она частью отвѣтственна.
– Мсье Шалдѣевъ, – сказала она: – можетъ быть, вы зайдете на минуту ко мнѣ?
Она отворила дверь въ свою комнату. Тутъ стояла огромная постель, надъ ней висѣли разныя поэтическiя карточки, вѣерочки, искусственные цвѣты. Въ углу стоялъ граммофонъ. Надъ нимъ раскрашенная фотографiя: видъ Ялты и крымскихъ горъ.
– Мнѣ такъ непрiятно, – начала она, стѣсняясь: – во всякомъ разѣ, если Петръ Иванычъ отказалъ вамъ, то лишь потому, что у него не было наличныхъ. И вы его неправильно понимаете. Такъ что позвольте предложить вамъ… ну, взамѣнъ Петра Иваныча, тѣ деньги, которыя…
Шалдѣевъ взялъ ея руку и поцѣловалъ.
– Добрая душа. Вижу.
Антонина Владимiровна нѣсколько застыдилась и покраснѣла. Шалдѣевъ все не выпускалъ ея руки, гладилъ и опять поцѣловалъ…
Зеленую бумажку онъ спряталъ съ равнодушiемъ, сѣлъ въ кресло и завелъ разговоръ. Снова это было объ искусствѣ, фресковой живописи, которую онъ намѣревался возродить, о Мадоннѣ, Христѣ и наивности дѣтей. Онъ разгорячился. Слушательница понимала одну десятую, но его тонъ заражалъ. Ей казалось, что это, правда, необыкновенный человѣкъ, который черезъ десять лѣтъ прогремитъ на всю Россiю. Шалдѣевъ увѣрялъ, что спустя эти десять лѣтъ она будетъ гордиться, что была съ нимъ знакома, дала взаймы три рубля, пожимала руку.
Онъ не казался ей хвастуномъ; въ его голосѣ, нѣсколько безумныхъ глазахъ было нѣчто, производившее, дѣйствительно, впечатлѣнiе.
Они разстались, довольные другъ другомъ. Антонина Владимiровна звала его къ себѣ; онъ милостиво обѣщалъ. Потомъ надѣлъ широкополую шляпу и съ трехрублевкой у сердца, съ душой, полной туманныхъ бредовъ, зашагалъ по Броннымъ. Земля казалась ему недостаточно почтительной и слишкомъ грубой для поступи его, преемника великаго Веласкеца.
// 130
V.
Кромѣ того, что мсье Өоминъ былъ чистюля, онъ и вообще отличался аккуратностью. Мало пропускалъ лекцiй, за профессорами записывалъ, садился ближе къ каөедрѣ. Ловко причесывался, былъ опрятно одѣтъ. Въ карты онъ не игралъ, и у него не было товарищей, которые слоняются по Козихамъ гурьбами, заполоняютъ калошами переднюю, а комнату – табачнымъ дымомъ.
Если ужъ онъ обѣщалъ г-жѣ Переверзевой узнать, что значитъ незнакомое слово, то, дѣйствительно, узналъ, у себя же въ университетѣ, отъ того самаго генiальнаго Сережки, которому все на свѣтѣ извѣстно, и который гнѣздился тоже вблизи Латинскаго квартала. Мало того, что спросилъ: мсье Өоминъ записалъ отвѣтъ на бумажку, слѣдующимъ образомъ: «Кассандра – дочь Прiама и Гекубы. Она получила отъ Аполлона даръ предсказывать будущее, но не сдержала слова, даннаго богу, и онъ, изъ мести, пустилъ о ней молву, что она безумная, такъ что никто не вѣрилъ ея прорицаніямъ».
Придя домой, онъ передалъ эту бумажку г-жѣ Переверзевой. Она благодарила въ изысканныхъ выраженiяхъ и осталась очень довольна. Правда, было неизвѣстно, кто такiе Прiамъ и Гекуба, но врядъ ли они плохiе люди, это сразу чувствуется. Затѣмъ, сама Кассандра, – если и не богиня, то около того, и главное: она предсказывала правду, а ее считали безумной. «Это безусловно про меня!» подумала г-жа Переверзева. «Я даже удивляюсь, что Андрюшинъ могъ такъ удачно сказать!»
Она взглянула на себя въ зеркало. Конечно, въ ея наружности есть нѣчто трагическое. Черные волосы, большiе черные глаза – именно это и было у Кассандры.
