МИӨЪ.

Въ третьемъ часу дня Миша отворяетъ калитку молодого сада и входитъ. Прямо, справа, слѣва правильными рядами яблони. Въ золотистомъ воздухѣ онѣ поникли вѣтвями и несутъ свой прозрачный, теплѣющій грузъ какъ молодыя матери. Миша идетъ мимо нихъ. На него вѣетъ глубокій воздухъ; въ немъ какъ бы свѣтлое цвѣтеніе, безмолвныя полуденныя струи; точно все наполнено тихимъ дрожаніемъ, и очень высоко въ небѣ расплавляется солнце. Мишинъ пиджачекъ нагрѣлся на спинѣ особеннымъ, живоноснымъ тепломъ.

Вотъ онъ у шалаша. Передъ дверью сидитъ старый сторожъ Климъ; онъ въ валенкахъ и смотритъ куда-то блѣдносиними глазами. Въ нихъ отражается небо. И весь онъ, въ белыхъ портахъ, съ высохшими руками, напоминаетъ пустынножителя. Ветхими, усталыми ногами онъ встаетъ и кланяется.

Миша идетъ впереди, Климъ слабо ступаетъ сзади и все время бормочетъ про себя что-то; восьмидесятилѣтніе его мозги еле движутся на припекѣ и шевелятъ привычными мыслями: въ прежниіе годы яблокъ бывало больше, много уродилось налива… Миша прислонился къ стволу яблони. Надъ нимъ ходятъ въ легкомъ вѣтеркѣ ея листики, будто осѣняя своей лаской. Онъ прикладываетъ ухо къ вѣточкамъ и цѣлуетъ листъ. Прямо передъ глазами прозрачно наливаетъ яблоко; вотъ оно съ краевъ просвѣтлѣло, точно живительная сила размягчила его; и кажется, что скоро въ этихъ любовныхъ лучахъ сверху весь этотъ драгоцѣнный плодъ истаетъ, обратиться въ свѣтлую стихію и уплыветъ — радостно, кверху, какъ солнечный прзракъ. Миша смотритъ на него съ восторгомъ. Другія яблоки густо тучнѣютъ по дереву, черезъ заборъ видна деревушка и вдали ржанище.

«Боже мой, — думаетъ Миша, — хорошо лежать въ чистомъ полѣ, при паутинкахъ, въ волнахъ вѣтра. Какъ онъ тамъ таетъ, какъ чудесно растопить душу въ свѣтѣ и плакать, молиться. Быть можетъ, послѣ полудня надъ жатвой пролетаютъ наши ангелы, особые, таинственные русскіе ангелы».

Въ это время, сзади, между деревьевъ, медленно движется Климъ въ бѣлой рубахѣ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ останавливается, переводитъ духъ и тоже глядитъ на яблоки. Потомъ, добредя до шалаша, садится и длинно кряхтитъ. Миша возвращается, около огородовъ грѣются желтыя дыни; онѣ теплѣютъ, струятъ сладкій запахъ, и надъ ними колышетъ ласковый зной. Калитка, щеколда — и тихій рай остался сзади — млѣть и лучисто жить, вынашивая плоды. Отсюда видны только на низенькихъ деревцахъ сонно-желтѣющія купы яблокъ, отъ которыхъ гнутся книзу вѣтки; а Климъ, взявъ палку, опять всталъ и зачѣмъ-то смотритъ высоко въ небо, будто видитъ что-то или рассматриваетъ солнце.

Въ полѣ передъ Мишей лежатъ жнивья — въ тишинѣ, какъ золотистые покровы. Свѣтящейся сѣткой протянулись тоненькія паутинки, и въ воздушномъ просторе, по полямъ, у перелесковъ разбросаны деревни. Надъ головой облачка; повсюду вдалекѣ беззвучные возы съ овсяными снопами; они ползутъ едва замѣтно, какъ далекіе жуки, а подъ ногой слабо ломаются слюдяно золотые колосики. Доходя до нетронутыхъ крестцовъ, Миша ложится и слушаетъ, какъ молчитъ горизонтъ въ солнечномъ дыму.

На дорогѣ фигура женщины; сразу онъ узнаетъ ее — это жена, рыжевато сіяющая Лисичка. Издали онъ улыбается ея плавному тѣлу на длинныхъ ногахъ; она мягко ступаетъ ими, потомъ весело подхватываетъ юбку и, какъ милый страусъ, полулетя, доносится къ нему; вотъ она здѣсь — вихрь тканей, ласковое загорѣлое лицо и теплое, прозрачно-персиковое тѣло, Миша глядитъ на знакомую плывучую фигуру. «Какая большая и какая легкая!»

