II.
ЛЮБОВЬ
ДѢЙСТВУЮЩIЯ
ЛИЦА.
Графъ.
Его Графиня,
называемая Рыжiй.
Тоничка — племянница.
Равенiусъ — художникъ.
Вася.
Люси.
Польскiй поэтъ.
Французскiй поэтъ.
Разныя фигуры богемы.
_______
СЦЕНА I.
Рыжiй.
Вставайте, ваше
сiятельство, десятый часъ! Милый Графъ, не спите такъ долго. Видите, уже
солнышко, нынче май! Гляньте, какъ ласточки заливаются. Вотъ подыму штору,
солнце васъ хватитъ какъ слѣдуетъ, вы и вскочите!
Графъ (просыпаясь).
А-а, вотъ это кто!
Рыжiй, называемый батюшка. Рыжiй батюшка пришелъ будить. И ты говоришь: май и
солнце? Батька, не подымай штору сразу такъ, невыносимо!
Рыжiй.
Ага, защурился!
Графъ.
Впрочемъ, ничего. Въ свѣту ты, Рыжiй, еще лучше. Въ обыкновенное время ты такъ себѣ, а когда обольютъ тебя золотомъ, ты много превосходнѣе. Батька, если бы я былъ поэтомъ, я бы сказалъ, что твои рыжеватые волосы «подобно лорелейскимъ струямъ». Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, ты весь сiяешь въ этомъ солнце.
Рыжiй.
(раздергиваетъ занавѣски, въ
комнатѣ по полу ложатся свѣтлыя колонны).
Нынче дивный день, Графъ, дивный! И солнце, и черемухой пахнетъ и все — и не одно это. Нынче для меня день очень важный, важнѣйшiй. Пять лѣтъ… Ты забылъ, забылъ, забылъ. А ребенокъ все помнитъ, у него все въ сердцѣ, какъ на огненной бумажкѣ записано!
Графъ.
Нѣтъ, ошибаетесь,
помню. День хорошiй, это вы правы. (Цѣлуетъ
кончики Рыжиныхъ пальцевъ).
Вы правы, высокоуважаемый, и ничего я не забылъ. День нашего счастiя.
Рыжiй
(садится
на краю графской постели и плететъ косы. Съ четвертаго этажа виденъ городъ,
зеленыя крыши, колокольни, сады; вѣтеръ влетаетъ веселыми волнами и
течетъ, струясь. Занавѣски колышатся — киваютъ и посмѣиваются).
Да, мой другъ, ты знаешь, ты мой единственный другъ и богъ — ты сказалъ мнѣ тогда, что меня любишь. Сколько людей на свѣтѣ говорятъ это и, можетъ быть, въ такомъ же родѣ говорятъ… у меня вотъ здѣсь, въ сердцѣ, погребены твои слова. Знаешь, какъ въ волшебномъ сундучкѣ. Вотъ и сегодня утромъ встала и думаю: онъ, мой, мой милый, милый мой вотъ тутъ — всего въ двухъ шагахъ… и сердце у меня чуть-чуть не разорвалось. Думала, что бы такое сдѣлать? Лечь ему подъ ноги, чтобы онъ прошелъ по мнѣ, или въ окошко выпрыгнуть и на смерть разбиться.
Графъ.
Ты у меня романикъ,
батя. (помолчавъ) Но ты правъ.
Странная жизнь. Очень странная. Очень хорошо помню, какъ съ тобой познакомился.
Думалъ ли тогда, что такъ глубоко будетъ между нами? И знаешь, чѣмъ
больше я живу, тѣмъ больше кажется, что кто-то тихими… пламенными нитями
связываетъ насъ въ одно… Гдѣ-то въ тишинѣ зрѣетъ,
накопляется…
(Изъ другой комнаты стукъ).
Равенiусъ.