Подумать только: всѣмъ говоришь о будущемъ правду, а тебя считаютъ дурочкой.
Г-жа Переверзева не могла не подѣлиться впечатлѣнiями съ Антониной Владимiровной.
Та какъ разъ въ эту минуту провожала одну изъ своихъ заказчицъ-содержаночекъ.
– Знаю, знаю, – говорила она, любезно улыбаясь: – вашъ зять изъ себя будетъ поциничнѣе, т.-е. добродушнѣй. Очень хорошо помню.
Дама нѣсколько удивленно на нее взглянула, улыбнулась и вышла.
// 131
– Крошка, – сказала она г-жѣ Переверзевой: – вы ко мнѣ?
– О, это не такъ важно. Пустячекъ. Но въ передней, несомнѣнно, неудобно разговаривать.
Входя къ ней въ комнату, Антонина Владимiровна спросила:
– Что такое, милуня?
Г-жа Переверзева слегка смутилась, даже какъ бы зардѣлась.
– Нѣтъ, это безусловно пустячекъ!
Слегка сбиваясь, она разсказала, какъ m-r Андрюшинъ назвалъ ее въ раздраженiи Кассандрой, а оказалось, что это совсѣмъ не такъ плохо, и, въ сущности, у нея есть съ Кассандрой общее.
Антонина Владимiровна глядѣла недоумѣнно, какъ бы виновато.
– Малютка, – спросила она: – да я развѣ что-нибудь говорила?
– Нѣтъ, ничего дурного не говорили, – г-жа Переверзева очень благородно и съ воодушевленiемъ произнесла это: но все-же, съ недовѣрiемъ относились къ тому, чтó я предчувствовала. А вы должны сознаться, – я предсказывала вѣрно.
– Крошка, вы говорили, напримѣръ, что мсье Өоминъ картежникъ, преслѣдуетъ дѣвушекъ…
Г-жа Переверзева погрозила пальцемъ, грубовато захохотала.
– А что у васъ съ нимъ будутъ шуры-муры?
Тутъ немного смутилась Антонина Владимiровна.
– Я вамъ повторяю: мы съ Петромъ Иванычемъ въ самыхъ интимныхъ отношенiяхъ.
Г-жа Переверзева хохотала, не стѣсняясь.
– Неисправима! Прямо неисправима.
– Малютка, если у васъ правда такой даръ, вы мнѣ скажите лучше о господинѣ Шалдѣевѣ. Знаете, это такой оригиналъ! И онъ говоритъ, что у него на ногахъ козлиныя копытца.
Она вспомнила Шалдѣева, засмѣялась. Г-жа Переверзева, напротивъ, стала серьезна. Даже отчасти потемнѣла.
– Это наглецъ. Безспорно. Онъ позволилъ себѣ при мнѣ, при дѣвушкѣ, двусмысленные намеки.
– Къ нему нельзя же такъ относиться! Поймите, онъ художникъ! И утверждаетъ, что черезъ десять лѣтъ я буду гордиться, что дала ему три рубля и что была съ нимъ знакома.
– Трехъ рублей онъ вамъ не вер-не-тъ!
– Крошка, вы бы послушали его! Я увѣрена, онъ бы васъ увлекъ.
// 132
– У меня были ухажеры почище, но я, безусловно, всѣхъ отстранила. У мужчинъ одни намѣренiя – овладѣть нашимъ тѣломъ. А этотъ Шалдѣевъ совсѣмъ не въ моемъ вкусѣ! Грубый!
– Интересно знать, будетъ онъ знаменитымъ художникомъ?
– У Метцля служитъ триста человѣкъ. И никто не слыхалъ его фамилiи.
– Ребенокъ, онъ еще молодъ.
– Это будетъ жалкiй мазилка. Живописецъ вывѣсокъ. Я понимаю: Клеверъ, Маковскiй… Хорошiй художникъ богатъ, у него свой домъ. А этотъ занимаетъ три рубля. Живописецъ вывѣсокъ!
Антонина Владимiровна, видимо, не сочувствовала, но и не стала возражать. О Шалдѣевѣ она составила свое мнѣнiе, и какимъ бы оно ни было для другого, принадлежало оно именно ей, и она не собиралась отъ него отрекаться.
Она и сама хорошенько не понимала, но если бы приглядѣлась, то увидѣла бы, что тайный обликъ козла, гнѣздившiйся въ Шалдѣевѣ, также волновалъ и смущалъ ее.