А она обнимаетъ его и цѣлуетъ въ лобъ, блистая, съ славнымъ, солнечно-полевымъ и радостнымъ запахомъ. Ему кажется, будто пахнули горячей воздушной волной.

— Нынче никого нѣтъ, всѣ уѣхали! Мы одни, безъ хозяевъ, какъ птицы! Миша, Миша, понимаешь? — И она вьется-вьется вокругъ, какъ золотистое облако. Миша беретъ ее за талію; и, правда, ему кажется, что она можетъ сейчасъ опять побѣжать, поплыть по воздуху…

— Мой дорогой, — не торопитесь улетать!

Она тоже обнимаетъ его и они идутъ. Нѣтъ хозяевъ, людскія пусты, только липы, напоенныя лѣтомъ и золотомъ, въ молчаніи слушаютъ что-то; далеко на горизонтѣ ползутъ возы съ поблескивающими снопами, сторожъ Климъ все сидитъ и о чемъ-то думаетъ въ своемъ парадизѣ.

Миша съ Лисичкой минуютъ старый прудъ; въ немъ тепло зеленѣетъ вода, и кажется, если уйти подъ поверхность, сразу опустишься въ полусказочную тину.

За садомъ на скамеечкѣ они садятся. Золотой пріятель-солнце — смотритъ прямо на нихъ; онъ теперь ниже, и его лучи любовнѣй. Лисичка снимаетъ шляпу, и въ рыжеватыхъ ея волосахъ сразу зажигается сіяніе: оно охватываетъ голову волнистымъ кольцомъ и мягко обтекаетъ по контурамъ тѣла, точно лаская его.

— Я устала! — говоритъ она мальчишескимъ тономъ. — Я засну.

Въ глазахъ ея бѣгаютъ тѣ же чудесные свѣтовые зайки, Миша кладетъ ея голову себѣ на колѣна, а она вытягивается во всю длину на скамьѣ. Онъ щекотитъ ей лобъ травинкой, и она смолкаетъ.

Лисичка спокойно и невинно спитъ. Острое личико ея тонетъ въ свѣтѣ, только на глаза Миша навелъ тѣнь колѣнкой. И въ этихъ ласково-воздушныхъ поцѣлуяхъ онъ видитъ всѣ маленькія и жалкія пушинки на ея лицѣ, что отливаютъ теперь теплымъ золотомъ. Подъ ними ходитъ и играетъ кровью нѣжно-розовая кожица, какъ живодышащее существо; и мельчайшія родинки, поры, жилки пронизаны какой-то особенной жизнью. Миша съ любовью глядитъ на большое тѣло Лисички, и она кажется ему обаятельной, свѣтло-солнечной рыбой, какихъ нѣтъ на самомъ дѣлѣ; въ ней должна быть сіяющая влага и кораллово-розовая кровь, тоньше и легче настоящей.

Онъ снимаетъ фуражку. Потоки свѣта заливаютъ его. Голова дѣлается теплѣй, и все вокругъ начинаетъ течь въ медленномъ движеніи. Миша улыбается. Оперевъ голову на руку, онъ неподвижно смотритъ на тонкія паутинки, что одѣли сѣткой скатъ и бегутъ къ нему своими переливами. Это похоже на золотистый призрачный коверъ, тянущійся откуда-то издалека, чуть не съ неба.

«Хорошо идти по немъ, неслышными шагами взбираться выше, къ тѣмъ облакамъ, плавнымъ купамъ въ небѣ».

И ему кажется, что воздушныя сверкающія бабочки вьются по этому пути, ласкаясь крыльями.

Время идетъ.

Лисичка блаженно бормочетъ во снѣ и вдругъ — тонкая, заспанная и прозрачная — вскакиваетъ и глядитъ. Потомъ хватаетъ его за руку, и, смѣясь, какъ вольныя дѣти, сбѣгаютъ они внизъ по скату, къ рѣчке и, не останавливаясь, дальше, въ березовую рощу. Мишѣ кажется, будто облачко, свѣтло-радостное, охватило его и влечетъ впередъ.

— Я заспалась, — кричитъ Лисичка, — я ничего не понимаю! Какъ пьяная! Миша, смотри, свѣтъ, свѣтъ, я пьна свѣтомъ!