Будетъ вамъ спать, анаѳемы! Мамуся, пора, Богъ знаетъ на что похоже. Мы съ Васькой третью партiю доиграли, а они дрыхнутъ. И при этомъ я его посадилъ четыре раза.
Вася.
Врешь, ты Ноздревъ, ты и играешь по ноздревски.
Равенiусъ.
А ты дуракъ карлсбадскiй. Или, вѣрнѣе, карлсбадско-американскiй.
Рыжiй.
Начинаютъ наши ярилы яриться. Это значитъ, плохо спали, и спозаранку засѣли.
Равенiусъ.
Мамуся, голубчикъ,
кофейку!
Рыжiй.
Сейчасъ, сейчасъ, двѣ минуты.
(Майскiй вѣтеръ хлопаетъ занавѣсями, въ
комнатѣ ласковый кавардакъ; влетаетъ
запахъ сирени; графскую кровать
заставляютъ ширмами; въ передней
части комнаты накрываютъ на столъ,
вносятъ самоваръ. Звонокъ, вбѣгаетъ
Тоничка, племянница, семи лѣтъ.
Въ рукахъ у нея огромный букетъ жасмину).
Равенiусъ
(вваливается изъ другой двери).
А, мадемуазель Танинъ,
Тонкинъ, Нанкинъ и Катонъ (Ловитъ
ее и вертитъ за руки вокругъ себя). Хорошо нагулялись?
Вася.
Тоничка, дай мнѣ
цвѣточка! Милая, дай!
Тоничка.
Ой, голова
закружилась, будетъ!
Равенiусъ.
Ты погоди, взбудимъ дядю.
(Всѣ трое, хихикая, разбираютъ
букетъ на пучки и начинаютъ
бомбардировать Графа. Графъ
рычитъ изъ за ширмъ и въ отвѣтъ
летятъ цвѣты, гребенки, маленькая
подушенка и т. п. Тоня заливается).
Рыжiй (входитъ).
Тпр… тпр… развоевались
воеводы! Будетъ, стопъ! Кофе пить!
Равенiусъ.
(отираетъ потъ со лба).
Что, ваше сiятельство,
попало? А ты, мамуся, не такъ говоришь. Когда нашъ нѣмецъ унималъ насъ,
онъ кричалъ: «ожи-да-ю
т-и-ш-и-н-о!»
(Успокаиваются и садятся за
столъ. Тоня влѣзаетъ съ ногами къ Рыжему и, когда нужно наливать,
отворачиваетъ кранъ самовара. Равенiусъ съ Васей опять дуются въ шахматы).
Графъ.
Здравствуйте, други!
Здравствуйте, маленькiй змѣй! (Цѣлуетъ
ручку Тони, гладитъ ее своей). Хорошо погулялъ? Милый ты мой, разгорѣлся, огонь
въ глазахъ! (Тоничка
конфузится).
Какъ растетъ, какъ онъ умнѣетъ у насъ! Чай опять сны разные видѣлъ,
чудесные?
Тоничка.
Будто бы со второго этажа лечу, и не падаю, а тихо, на крылышкахъ, и прямо въ сосонникъ сѣла.
Графъ.
Ну, вотъ и отлично, что въ сосонникъ.
Тоничка
(перебирается съ Рыжиныхъ колѣнъ
къ Графу, жмется; очень конфузливо, чтобы никто не слышалъ).
Дядя, а правда у тети-мамы ножки другъ съ другомъ разговариваютъ? Онѣ у нея такiя длинныя, и она говоритъ, что онѣ у ней какъ дѣти: могутъ будто бы плакать, смѣются, когда устанутъ — жалуются.
Графъ.
Вѣрно правда, милый.
Равенiусъ (отрываясь отъ игры).
Тетя-мама вся волшебная, я самъ разъ слышалъ, какъ ея ножки поссорились.
Тоничка.
А у меня никто не
волшебный. И никто ни съ кѣмъ не говоритъ. Ни ручки, ни ножки. (Задумалась, отходитъ къ окошку).