Денегъ Шалдѣевъ, дѣйствительно, не отдавалъ, но иногда заходилъ къ ней: со мсье Өоминымъ почти не видался. Антонина Владимiровна подкармливала его ватрушками, медомъ, очень вкусными печенiями. Ему нравилось, что она смотритъ на него, какъ на особенное существо, слушаетъ внимательно, даже съ почтенiемъ малопонятныя разсужденiя.
Такъ что, въ концѣ концовъ, остался недоволенъ мсье Өоминъ. Не то, чтобы онъ ревновалъ. Но почему такое вниманiе къ Шалдѣеву, ласковый тонъ?
Впрочемъ, самъ онъ тоже подлежалъ укору – слишкомъ часто, въ отсутствiе Антонины Владимiровны, сталъ онъ навѣдываться къ мастерицамъ и дарилъ молоденькой Леночкѣ какiя-то конфекты, гребенки, духи. Разъ даже, тайкомъ, былъ съ нею въ кинематографѣ, – разумѣется, въ дальнемъ кварталѣ. Но за нимъ было то преимущество, что свои дѣйствiя онъ обставлялъ тайной, и Антонина Владимiровна ничего не подозрѣвала.
А тѣмъ временемъ ее тревожило, что ея нѣжность, раньше направленная на мсье Өомина, точно стала двоиться: все чаще и занятнѣе вспоминала она о Шалдѣевѣ, онъ начиналъ ее волновать. «Ахъ, думала она, ложась спать: ну, вѣдь это какъ нехорошо и безнравственно! Прямо въ высшей степени плохо! Разумѣется, Петя очень тихiй и деликатный, и это съ моей стороны просто игра страстей, или женскихъ прихотей!»
Нѣсколько разъ примѣряя шляпки со своими малютками,
// 133
крошками и содержаночками, Антонина Владимiровна подымала вопросъ – можетъ ли сердце женщины, принадлежа одному, откликаться и другому? Взгляды малютокъ разошлись. Нѣкоторыя, посмѣиваясь, тоже говорили объ игрѣ страстей и прихотей; другiя съ гордостью отвергали; третьи признавали двойную любовь; четвертыя считали, что можно втайнѣ любить, но нельзя отдаться; были и такiя, что допускали сколько угодно комбинацiй; но эти составляли меньшинство, хуже всѣхъ платили по счетамъ и явно жили на содержанiи. Антонина Владимiровна была любезна со всѣми – какъ маэстро своего дѣла – но въ душѣ строго осуждала послѣднюю категорiю, ибо разсчетъ нельзя примѣшивать къ чувству. На этомъ она стояла твердо.
Какъ бы то ни было, пока мужская честь мсье[5] Өомина не терпѣла урона; и надо думать, не потерпѣла бы; но, поддаваясь человѣческой слабости, онъ самъ занесъ руку на Антонину Владимiровну.
Это вышло весьма просто.
Наступилъ мартъ и растоплялъ сердца разныхъ Дунечекъ, Аксюшъ и Леночекъ. Та Леночка, что жила мастерицей у Антонины Владимiровны, не избѣгла общей участи. Мсье же Өоминъ проявилъ тутъ большое упорство и скрытность; онъ пустилъ въ ходъ и духи, и нессесэръ, и даже дешевый браслетикъ. Черненькая Леночка, отъ которой пахло лукомъ и одеколономъ мсье Өомина, наконецъ, сдалась. Но тутъ вмѣшалась судьба.
Наканунѣ этой самой ночи г-жа Переверзева съѣла сверхъ мѣры гуся – жирнаго гуся съ кухни Антонины Владимiровны. Ночью гусь далъ себя знать. Безусловно ничего не подозрѣвая, часа въ три она поднялась съ постели и, надѣвъ туфли, накинувъ теплый платокъ, отправилась въ дальнiй конецъ квартиры. Ей приходилось итти темнымъ корридорчикомъ мимо комнатки, гдѣ спала Леночка съ товаркой. На этотъ разъ товарки не было, – ее услали. Зато былъ мсье Өоминъ.
Г-жа Переверзева, по нѣкiемъ признакамъ, сразу сообразила, что тутъ неладно; и, довольная оборотомъ дѣла, рѣшила подслушивать.
