// Борисъ Зайцевъ. АѲОНЪ. YMCA PRESS. Paris 1928

Монастырь св. Пантелеймона

…Передо мной снимокъ, изображающій входъ въ обитель. Залитая солнцемъ четырехугольная сѣнь, увѣнчанная куполомъ, вся увитая зеленью, темно, прохладно подъ нею! Нѣсколько монаховъ и въ глубинѣ врата, ведущія въ крѣпостной толщины сумрачный проходъ — на дворъ монастыря.

Смотрю на колонны съ коринѳскими капителями, поддерживающія углы этого огромнаго крыльца, вспоминаю блескъ аѳонскаго солнца, розовое цвѣтеніе азалій, увивающихъ стѣны съ небольшими заоваленными окошечками, откуда иной разъ выглянетъ монахъ — вспоминаю и переживаю тѣ минуты, когда — столько разъ — входилъ и выходилъ я этими «тѣсными вратами». А сейчасъ въ полутьмѣ надъ входомъ едва различаю низъ большой иконы, но я знаю, кто это, не разъ почтительно снималъ я шляпу предъ изображеніемъ Великомученика и Цѣлителя Пантелеймона.

Исторія главнаго русскаго монастыря на Аѳонѣ, какъ и вообще появленія русскихъ на немъ, сложна и заводитъ очень далеко. Сохранился актъ передачи русскимъ, дотолѣ ютившимся въ небольшомъ скиту Богородицы Ксилургу (Древодѣлія), захудалаго монастырька «θессалоникійца» въ честь св. Пантелеймона, на мѣстѣ нѣсколько выше теперешняго нашего монастыря — гдѣ сейчасъ стврый или Нагорный Руссикъ. Русскіе получили монастырь θессалоникійца въ 1169 г. Вотъ съ

// 29

какихъ поръ поднялъ св. Пантелеймонъ свою цѣлительную ложечку (онъ съ ней всегда изображается) надъ Русью. Почему монастырь θессалоникіца, уступленный русскимъ (имъ, очевидно, стало тѣсно въ скиту Ксилургу) названъ Пантелеймоновскимъ и сохранилъ это названіе — я не знаю, объ этомъ не упоминается въ источникахъ. До конца XVIII в. монастыремъ св. Пантелеймона былъ такъ наз. Старый или Нагорный Руссикъ. Теперешняя обитель болѣе нова. Около 1770 г. монахи «оскудѣвшаго» Руссика спустились отъ него внизъ, къ морю и, поселившись вокругъ уже существовавшей келліи іерисскаго епископа Христофора, основали нынѣшній огромный монастырь, оплотъ всего русскаго на Аѳонѣ. Старый же Руссикъ существуетъ и по сейчасъ — скорѣе какъ небольшой скитъ съ остатками древнихъ стѣнъ и башни (пирга).

Вотъ я раскрываю большой томъ исторіи монастыря и на одной изъ страницъ нахожу снимокъ со старинной чудотворной иконы святого, нынѣ находящейся во второмъ Соборномъ храмѣ Покрова Богородицы. Я не разъ видѣлъ ее въ церкви. Теперь разсматриваю подробнѣе — она является какъ бы живописнымъ житіемъ святого: вокругъ лика изображены четырнадцать наиболѣе замѣчательныхъ событій его жизни.

Св. Пантелеймона можно было бы назвать святымъ-отрокомъ. Такимъ его всегда изображаютъ, таковъ онъ былъ въ дѣйствительности.

Царь въ коронѣ съ наивно вырезанными зубцами сидитъ на тронѣ. Передъ нимъ мальчикъ съ ореоломъ вокругъ головы. Царь дѣлаетъ рукой знакъ одному изъ стоящихъ позади мальчика — это «царь повѣлеваетъ Евфрасину обучать святого врачебному искусству». Далѣе почтенный монахъ сидитъ у стола, мальчикъ предъ нимъ слушаетъ наставленія. Затѣмъ мальчика «оглашаетъ» Ермолай, надъ нимъ совершаютъ крещеніе, и уже онъ самъ воскрешаетъ умершаго. Вотъ онъ, нѣсколько

// 30

старше, «врачуетъ очи слѣпого» (ребенка), раздаетъ хлѣбы бѣднымъ, предъ тѣмъ же царемъ въ той же зубчатой коронѣ исцѣляетъ разслабленнаго, котораго приносятъ на носилкахъ.