Графъ (Рыжему).
Батюшка, еще чашку кофе.
(Тоже отходитъ съ кофе и газетой
въ уголъ въ кресло. Про себя):
А можетъ, правда Рыжiй
мой волшебный. Можетъ, правда есть въ немъ какая чара, медленное зелье,
приворотное… сладкое такое зелье. (Издали
молча слѣдитъ за игрой Васи съ Равенiусомъ, лепетомъ Тони, за Рыжимъ). Такъ… начался новый
день, и кто-то еще глубже входитъ въ мое сердце и тихо, тихо завладѣваетъ
всѣмъ тамъ, строитъ свою стройку.
(Въ комнатѣ понемногу стихаетъ.
Равенiусъ и Вася погружены въ игру, Тоня снова виситъ на балкончикѣ,
Рыжiй задумчивъ).
Графъ.
Теки, теки, моя
рѣка. (Полузакрываетъ
глаза).
Какое опьяненiе!
СЦЕНА II.
Позднее утро, кафе на бульварѣ; мало народу, тихо, сѣровато; деревья слабо зеленѣютъ. Графъ и Вася за столикомъ.
Графъ.
Мы съ тобой, стало быть, нынче второй разъ кофе пьемъ. Впрочемъ, здѣсь я не считаю. Здѣсь можно вотъ такъ сидѣть, глядѣть на эту весну и ничего не дѣлать… Ахъ, хороши такiе дни!.. Смотри, все въ легкой-легкой вуали. Точно кто набросилъ. И хороша эта кротость, весна, тоска. Какъ сейчасъ въ деревнѣ! Помню, я провелъ одинъ тихенькiй сѣрый апрѣлъ, и это чувство было такъ сильно… мнѣ все казалось, что сейчасъ изъ этого сѣренькаго воздуха глянетъ на меня… кто-то. Прекрасное чье то лицо.
Вася.
Что-то Божье есть въ этомъ. Богородицыно.
Графъ.
Вѣрно. Въ этомъ родѣ. Но словами не скажешь.
(Идутъ прохожiе, неторопливо и
изрѣдка; барышня пронесла сиреневый букетъ; сквозь листики деревьевъ
далеко въ небѣ маячитъ куполъ собора; онъ блѣдно-золотой, и въ
немъ, какъ тѣни, бродятъ отраженiя облаковъ, городовъ, дальнихъ полей,
которыя видитъ одинъ онъ; вѣчное и легкое движенiе. Вася смотритъ туда).
Вася.
Гдѣ-то теперь наши.
Графъ (улыбается).
Наши?
(Вася краснѣетъ).
Вася.
Таня, Вѣра Николаевна. Счастливый вотъ этотъ куполъ. Насколько онъ видитъ? Нѣтъ, всетаки мало. Я бъ хотѣлъ видѣть далеко… гораздо дальше… и то, что въ человѣческихъ сердцахъ.
Графъ.
Что тамъ въ человѣческихъ. Въ Таниномъ. Вонъ ты куда! Значитъ, нашего полку прибыло. «Томленiе духа» — это хорошее выраженiе. Да, вижу, вижу. Ты ужъ давно околдованъ, давно я замѣчаю, ты весь вскипаешь и розовѣешь. Вася, Вася, это твой первый выходъ, первое жизненное крещенiе. Но крещенiе большое… огнемъ.
Вася.
Знаю, да. Но хорошо. Богъ мой… (Вытягиваетъ впередъ руки, какъ будто чтобы потянуться, и духъ у него захватываетъ). О, какъ я странно теперь живу. Она далеко, и вѣрно… никогда не отвѣтитъ мнѣ любовью, и иногда сердце мое останавливается — такъ больно и такъ чудно. У насъ въ садикѣ есть качели небольшiя, я цѣлыми днями качаюсь на нихъ, улыбаюсь и бормочу. Все теперь какъ-то спуталось во мнѣ… жить ли, умирать ли, дѣйствительность, недѣйствительность…
Графъ (улыбается).