Все было бы сносно, если бы за минуту, у двери Антонины Владимiровны, она не зацѣпила своей тяжкой ногой стула и не разбудила Антонину Владимiровну. Той какъ разъ не спалось; она была въ элегическомъ состоянiи, что-то ей было непрiятно; полежавъ немного, она встала и отправилась въ комнату мсье Өомина. Постель его была смята, но пуста. Антонина Влади-
// 134
мiровна удивилась. Она зажгла свѣчку и въ недоумѣнiи вышла въ прихожую. Тутъ ей попалась г-жа Переверзева. Глаза ея блестѣли. Она возвращалась, тяжело дыша, и имѣла торжествующій видъ. Она успѣла о многомъ освѣдомиться, но не знала все же, что герой – мсье Өоминъ.
– Безусловно, – сказала она: – ваши мастерицы распущены! Я иду по собственному дѣлу, и представьте, въ комнатѣ Ленки оказывается мужчина! Это уже развратъ.
Какъ была, со свѣчей и въ неполномъ туалетѣ, Антонина Владимiровна бросилась туда. О, жалобный и роковой скандалъ! Несомнѣнно, былъ онъ подстроенъ богами-завистниками, и смутное предчувствiе Кассандры, смуглой сорокалѣтней дѣвы, не безъ волненiя ложившейся сейчасъ въ кровать, – ея предчувствiе было нелживо.
VI.
Конечно, дѣйствiя мсье Өомина относительно Леночки не были лойяльны. Негодованiю Антонины Владимiровны имѣлась причина. Это негодованiе приняло бурныя формы – какъ тамъ, на мѣстѣ преступленiя, такъ и на другой, на третiй и на четвертый день.
Мсье Өоминъ получилъ директиву – мгновенно убираться съ квартиры, безъ суда, слѣдствiя и защиты.
Отъ Леночки, напоминанiемъ объ ней, осталась одна кровать. Да и ту скоро снесли на чердакъ. Мсье Өоминъ съѣхалъ на другой день. Онъ былъ очень недоволенъ, смущенъ; но, какъ юноша сообразительный, будущiй юристъ, быстро оправился, основавшись въ сосѣднемъ переулкѣ; и высчиталъ, что за полмѣсяца комната его оплачена впередъ: пятнадцать рублей слѣдуетъ дополучить.
Къ Антонинѣ Владимiровнѣ явился посыльный, съ письмомъ, гдѣ все это ясно излагалось.
Она имѣла довольно несчастный видъ: лицо ея опухло, она дурно причесывалась, почти не болтала съ крошками, а на мастерицъ раздражалась. Письмо еще подлило ей горечи. Она положила въ конвертъ деньги, ни слова не написала и велѣла передать ему. Потомъ вышла въ другую комнтау и заплакала.
Вечеромъ не удержалась – разсказала г-жѣ Переверзевой. Сердцу нужно сочувствiе.
Г-жѣ Переверзевой вся эта исторія доставила большое удовольствіе, и она не вполнѣ умѣла это скрыть. Во-первыхъ –
// 135
сбылись ея предсказанія насчетъ мсье Ѳомина. Второе – слишкомъ много себѣ позволяла Антонина Владиміровна, между тѣмъ она, г-жа Переверзева, была какъ стеклышко. Втайнѣ она одобряла неудачу, но понятно, въ тотъ вечеръ высказала сочувствіе.
– Безусловно некрасиво съ его стороны. Развратничать, и еще предъявлять требованiя.
– Милуня, это прямо, прямо, эксплоатацiя труда честной дѣвушки.
Г-жа Переверзева взглянула на нее слегка насмѣшливо.
– Хотя вы безусловно не дѣвушка, все же съ его стороны это неблагородно. Я бы, на вашемъ мѣстѣ, не отдала ему этихъ денегъ.
– Крошка, у меня не такой характеръ. Не могу. Понятно, всякiя бываютъ. Мнѣ одна содержанка пять лѣтъ пятидесяти рублей не платила. Я сама у ней сколько разъ была, представьте, живетъ великолѣпно, гостиная, знаете… не обои, а все гобельоны, гобельоны! Что вы думаете, пришлось судиться, не хотѣла, вѣдь, платить! Ну, а я не могу. Да я прямо въ лицо ему готова швырнуть эти проклятыя деньги!