Начинаются его страданія. За что мучаютъ юношу, дѣлавшаго только добро? Значитъ, за то же, за что и Христа распяли. Вотъ его «ужигаютъ», привязавъ къ дереву, факелами. Бросаютъ дикимъ звѣрямъ. Вотъ его нѣжное тѣло на страшномъ колесѣ. И, наконецъ, огромный воинъ «усѣкаетъ» святого, стоящаго на колѣняхъ, и голова эта, столь уже знакомая, въ томъ же золотомъ нимбѣ, покорно лѣжитъ на землѣ.

Какъ св. Цецилія есть образъ страдалицы–дѣвы, прославленной римскими катакомбами, такъ св. Пантелеймонъ есть обликъ Цѣлителя и Утѣшителя отрока, укрѣпленный въ Восточной Церкви.

На нѣкоторыхъ иконахъ святой изображенъ съ почти дѣвической мягкостью лица, и на уединенномъ Аѳонѣ, столь строгомъ и чистомъ, это есть звукъ величайшей міровой нѣжности. Средину вышеуказанной иконы занимаетъ его главный ликъ: въ потокѣ свѣта, сходящаго сверху, юноша въ нимбѣ держитъ въ лѣвой рукѣ ковчежецъ, а въ правой у него ложечка съ крестомъ на концѣ. Онъ смотритъ прямо въ глаза. «Если у тебя болитъ душа или тѣло, подойди ко мнѣ съ вѣрою и любовью, я зачерпну изъ своего ковчежца добраго для тебя снадобiя».

Я видалъ изображенія святого и въ греческихъ монастыряхъ. Но особенно онъ утвердился въ русскихъ. Тысячи паломниковъ поклонялись ему.

Это преимущественно «русскій» святой, какъ и Николай Мνрликійскій.

Не потому ли онъ такъ привился у русскихъ, что Россіи болѣе, чѣмъ какой–либо странѣ, при ея великихъ, но подчасъ слѣпыхъ силахъ и страстяхъ, ея великой иногда тьмѣ и «карамазовщинѣ», болѣе чѣмъ кому–либо нужна цѣлительная ложечка св. Пантелеймона?

// 31

А русское сердце легкоплавко. Оно охотно поддается трогательному. Нуждаясь въ очищеніи и исцѣленіи, оно безъ затрудненія раскрывается на призывъ кроткаго Великомученика.

* *

*

Монастырь святого врачевателя есть монастырь общежительный. Это значитъ, что его братія живетъ какъ одно цѣлое, ни у кого нѣтъ собственности, никакихъ личныхъ средствъ, хозяйства, стола. Общая и трапеза. Монастыремъ управляетъ избранный пожизненно игуменъ (нынѣ — глубоко уважаемый архимандритъ о. Мисаилъ) (6). Власть игумена въ общежительныхъ монастыряхъ неограничена. Основа этой жизни есть отсѣченіе личной воли и безпрекословное іерархическое подчиненіе. Безъ «благословенія» игумена ни одинъ монахъ не можетъ выйти за врата монастыря. Каждому изъ нихъ онъ назначаетъ «послушаніе», т. е. родъ работы. Такимъ образомъ, существуютъ монахи рыбаки, дроворубы, огородники, сельско–хозяйственные рабочіе, винодѣлы, пильщики, а изъ болѣе «интеллигентныхъ» профессій — библіотекари, «грамматики», иконописцы, фотографы и т. п. Сейчасъ въ Пантелеймоновомъ монастырѣ около пятисотъ человѣкъ братіи.

Какъ живутъ эти люди въ черныхъ рясахъ, наполняющіе четырехугольникъ корпусовъ вокругъ Собора?

День монастыря заведенъ строго, и движется по часовой стрѣлкѣ. Но такъ какъ все необычно на Аѳонѣ, то и часы удивительные: до самаго отъѣзда я не могъ къ нимъ привыкнуть. Это древній востокъ. Когда садится солнце, башенную стрѣлку ставятъ на полночь. Вся система мѣняется по времени года, надо передвигаться, приспособляясь къ закату. Въ маѣ разница съ «европейскимъ» временемъ выходитъ около пяти часовъ.