Ты, Вася, стало быть, «визiонеръ». Но правда, какъ это чудесно, всѣ мы другъ за другомъ вступаемъ въ этотъ кругъ… будто кто намъ назначилъ. Это вѣдь, Вася, магическiй кругъ какой-то. Вотъ мы родимся, живемъ, зрѣемъ потихоньку и потомъ вдругъ у-ухъ, вплываемъ въ беззвучную, тихую… пламенную полосу. И тамъ насъ крутитъ, завиваетъ… кто-то будто носитъ на своихъ плавныхъ рукахъ, какiя-то теченiя подводныя. И однимъ предназначена жизнь, другимъ — смерть. И это называется любовью.
Вася.
А по-твоему мнѣ
что?
Графъ (не сразу).
Рано или поздно всѣмъ смерть, а потомъ опять жизнь. А вблизи что — не знаю.
Вася.
Да мнѣ, собственно, все равно. Это я такъ.
(На бульварѣ показывается Рыжiй; онъ въ свѣтло-зелномъ пальто, зеленѣющей вуали. Рядомъ съ нимъ слегка въ припрыжку Равенiусъ, въ крылаткѣ и огромной шляпѣ).
Равенiусъ.
Филозòфы засѣдаютъ. Даю слово, разговоры о мистицизмѣ или еще объ умномъ. А мы вотъ съ мамой по дѣламъ, чуть не полгорода обѣгали. (Графу). У тебя нынче балъ, оказываетя, а ты ни слова. Довольно гнусный фактъ. Мы приглашали и заказывали шампанское, устрицы, оркестръ… Ну, тамъ на нѣсколько сотъ франковъ. (Подходитъ лакей). Мамуся, тебѣ чего?
Рыжiй.
Все равно.
Равенiусъ (человѣку).
Вдвоемъ ѣдемъ въ Турцiю.
Графъ.
Блестяще. А вѣдь правда, угадала, безъ тебя мудровали.
Равенiусъ.
Ну, ясное дѣло.
Графъ (смѣется).
У меня былъ прiятель, онъ любилъ спрашивать пришедшихъ: «а какъ вы смотрите на смыслъ жизни?» Ну-ка, экспромтъ «о любви?» Ну, ну?
Равенiусъ.
О любви? (Вдругъ, задумчиво). Нѣтъ, не
согласенъ. (Стихаетъ и
углубляется въ турецкiй кофе и газету[i]. Пусть мамуся
говоритъ. Она у насъ «магистеръ любви и докторъ наслажденiй».
Рыжiй.
(стаскиваетъ съ тонкихъ рукъ
перчатки — длинныя — точно свѣтлыя змѣйки).
Вотъ тебѣ, вотъ
тебѣ! (Даетъ
подзатыльникъ перчаткой).
Дурачекъ ты у меня уродился, голубчикъ. Вродѣ Иванушки. А о любви я не могу, я не умѣю умныхъ разговоровъ
разговаривать.
Равенiусъ (бурчитъ).
Да, да, сказала. Ты, братъ, какъ перчатки снимаешь, однимъ движенiемъ этимъ лучше скажешь, чѣмъ эти… дьяволы — словами.
(Рыжiй побалтываетъ ложечкой и смотритъ
вдаль бульвара. Всѣ смолкаютъ. Графъ куритъ и тоже думаетъ о чемъ-то).
Равенiусъ.
Эхъ, господа! Вы
думаете, это плохо? И правда другiе этого не понимаютъ? Нѣтъ, милые,
пони… (Обрывается голосъ,
вдругъ онъ блѣднѣетъ и будто слезы замерли гдѣ-то внутри). Человѣкъ! за
одинъ турецкiй кофе!
Рыжiй.
Сыночка, милый, что съ
тобой, дорогой ты мой, успокойся!
(Графъ, Вася даютъ ему воды, зубы у него стучатъ, всѣ встревожены).