– Такъ и вышло, что я была права! – замѣтила г-жа Переверзева съ важностью. – Какъ я вамъ говорила, все и вышло. Но вы не вѣрили. Несомнѣнно, мнѣ вообще мало вѣрятъ, и мало меня цѣнятъ. Правда, нѣкоторые мужчины посягали на меня, дѣлали разные намеки: но, – заключила она величественно, – я всѣхъ отвергла. У меня твердое сердце. У васъ же слабое.
Антонина Владимiровна отчасти уже успокоилась. Она отерла глаза, вздохнула и сказала:
– Ангелъ, понятно, слабое. На то мы и женщины. Но и такъ сказать: вотъ вы живете, живете, къ своему Метцлю ходите, а какая у васъ радость?
– Зато меня не оскорбляетъ какой-нибудь грубый человѣкъ.
– Это ужъ что говорить: въ отношенiи любви мужчины въ высшей степени неделикатны. Все же, какъ безъ нея проживешь? Значитъ, крошка, намъ такъ Господь велѣлъ. Какъ-то тамъ и въ писанiи сказано: прилѣпится, – въ этомъ родѣ, и станетъ два въ плоть едину. Это именно про насъ.
– Писанiе давно писалось, – все такъ же рѣзала г-жа Переверзева. – Мало ли что тамъ написано. А я знаю, что насъ можетъ спасти лишь одна строгость съ мужчинами.
Вдругъ она оживилась, будто что вспомнила.
– Напримѣръ, вы съ этимъ невоспитаннымъ человѣкомъ,
// 136
Шалдѣевымъ, мазилкой, разговариваете? Онъ у васъ сидитъ часами, говоритъ чепуху, а вы слушаете и кормите его ватрушками. Отдалъ онъ вамъ три рубля?
– Милуня, у него сейчасъ нѣтъ денегъ.
Г-жа Переверзева продолжала громить ее за Шалдѣева, но Антонина Владимiровна слушала менѣе внимательно, будто о чемъ вспоминала. Эти воспоминанiя не были непрiятны. Не относились ли они къ Шалдѣеву? Если бы г-жа Переверзева узнала объ этомъ, она осталась бы весьма недовольна.
Потому ли, что не было денегъ, или по инымъ причинамъ, но въ это время Шалдѣевъ не заходилъ. Возможно – былъ онъ занятъ какой-нибудь генiальной фреской, по окончанiи которой врядъ ли что осталось бы отъ разныхъ Дуччiо и Чимабуэ. Дѣла съ чистописанiемъ шли плохо; онъ ненавидѣлъ этотъ трудъ, пропускалъ уроки, грамматики не признавалъ. Выведя разъ на доскѣ слово инiй, заставилъ дѣвочекъ разъ тридцать изобразить его. Зашла начальница, сдѣлала замѣчанiе; онъ такъ ее обругалъ, что та отступила. Вообще, въ гимназiи его побаивались. Онъ бывалъ дерзокъ.
Все же къ Антонинѣ Владимiровнѣ онъ зашелъ черезъ нѣсколько дней. За это время она уже нѣсколько успокоилась, была хоть и грустна, но покойнѣе и безъ раздраженiя.
– Хозяюшкѣ поклонъ, – сказалъ Шалдѣевъ, и поцѣловалъ ей даже руку. При этомъ, заглянулъ въ комнату мсье Өомина. Увидѣлъ, что она пуста, удивился.
– Что жъ это, – спросилъ онъ: – или Петька уѣхалъ?
Антонина Владимiровна слегка смутилась.
– Вашъ прiятель оказался далеко не такимъ скромнымъ… я вначалѣ полагала…
– И полагать нечего, – отвѣтилъ Шалдѣевъ, стряхивая съ бороды капли дождя. – Онъ хоть тихiй, а шельма. Такъ. Значитъ, комната пустуетъ?
Антонина Владимiровна подтвердила это. Шалдѣевъ вошелъ за ней въ комнату, потирая руки отъ холода, какъ всегда – косолапо ступая. Потомъ вдругъ вытащилъ маленькiй кошелекъ зеленой кожи съ обтертыми, посвѣтлѣвшими краями, и вынулъ трехрублевку.
– Это вашъ бывшiй котъ, – сказалъ онъ, указывая на помѣщенiе мсье Өомина: – не хотѣлъ мнѣ трешки взаймы дать. А вы дали. И теперь – получаете обратно.
Антонина Владимiровна могла бы обидѣться кое-на-что въ этихъ словахъ, но не успѣла: Шалдѣевъ все это произнесъ
// 137
между прочимъ, проходнымъ тономъ. Такъ что и не разсердилась.