И она дышитъ лицомъ къ солнцу, и Миша видитъ, что она, правда, слегка обезумѣла, но онъ радъ, онъ самъ задыхается въ странномъ, дивномъ блескѣ. Вотъ онъ падаетъ подъ бѣлую березу, какъ подъ нежно-зеленое успокоеніе. А Лисичка кружитъ вокругъ, будто въ легкомъ танцѣ. Она проходитъ разъ, другой, хороводными кругами, на тоненькихъ своихъ ножкахъ, которыя несутъ ее въ небыстромъ туманномъ вихрѣ.

— Ну, будетъ, пойдемъ, нынче я счастлива, я хочу поцѣловать солнце… Нырнуть вонъ туда, въ прудъ!

И они идутъ рощей въ горку. Сквозь тихіе березовые стволы видно озеро блѣдно-зеленой майолики. Потомъ бѣлыя березы чаще, чаще, только онѣ однѣ вокругъ, и спокойная, глубокая ясность какъ-то просвѣтляетъ мозгъ.

— Когда я думаю о христіанахъ, — говоритъ Миша, — мнѣ всегда представляется вотъ такой успокоенно-бѣлѣющій хоръ, и смотри, не можетъ быть, чтобы эти нѣжные деревца не были невѣстами и не исполняли сейчасъ своей пѣсни… Послушай, поютъ…

Лисичка слушаетъ, киваетъ, и теперь онъ видитъ, что и ее осѣнила эта тишина, и она уже не кажется ему стихійной танцовщицей.

— Конечно, правда, милый, она кладетъ ему на плечо голову, какъ привѣтливый жеребенокъ, — правда, даже я какъ-то благочестивѣй сейчасъ…Ну, не смѣйся… я не знаю какъ сказать… все равно, я глупая…

Она вспыхиваетъ тѣмъ же пѣнно-розовымъ румянцемъ и въ смущеніи мнетъ ромашку.

— Нѣтъ, дорогой, — Миша цѣлуетъ ее въ лобъ,— ты не глупый и ты правъ. Здѣсь въ самомъ дѣлѣ цѣломудренное мѣсто. И мы съ тобой уже не дѣти. Вотъ мы сейчасъ выйдемъ на опушку, оттуда будетъ видна наша страна, священная, гигантская наша страна.Чувствуешь ли ты ее?

Дѣйствительно, они выходятъ къ краю рощи. Здѣсь довольно высокое взгорье, канава, и къ ней тѣснымъ строемъ подходятъ березы.

За березами клонится книзу солнце. Миша съ Лисичкой садятся на опушкѣ, у края канавки.

— Теперь, должно быть, уже шесть. Какъ свѣтло въ небѣ!

— Вонъ голуби вьются тучей надъ поповскими ометами! Гляди, Миша, какъ они сверкаютъ… какъ-то переливаются въ воздухѣ! Милыя птицы!

Пока Лисичка радостно захлебывается, солнце наводитъ свой свѣтъ на церковь въ лощинѣ, внизу, и окно горитъ ослѣпляющимъ зеркаломъ.

— Какъ будто какія-то волны въ небѣ… прямо зеленоватый хрусталь. Необычайный вечеръ!

Они молчатъ — въ строгости и благоговѣніи, точно передъ царскими вратами. Далеко по склонамъ и перелогамъ видны поля въ радужной дымкѣ; окно церкви сіяетъ, какъ въ алмазномъ вѣнцѣ; смиренныя деревушки, распростершись подъ небомъ, льютъ кверху влажные и благовонные столбы-гимны.

— Правда, Лиса, все это ужасно глубоко? Точно тысячи блистающихъ кадильницъ кадятъ. Иногда со мной бываетъ, какъ сейчасъ вотъ, что я ясно чувствую, какъ всѣ мы, живя, мысля, работая, какъ тотъ мужиченко… вонъ, пашетъ подъ озимое, что всѣ мы вмѣстѣ плывемъ, знаешь, какъ солнечная система. Куда? Богъ знаетъ, но къ какой-то болѣе сложной и просвѣтленной жизни. Всѣ мы переходъ, и мужики, и работники, и человѣчество теперешнее… И то, будущее, мнѣ представляется въ родѣ голубинаго сіянья, облачка вечерняго. Вѣдь люди непремѣнно станутъ свѣтоноснѣе, легче… усложненнѣй… и мало будутъ похожи на теперешнихъ людей. И теперь это есть въ нихъ, но мало, искорками.