Такъ, утреня въ Пантелеймоновомъ монастырѣ начиналась при мнѣ въ шесть утра — въ часъ ночи по–нашему. Она продолжается до 4—4½ часовъ.

// 32

(Здѣсь и далѣе считаю по–европейски). За ней идетъ литургія — до 6 ч., слѣд. почти вся ночь уходитъ на богослуженіе — характерная черта Аѳона. До семи полагается отдыхъ. Съ семи до девяти «послушанія», почти для всѣхъ, даже глубокіе старики выходятъ на работу, если мало–мальски здоровы. (Въ лѣсъ, на виноградники, огороды. Вывозятъ бревна на быкахъ, на мулахъ сѣно и дрова). Въ девять утра трапеза. Затѣмъ до часу вновь послушаніе. Въ часъ чай и отдыхъ до трехъ. Послушаніе до шести вечера. Отъ половины пятаго до половины шестого въ церквахъ служатъ вечерни. Монаховъ на этихъ службахъ (дневныхъ) бываетъ мало — большинство на работѣ. Но вечерни читаютъ («вычитываютъ», какъ здѣсь выражаются) имъ и тамъ. Въ шесть вечера вторая трапеза, если это не постный день. Если же понедѣльникъ, среда или пятница, то вмѣсто трапезы полагается чай съ хлѣбомъ. Всдѣдъ за второй трапезой звонятъ къ повечерію, оно продолжается отъ семи до восьми. Далѣе идетъ «келейное правило», т. е. молитва съ поклонами въ келіи. Послѣ каждой краткой молитвы (7) монахъ передвигаетъ четку на одинъ шарикъ и дѣлаетъ поясной поклонъ. На одиннадцатомъ, большомъ шарикѣ кладетъ земной поклонъ. Такимъ образомъ рясофорный монахъ (низшая ступень постриженія) дѣлаетъ ежедневно шестьсотъ поясныхъ поклоновъ, манатейный около тысячи, схимникъ до полутора тысячи (не считая соотвѣтственныхъ земныхъ). На монашескомъ языкѣ это называется «тянуть канончикъ». Рясофоръ тянетъ его часа полтора, схимникъ до трехъ, трехъ съ половиной. Значитъ, рясофоръ освобождается около десяти, остальные около одиннадцати. Время до часу, когда начнется утреня, и есть основной сонъ монаха (два–три часа). Сюда добавляется еще нерѣдко одинъ утренній часъ и, быть можетъ, часъ среди дня послѣ чая. Такъ какъ у каждаго есть и свои кое–какія мелкія дѣла, отнимающія время, то надо считать, что

// 33

спятъ монахи не болѣе четырехъ часовъ, а то и менѣе.

Для насъ, мірскихъ, видящихъ эту жизнь, основанную на томъ, что ночью люди молятся, днемъ работаютъ, очень мало спятъ и очень дурно питаются — загадка, какъ они ее выдерживаютъ? Но живутъ. Доживаютъ до глубокой старости. (Сейчасъ большинство — старики). Притомъ основной типъ аѳонскаго монаха, какъ мнѣ кажется — типъ здоровый, спокойный и уравновѣшенный.

Бѣдность русскихъ монастырей сейчасъ очень велика. Нѣтъ Россіи, и нѣтъ поддержки оттуда. Къ счастью, есть земля, на ней лѣса, оливки и виноградники (8). Монахи ведутъ лѣсное хозяйство, покупаютъ на вырученное муку, ловятъ немного рыбы, имѣютъ свое вино и оливковое масло, овощи съ огородовъ. Бѣда, однако, въ томъ, что среди братіи слишкомъ мало молодыхъ. Это чрезвычайно затрудняетъ работу. Рабочія силы монастырей напряжены до крайности. Разумѣется, старики не могутъ такъ работать, какъ молодые. Значитъ, на болѣе молодыхъ ложится какъ бы двойное бремя. (Кромѣ своей братіи, мон. св. Пантелеймона поддерживаетъ и пустынниковъ, живущихъ въ горахъ и лесахъ, въ полной нищетѣ) (9).