Графъ.
Голубчикъ, чего ты, а?
(Вася молчитъ).
Равенiусъ.
Нѣтъ, нѣтъ, ничего, пройдетъ, пустите… я сейчасъ… сейчасъ.
(Убѣгаетъ. Всѣ смущены).
Графъ.
Что съ нимъ такое?
Рыжiй, не знаешь?
Рыжiй.
Это такой ужасъ, онъ такой нервный, онъ, пока шли-то мы съ нимъ, все дергался какъ-то, блѣднѣлъ, краснѣлъ… Я знаю, ему тяжело, не только нынче, вообще ему плохо.
Графъ.
Все то еще, прежнее?
Рыжiй.
Конечно.
Графъ.
Да, это я дуракъ. Глупо, очень.
(Молчатъ. Черезъ нѣсколько минутъ
Вася подымается. «До вечера». «Прощайте». Графъ и Рыжiй остаются).
Рыжiй.
Мой дорогой, вы знаете, я сейчасъ отъ Люси. Графъ, милый, вы опять думаете о чемъ-то? Я вижу, вы сейчасъ не мой, нѣтъ вы во что-то погружены… и пока вы погружены, я какъ маленькiй песикъ на веревочкѣ буду прыгать вокругъ васъ и тявкать… о чемъ я могу тявкать? Только объ одномъ.
Графъ.
Пустое, это у меня только видъ такой «глубокомысленный». Стоитъ человѣку остановить глаза на одной точкѣ, и всегда уже думаютъ, что онъ рѣшаетъ вопросы бытiя.
Рыжiй.
Ну, простите, виноватъ, если не такъ сказалъ.
Графъ.
Ахъ, ты, Рыжiй, Рыжiй, ребенокъ ты мой милый. Нѣтъ, на самомъ дѣлѣ, если уже на то пошло. Правда, у меня въ башкѣ бредетъ что-то такое сейчасъ. Богъ его знаетъ что. И тоска какая-то, и сладость. И не знаешь, чего больше. Точно зарыдалъ бы сейчасъ, — отъ печали-ль, восторга? Вотъ смотрю на вуаль твою зеленую, вотъ она вьется, овѣваетъ тебя, и какое-то очарованiе идетъ оттуда… съ этимъ зеленѣющимъ вѣтеркомъ. Что, братъ, если правда какой-нибудь тамъ духъ любви, богъ-амуръ поетъ сейчасъ въ тебѣ, а я слышу? Почему это такъ, ты сидишь, а я слышу и чую что-то, и въ сердцѣ у меня кипитъ… блаженство, печаль! А-а, Рыжiй, Рыжiй, я не могу говорить, у меня плохо выходить, но тутъ что-то есть.
(Рыжiй сидитъ въ блаженномъ
туманѣ, только глаза свѣтлѣютъ слезой. Вѣтерокъ ходитъ
по листочкамъ деревьевъ; кто-то вздыхаетъ въ нихъ съ лаской и будто тихою
грустью. Длинные шелковистые концы вуали
плывутъ въ воздухѣ и вѣютъ).
Графъ.
Вонъ по тротуару бѣжитъ Люси! Какая тоненькая, гибкая Люси! Самая красивая женщина города. Это мое старое убѣжденiе.
Рыжiй.
(не отрывая отъ него глазъ, все въ томъ
же забвенiи, очень тихо).
Если-бъ ты зналъ, какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю! Кажется, я сейчасъ умру!
(Люси замѣтила ихъ, киваетъ, подбираетъ свои юбки и, потряхивая черными кудряшками, легкимъ вихремъ мчится къ кафе.)
СЦЕНА III.
Первый часъ ночи. Комната первой сцены,
десятка полтора народу; дальняя часть въ полутьмѣ, впереди голубой
фонарикъ; самоваръ, большая бутыль вина, фрукты и проч. — Дверь на
балконъ отворена; оттуда и изъ оконъ — синяя ночь.