— Миша, — робко говоритъ Лисчка, — ты разсказываешь будто про ангельскую жизнь…

— Во-первыхъ, ангелу вовсе не такъ трудно пролетѣть сейчасъ вонъ по той лазури. Во-вторыхъ, людямъ не зачѣмъ становиться безплотными духами, — наоборотъ, они будутъ одѣты роскошнымъ, плывучимъ и нѣжнымъ тѣломъ… такое тѣло, Лисичка, и портиться то не можетъ. Оно будетъ какъ то мягко кипѣть, пѣниться и вмѣсто смерти таять, а можетъ и таять не будетъ, и умирать не будетъ.

Они молчатъ. Лисичка съ любовью смотритъ на Мишу, на голубей и солнце, и все ея золотисто-рыжеватое существо вдругъ поникло въ особенной нѣжности, точно поддалось музыкѣ.

Вечеромъ они возвращаются въ пустую усадьбу. Лисичка утомлена, но легко опирается на Мишинъ локоть.

— Нынѣшній день я никогда не забуду, — говоритъ она: — никогда раньше я не видала такого свѣта, какъ сегодня! Бываютъ солнечные дни, а вотъ этотъ… золотой! Милый, золотой день! Милый день!

И ночью она рано, по дѣтски, засыпаетъ. Миша же долго читаетъ, долго ходитъ, и смутныя мысли владеютъ его мозгомъ. Передъ разсвѣтомъ онъ ложится. Но сонъ нейдетъ, только возрастаетъ тишина и звонкость утра. Наконецъ, въ свѣтломъ волненіи, онъ пріоткрываетъ глаза и сквозь окна видитъ фонъ блѣднаго золота, на которомъ чернѣютъ ракитки. Роса затуманила траву, и къ шалашу плетется Климъ, какъ старый, бѣлый утренній пѣтелъ.

Больше нельзя выдержать. Онъ одѣвается, пріоткрываетъ дверь, чтобы не разбудить Лисичку, и садится на велосипедъ. Странно. Ноги сами бѣгутъ, шины чуть-чуть шуршатъ и задумчиво несутъ куда-то. Какъ легко и какъ быстро! Онъ вольно дышитъ и выносится въ поле, опять въ жнивья. Вотъ онъ и просторъ, и міръ. Золотой богъ невысоко стоитъ на небѣ, а Миша скользитъ по землѣ неслышной птицей.

— О, дорогой, — бормочетъ онъ и гонитъ все сильнѣй. — О, дорогой! И ему кажется, что никогда раньше онъ не видалъ его въ такой славѣ. Точно плывучія, блаженныя струи текутъ изъ него и тянутъ впередъ, къ себѣ. Миша пьянѣетъ. Дорога идетъ подъ гору, вдали деревни припали къ землѣ, какъ святыя голубицы, озеро тумана разлеглось по лугамъ, гдѣ вчера была сосѣдская усадьба, и дымно-золотистый воздухъ кружитъ голову; спицы слились въ сверкающій кругъ, дышать все легче, и огненный дискъ растетъ, разливается, заполняетъ небо, влечетъ къ себѣ. Миша теряетъ голову и мчится.

Черезъ часъ онъ медленно въѣзжаетъ во дворъ, какъ послѣ большого служенія, съ летящимъ и светлымъ сердцемъ; этотъ отрывокъ времени онъ пробылъ будто во снѣ, носясь по полямъ въ солнечномъ безуміи, и теперь ему кажется,что если-бъ онъ вошелъ въ темную комнату, она освѣтилась бы.

Онъ проводитъ шиной по росѣ темную ленту и вплываетъ во флигель. На порогѣ еще разъ оглядывается назадъ, потомъ входитъ. Въ его комнатѣ мирно спитъ Лисичка; она какъ бы въ облакѣ сна и ласки; подъ одеяломъ чувствуется тихо пышущее тѣло, въ розоватомъ дыму. Двѣ боковые косицы слабо поблескиваютъ, и во всю длину темени, между ними, идетъ бѣлый, жалобный проборъ. Миша улыбается.

— Пѣннорожденная!

Тоненькую ногу, высунувшуюся слегка, ласкаютъ лучи изъ окна. На ней слабыя жилки, и вся она привѣтливая и прозрачная.

Миша наклоняется и съ благоговѣніемъ цѣлуетъ этого маленького ребенка.