* *

*

Гостепріимство, мягкость и привѣтливость къ пріѣзжимъ — отличительная черта аѳонцевъ. Но не только это касается гостей. За все свое пребываніе на Аѳонѣ могу ли припомнить раздраженіе, брань, недоброжелательство, вырывавшіеся наружу? Конечно, монахи не ангелы. Они люди. Въ большинствѣ «простого званія». Образованныхъ среди нихъ мало, но какая воспитанность, въ высшемъ смыслѣ! Манеры, движенія, рѣчь, поклоны — все проникнуто нѣкоторымъ эстетическимъ ритмомъ, который поражаетъ. Въ нихъ есть удивительное «благочиніе» и сравнительно съ «міромъ» боль-

// 34

шая незлобность и доброта. Думаю, во–первыхъ, что извѣстный типъ просто подбирается. Людямъ хищнаго, волчьяго склада все это чуждо, нѣтъ имъ интереса идти въ монастырь. Второе — качества природныя воспитываются. Нельзя «безнаказанно» по нѣскольку часовъ въ день слушать возвышеннѣйшую службу, пѣть, молиться у себя въ келіи, ежедневно до заката просить другъ у друга прощенія. Каждую недѣлю исповѣдываться и причащаться. Ясно. Что въ такой обстановкѣ надо ждать наибольшаго расцвѣта лучшихъ человѣческихъ свойствъ.

Итакъ, я жилъ въ своей комнатѣ на «фондарикѣ», окруженный необыкновенно благожелательнымъ и ласковымъ воздухомъ. На столѣ моемъ часто стояли розы. Два окна выходили на голубой просторъ неба и моря, нѣжная синева его замыкалась туманной линіей горъ полуострова Лонгоса. Между мною и моремъ старинный рѣшетчатый балконъ, перила его увиты виноградомъ, и сквозь лапчатую зелень море еще синѣй. Внизу плоская крыша библіотеки, далѣе корпусъ келій и направо купола Собора. Комната всегда полна свѣта и радостности. На бѣлыхъ стѣнахъ портреты молодыхъ великихъ князей, давно умершихъ, надъ входной дверью картина, изображающая Парижъ 50—60–хъ годовъ.

Гостинникомъ моимъ на этотъ разъ оказался неразговорчивый, но очень внимательный, умный и заботливый немолодой монахъ съ сѣдоватою бородою и старинно–правильнымъ лицомъ (думаю, въ русскомъ семнадцатомъ вѣкѣ были нерѣдки такіе лица) — о. Iоасафъ. Въ девять часовъ утра (по монастырски уже два!) онъ степенно являлся, кланялся и говорилъ:

— Кушать пожалуйте!

Я отрывался отъ своихъ книгъ и записей, переходилъ въ сосѣдній номеръ, такой же свѣтлый и пустынный, съ другими князьями и архіереями по стѣнамъ, съ тѣмъ же запахомъ мало–жилого помѣщенія. На столѣ

// 35

передъ диваномъ поданы уже блюда моего обѣда (въ первый, и должно быть въ послѣдній разъ въ жизни обѣдалъ я въ девять утра!). Мисочка рисоваго супа, остроголовыя маринованныя рыбки вродѣ килекъ, салатъ, жареная рыба, четвертушка краснаго аѳонскаго вина.

— Ужъ не взыщите, конечно, въ прежнія времена не такъ бы васъ угостили…

Я увѣряю, что все превосходно, да и дѣйствительно, хорошо, вѣдь это монастырь. О. гостинникъ чинно кланяется и уходитъ. Я обѣдаю въ одиночествѣ. Какъ и во всемъ, касающемся быта, въ монастырской гостиницѣ чувствуешь себя особенно. Всегда казалось мнѣ, въ воздухѣ заботы обо мнѣ, внимательной благожелательности, что я моложе своихъ лѣтъ, и что вообще вѣкъ иной: я еще несмышленый барчукъ, надо ко мнѣ дядьку, который бы наблюдалъ, чтобы я какъ слѣдуетъ поѣлъ, не переутомлялся бы на службахъ, не заблудился бы ненарокомъ въ монастырскихъ корридорахъ.

Въ положенную, вѣрно разсчитанную минуту (я пообѣдалъ), дверь отворяется.

— Что же вы рыбки-то не докушали?