Равенiусъ
(сидитъ на корточкахъ передъ диваномъ и
наигрываетъ на дудочкѣ — вродѣ флейты).
Французскiй
поэтъ.
Равенiусъ.
Молчи, негодяй, стань себѣ въ уголъ и молчи.
Французскiй
поэтъ (Польскому
поэту).
Когда я жилъ въ Парижѣ, я часто безумствовалъ въ кабачкахъ и клоакахъ…
Равенiусъ.
«О-жи-да-ю ти-ш-и-но!»
(Входитъ Люси, тоненькая и черноволосая).
Люси.
Что мнѣ плясать, Равенiусъ? Вы всегда смѣетесь. Ну, какая тамъ, правда, Саломея?
Равенiусъ
(поглаживая козлиную бородку).
Ничего, Люси, мы съ тобой устроимъ хорошiй номеръ. Мы протанцуемъ, что мы чувствуемъ, а тамъ видно будетъ… Саломея это или восходъ солнца.
(Тихо, на одной ноткѣ, Равенiусъ
начинаетъ. Люси въ легкомъ конфузѣ мягко перебираетъ ногами и носитъ свое
тѣло въ качанiи, закутавшись въ длиннѣйшую вуаль.
Всѣ примолкли, видны силуэты по
угламъ и свѣтлая фигура Люси впереди).
Графъ
(Васѣ; оба стоятъ на балконѣ).
Хорошо, Вася, правда? Какъ сладко, больно. Тихо такъ, свѣжо… О чемъ она думаетъ? Вонъ какъ пляшутъ кудряшки на ея головѣ, а головка блѣдненькая и глаза…
(Равенiусъ кончаетъ, Люси утомилась, падаетъ на диванъ. «Охъ, устала, не могу больше». «Браво, браво».)
(въ огромной манишкѣ и смокингѣ).
Позвольте въ благодарность приколоть вамъ эти цвѣты. Когда я жилъ въ Парижѣ…
Рыжiй.
Милый ты мой Люсикъ,
дорогой ты мой, ну какъ онъ пляшетъ, какъ онъ пляшетъ! (Обнимаетъ и долго, восторженно
цѣлуетъ).
Ну, право, артистъ, художникъ онъ у меня!
Люси.
Глупая ты Рыжая, развѣ хорошо? Оставь, право, ты меня всегда конфузишь.
Польскiй
поэтъ (подходя къ Графу).
Хорошо танцуетъ эта госпожа… хорошо. Она, знаешь ли, меня очень растрогала…
(Кладетъ голову на плечо Графа и
глядитъ въ окно, на ночь, черными индусскими глазами).
Вася.
Мнѣ тоже очень нравится, какъ Люси танцуетъ… Я погружаюсь въ то же опьяненiе…
Равенiусъ.
Опять философствуютъ.
Чтобъ вамъ… (Равенiусъ
какъ будто усталъ, нѣсколько блѣденъ). Гдѣ мамуся-то? Пусть бы сюда
вышла, на балконъ.
Польскiй
поэтъ.
Гм… хе-хе… (хлопаетъ Равенiуса по плечу). Равенiусъ не
сердись.
Равенiусъ.
Я не сержусь, это я такъ. Сейчасъ тамъ пить будутъ за здоровье этихъ чертей высокоуважаемыхъ. Вотъ и мамуся, и бокалы тащитъ, молодецъ!
(Вася, Польскiй поэтъ, Равенiусъ, Графъ
и Рыжiй берутъ по бокалу).
Равенiусъ.