А онъ посидѣлъ немного, меньше обычнаго говорилъ, всталъ и опять вышелъ въ бывшую комнату мсье Өомина. Вернувшись, рѣшительно сказалъ и взялъ даже за руку Антонину Владимiровну.
– Вотъ что, хозяюшка. Комнату я беру. У меня мѣсяцъ выходитъ, а здѣсь лучше. Согласны?
Антонина Владимiровна была довольна и протянула руку. Шалдѣевъ не выпускалъ ее и затѣмъ сказалъ строго:
– Насчетъ того, другого, третьяго, чтобы ни-ни. Конечно, у васъ мужа нѣтъ, скучно, и поразвлечься хочется. Вы какъ хотите устраивайтесь, какъ угодно, но на сторонѣ. Чтобы мнѣ не мѣшать. Я это все отлично понимаю, дѣло обыкновенное. Ну, – мнѣ некогда. Мнѣ, милая, не до того. Я художникъ. Если бабами начнешь заниматься, далече не уйдешь. А намъ путь немалый. Такъ я говорю, или нѣтъ?
Потомъ прибавилъ онъ еще условiе.
– Этой дубинѣ, – онъ показалъ въ направленiи г-жи Переверзевой, – ко мнѣ не заходить. А то возьму кисть, прямо помазокъ, и на рожѣ Жаръ-Птицу напишу. Такъ чтобы и знала.
Антонина Владимiровна снова могла бы обидѣться, но снова не обидѣлась, а захохотала.
– Ну, вы такъ рѣзко, такъ ужасно рѣзко всегда выражаетесь! Милуня, надо быть добрѣе!
Она согласилась на всѣ условiя.
Какъ и тогда, въ ноябрѣ, при первомъ появленiи мсье Өомина – и теперь она не могла скрыть новости отъ г-жи Переверзевой. Вечеромъ она бесѣдовала съ ней. Обо всемъ разсказала, – кромѣ послѣдняго условiя.
Г-жа Переверзева снова съ важностью корила ее за легкомыслiе. Но на этотъ день Антонина Владимiровна окончательно пришла въ хорошее расположенiе, и ее нельзя было изъ него выбить. Смѣясь, она сказала г-жѣ Переверзевой фразу, въ которую не влагала плохого, но вышло плохо: «Ребенокъ, все намъ пророчите, вы бы себѣ чего погадали». Г-жа Переверзева не обратила вниманiя и мало приняла къ сердцу. Лишь вечеромъ, когда ложилась спать, эта фраза выплыла. Выплыла и нагнала тоску. Правда, къ чему ея строгость, честные нравы, дѣвственность? Скоро будетъ ей сорокъ. А тамъ пятьдесятъ, и все такъ же, безусловно, будешь ходить къ Метцлю и смотрѣть, какъ другіе «удовлетворяютъ своимъ прихотямъ».
// 138
Г-жа Переверзева вспомнила разныя обиды въ своей жизни. Какъ сестра всегда садилась на ея любимое мѣсто, у окна; какъ однажды ей наступили въ трамваѣ на ногу и не извинились, наконецъ, какъ мало-учтива прислуга Агаша. Скоро будетъ Святая. Помириться съ сестрой, или нѣтъ? Опять неизвѣстно. Вообще жизнь темна и загадочна. И что бы ни говорили, но она, m-lle Переверзева, при всѣхъ ея честныхъ качествахъ и достоинствахъ, при непризнанномъ дарѣ предсказывать будущее, – несомнѣнно, она-то и забыта.
Уже лежа, въ темнотѣ, г-жа Переверзева долго плакала – холодными, тяжелыми слезами. Онѣ не облегчали ее.
____
Шалдѣевъ переѣхалъ къ нимъ очень скоро. Въ комнатѣ, гдѣ мсье Өоминъ изучалъ римское право, запахло красками, скипидаромъ. На стѣнахъ висѣли картоны съ набросками, въ углу стоялъ портретъ дамы монашескаго облика. Были эскизы сановиной, темперой. Темперу Шалдѣевъ любилъ. Какъ и великiй Леонардо, полагалъ онъ, что существующiя краски плохи; работалъ надъ изобрѣтенiемъ новыхъ. И, съ цѣлью эпатировать хозяйку заявилъ, что эти краски будетъ готовить на женскомъ молокѣ.