Ну, друзья, слушайте — теперь все въ серьезъ. Вотъ мы беремъ бокалы и привѣтствуемъ этихъ двухъ субъектовъ… отъ всего сердца. Правду скажу, я ихъ очень люблю, какъ родныхъ. И то, что вы сейчасъ въ этой самой «любви» взаимной находитесь, это очень много. Пусть будетъ это благословенно. Живите, мои дорогiе, цвѣтите, любите. Только одно вы узнайте отъ того пса, какой есть я: будьте всегда готовы. Ахъ, други, вы вотъ меня спрашивали тамъ, что такое любовь, тогда, въ кафе. Развѣ можно на это отвѣтить? Нѣтъ… ты упади, сердце свое истерзай, изорви свою душу въ клочья, тогда, можетъ быть, узнаешь, что она есть. А вы думаете, я не знаю, что въ ней еще? О, нѣтъ, вотъ онъ, вотъ паритъ дивный орелъ — бѣлый орелъ, и когда на него глядишь, душа поетъ… да, какiе-то хоры звучатъ въ твоемъ сердцѣ, но это не даромъ: трескъ, ударъ, и ничего не осталось отъ твоего маленькаго мозга. Это старая штука, я не Америки открываю, я только хочу сказать: да, васъ осѣнило великая милость, видите вы огненные горизонты, ‑ не забывайте, куда это ведетъ васъ… и — не бойтесь. И чего вамъ пожелать? Счастья? Несчастья? Графъ, не сердитесь, ей-Богу не знаю.
Польскiй
поэтъ.
(Всѣ тоже чокаются, поздравляютъ,
но говорятъ мало. На балконѣ темно, видны огонечки папиросъ).
Французскiй
поэтъ.
(со своимъ бокаломъ — изъ комнаты).
(Равенiусъ зашелъ въ дальнi уголъ балкона и обѣими руками подперъ голову. Рыжiй подходитъ къ нему и полуобнимаетъ. Такъ они стоятъ молча довольно долго):
Рыжiй.
Ты очень несчастливъ, сынокъ? Дорогой мой, любимый, скажи все по правдѣ. Чего отъ меня таиться.
(Равенiусъ молчитъ, потомъ упирается
лбомъ въ балконныя перила и шепчетъ тихонько, будто сквозь слезы):
Равенiусъ.
(Рыжiй ласково гладитъ его по головѣ, слезы бѣгутъ по ея щекамъ; и рукой она расправляетъ непокорные волосенки Равенiуса, будто отгоняя его боль.
СЦЕНА IV.
Поздняя ночь,
начинаетъ свѣтать; чуть зеленѣетъ на востокѣ и тихими массами
стоятъ деревья и старая церковушка внизу. Тотъ же балконъ,
Рыжiй и Графъ.
Графъ.
Какъ стало тихо! Всѣ ушли, всѣ спятъ теперь, только мы съ тобой здѣсь. Я люблю ихъ всѣхъ очень, но сейчасъ радъ, что они ушли. Намъ вдвоемъ лучше. Правда?
Рыжiй.
Правда, милый.
Графъ.
Какъ смѣшно, былъ «балъ», хохотали, шумѣли… какое это все ужасно маленькое передъ тѣмъ, что внутри. А на самомъ дѣлѣ — много. Если правду говорить, лучше бы даже намъ было… быть вдвоемъ на праздникахъ… этой любви. Да, идутъ годы, и внутри, какъ верстовые столбы, встаютъ эти вѣхи… нетлѣнные, чудесные памятники. Такъ и этотъ день… онъ остался въ насъ, какъ гигантскiй букетъ, опьяняющiй, сладкiй, — пожалуй что гибельный.
Рыжiй.
Это правду Равенiусъ говорилъ о любви. Вѣрно — живешь и любишь, и вѣчно ждешь — когда же? Когда придетъ? А я тебѣ такъ скажу: вотъ съ тѣхъ поръ, какъ я стала любить, мнѣ совсѣмъ и не страшно. Ничего мнѣ не страшно, даже умирать. Говорю передъ тобой какъ передъ богомъ — ты вѣдь и есть мой земной богъ: еслибъ пришли сейчасъ и сказали: умри, Рыжiй, и никогда ты больше не увидишь солнца, земли, деревьевъ, ‑ я бы отвѣтила: ну, что же, приходите, берите меня. Потому что такая большая моя любовь, такая…
(Припадаетъ
къ плечу Графа и не можетъ больше говоритъ).
Графъ.
Вѣрно, мой Рыжiй, такъ. Я и самъ такъ-то думаю. Да и раньше насъ думали такъ же: любовь и смерть. Старо и вѣрно. Чѣмъ дивнѣе, возвышеннѣе, тѣмъ ближе къ тому… откуда всѣ мы родомъ. И чѣмъ пьянѣе, тѣмъ печаль горше… Вотъ мы живемъ съ тобою… нѣжно любимъ, и миллiоны существъ любятъ другъ друга, ‑ и навсегда, навсегда мы потонемъ. Да, смерть не страшна, но какая въ ней печаль! Подумай, черезъ двадцать, тридцать лѣтъ мы умремъ, умрутъ наши друзья и Равенiусъ милый, бѣдный Равенiусъ, и одинаково черезъ двадцать слѣдующихъ лѣтъ забудутъ наши имена «сотрутся надписи на могильныхъ плитахъ». И отъ насъ на землѣ не останется ничего!
Рыжiй.
Милый, а любовь наша? Развѣ можно ее уничтожить? Нѣтъ, нѣтъ, нашу любовь ничѣмъ не вычеркнешь, вѣчно она будетъ жива. Развѣ можетъ она умереть? Пусть мы умремъ, и отъ насъ ничего не останеться, а можемъ мы и родились-то только затѣмъ, чтобы такъ вотъ любить, любить до изступленiя.
Графъ.
Рыжiй, Рыжiй, конечно, во что же вѣрю — только въ одно, въ любовь нашу.
(Приникаютъ другъ къ другу
тѣснѣе и такъ стоятъ въ самозабвенiи, безъ словъ. Далеко, смутно
шумитъ городъ; полосы восхода розовѣютъ: и до самаго неба все тихо).
Рыжiй (шопотомъ).
Слышишь? Какъ сейчасъ
все молчитъ? Вотъ слушай, я… вотъ говорю тебѣ какъ передъ Богомъ (Рыжiй крестится, губы у ней дрожатъ). Что бы тамъ ни
было… только, когда ты умрешь, если такъ выйдетъ, что ты раньше меня… я сейчасъ
же… съ тобой, слышишь? Я ничего не боюсь!
Графъ.
Слышу, ребенокъ мой, вѣрный мой ребенокъ. Богъ мой, мнѣ трудно говорить, ‑ да, да. Мы будемъ вмѣстѣ въ ту минуту, мы не будемъ разлучаться, мы пойдемъ вмѣстѣ… Рыжiй, мой Рыжiй, мы будемъ выше смерти…
Рыжiй.
И тамъ, куда мы
попадемъ, намъ скажутъ: бѣдные ребенки, они такъ другъ друга любили, что
не захотѣли разставаться даже передъ смертью. А если кто-нибудь вздумаетъ
гнать, я скажу: гоните одного Рыжаго, дайте зато Графу моему, примите его! (Задыхается отъ слезъ).
Графъ.
Милый, мой милый безконечно, и никто насъ не погонитъ, мы сгоримъ вмѣстѣ и вмѣстѣ воскреснемъ!
(Такъ, обнявшись, затуманенные, стоятъ
они долго на балконѣ. Рыжiй наклоняетъ голову, Графъ цѣлуетъ ее въ
свѣтлый затылочекъ. Потомъ, будто очнувшись, они приходятъ въ себя и
долго, не отрываясь, смотрятъ другъ другу въ глаза).
Графъ.
Значитъ, навсегда.
Рыжiй.
.
(Онъ беретъ ее за талiю и медленно они
входятъ черезъ балконную дверь въ комнату. Дверь завторяется и въ стеклѣ
ея играютъ розовые отблески зари).