Какъ и условились, съ ней былъ онъ строгъ, требовалъ отношенiя почтительнаго: для Антонины Владимiровны, впрочемъ, это не было трудно. Что же до г-жи Переверзевой, ее по-прежнему не выносилъ Шалдѣевъ; встрѣчаясь въ корридорѣ и отойдя нѣсколько шаговъ, плевалъ. На вопросъ Антонины Владимiровны, нравится ли ему г-жа Переверзева, какъ женщина, – отвѣтилъ, что скорѣе полюбилъ бы собаку.
Въ такомъ сочетанiи встрѣтили они весну, которая и въ тотъ годъ пришла съ обычнымъ своимъ сiянiемъ, нѣжными вздохами, голубизной апрѣльскаго неба. Застучали по мостовой подковы; обсохъ Тверской бульваръ; у памятника Пушкина запестрѣли дѣтскiе летучiе шары. Вечеромъ чаще сталъ выдѣляться Пушкинъ на фонѣ краснѣющей весенней зари, при блѣдномъ газѣ фонарей, при зеленыхъ искрахъ несущагося Грама.
Днемъ у его подножiя играютъ дѣти. Недалеко – продаютъ цвѣты.
Мимо этого Пушкина шагалъ Шалдѣевъ, отправляясь на уроки, мечтая о Парижѣ, работѣ и славѣ Веласкеца. Ѣхала на трамваѣ «А» г-жа Переверзева. Антонина Владимiровна спѣшила въ магазинъ, за отдѣлками для крошекъ. И мсье Өоминъ, знавшiй изъ Пушкина лишь то, чтó приходилось читать на монументѣ,
// 139
слѣдовалъ тутъ. Ему предстояли экзамены. Значитъ, надо готовить шпаргалки, подписывать программы: вообще работы много.
Разъ, въ концѣ мая, Антонина Владимiровна встрѣтила его здѣсь. Онъ шелъ быстро, видимо взволнованный, будто даже разговаривалъ съ собою. Фуражка нѣсколько съѣхала. Онъ былъ краснѣе, чѣмъ полагается. Это зависѣло отъ того, что на экзаменѣ вышла непрiятность. Его спросили, каковы функцiи Государственной Думы. Подумавъ, онъ отвѣтилъ, что этого въ программѣ нѣтъ. Профессоръ согласился. «Но, вообще, вы знаете, чѣмъ занимается Государственная Дума?» Онъ молчалъ. «Неужели вы не читаете газетъ?» спросили его. Онъ обидѣлся и повторилъ: въ программѣ о Думѣ нѣтъ. А по газетамъ онъ не обязанъ отвѣчать. Теперь онъ шелъ и про себя бормоталъ: «По газетамъ гоняетъ! Чортъ знаетъ что!» Ему хотѣлось жаловаться.
«Эксплоататоръ, – подумала Антонина Владимiровна съ горечью. – Некрасивая личность!» Она рѣшила, что на поклонъ не отвѣтитъ. Но онъ взглянулъ разсѣянно – не то не узналъ, не то и ему не захотѣлось кланяться.
Она пришла въ нѣсколько мрачномъ настроенiи. Точно начинала ныть рана. Такъ продолжалось до средины дня. Тутъ зашла къ ней одна крошка. Антонина Владимiровна стала мѣрить ей шляпу, увлеклась и забыла.
– Ребенокъ, – говорила она: – вы въ этой шляпѣ – ну, прямо содержаночка! Нужно еще вуаль. Синюю, съ густотой. Знаете – женщина въ вуали – какъ въ рамкѣ.
А вечеромъ явился Шалдѣевъ, и ей стало казаться, что мсье Өомина никогда не было. То, что Шалдѣевъ держался такъ строго и говорилъ непонятное, приводило ее въ трепетъ. Она уже чувствовала, что влюблена. Это снова ее молодило, и она летала, какъ на крыльяхъ. Покупала ему печенье пiу-пiу, варила какао и гоняла дѣвчонку за папиросами «Зефиръ».
Г-жа Переверзева стала молчаливѣй. Она неизмѣнно ѣздила къ Метцлю; хранила чистоту, срѣзала прислугу Агашу; съ Шалдѣевымъ вовсе не говорила, сторонилась и Антонины Владимiровны. Она все видѣла и понимала. «Безусловно», говорила она себѣ: «изъ этого не выйдетъ ничего хорошаго». И торжествовала.
Бор. Зайцевъ.
// 140