— Покорно благодарю, сытъ.

О. Iоасафъ подаетъ на подносѣ еще стаканъ розоваго, сладковатаго аѳонскаго вина. Его движенія такъ же медлительны и музыкальны, какъ если бы онъ выходилъ изъ алтаря со св. Дарами.

Это вино и совсемъ неплохое. Лишь къ концу своего пребыванія на Аѳонѣ узналъ я, что сами монахи пьютъ его разъ въ году, по одному стаканчику.

* *

*

Въ воскресенье о. игуменъ пригласилъ меня на общую трапезу. По окончаніи литургіи всѣ монахи собрались въ огромной трапезной — какъ обычно въ аѳонскихъ монастыряхъ, узкой и длинной, высокой залѣ, украшенной живописью. Головное мѣсто безко-

// 36

нечнаго стола игуменское. Недалеко отъ входа кафедра для чтеца, на нее ведетъ витая лѣстница. Золотой орелъ съ наклоненной головой какъ бы устремляетъ, несетъ на своихъ простертыхъ крыльяхъ драгоцѣнное слово мудрости.

Мы нѣкоторое время ждали о. Мисаіла, игумена, уже находясь на своихъ мѣстахъ. Когда онъ вошелъ, въ епископской (10) лиловой мантіи съ золотыми отворотами на груди, въ клобукѣ, съ двурогимъ посохомъ, всѣ поднялись, запѣлъ хоръ.

О. Мисаілъ держится съ той глубоко–русской, народной простотой и твердостью, которой чужда всякая рисовка. Одинаково увѣренно и крѣпко служитъ онъ, и читаетъ баритономъ Шестопсалміе, и даетъ цѣловать руку, и самъ кладетъ земные поклоны, и слушаетъ, какъ ему поютъ «Исполаите деспота». Послѣ молитвы и благословенія «предстоящихъ яствъ» игуменъ садится, въ подобающемъ окруженіи, и садимся мы. Особенность трапезы Пантелеймонова монастыря та, что кушанья подаются всѣ одновременно, и монахи придаютъ этому извѣстное значеніе: освящается все, что стоитъ на столѣ, т. ч. не освященнаго никто ничего не ѣстъ.

На кафедру, къ золотому орлу, взошелъ чтецъ и началъ чтеніе, а мы стали «трапезовать», и тутъ своими глазами можно было уже убѣдиться въ «святой бѣдности» монастыря. Воскресный, т. е. улучшенный обѣдъ состоялъ изъ мисочки рисоваго супа, куска хлѣба и кусочка рыбы — не той, что подавали мнѣ въ номеръ, а «баккалары», рода греческой трески (въ будни и ея нѣтъ) — не дай Богъ никому такой рыбы, у нея противнѣйшій запахъ, несмотря на то, что она свѣжая. Но она дешева, ее ѣдятъ простолюдины–греки. Запивать все это можно было квасомъ очень плохенькимъ. И дали по стаканчику вина (для праздника). Мяса въ русскихъ аѳонскихъ монастыряхъ не ѣдятъ вовсе. (въ греческихъ допускается). На трапезѣ выступила еще од-

// 37

на черта общежительнаго монастыря: предъ лицомъ бѣдности здѣсь всѣ равны. Столъ игумена въ лиловой мантіи, его намѣстника, архимандритовъ и іеромонаховъ совершенно тотъ же, что и послѣдняго рясофора, трудящагося съ «мулашками».

Ѣли въ молчанѣи. Окончивъ. Вновь поднялись, игуменъ вышелъ впередъ. Начался «чинъ панагіи» — какъ бы молебенъ съ благословеніемъ хлѣбовъ. Я не помню точно его содержаніе. Но ясно осталось въ памяти, что всѣ по–одиночкѣ проходили мимо благословлявшаго о. игумена, монахъ подавалъ каждому съ огромнаго блюда кусочекъ благословеннаго хлѣба, такъ обильно окуриваемаго ладаномъ изъ особой кадильницы («кація» — плоская, съ ручкой), что и во рту онъ благоухалъ. Хлѣбъ этотъ запивали св. водой. Помню золотое солнце, игравшее лучами сквозь окно въ нѣжно–сиреневомъ дыму кажденія, помню три фигуры у самыхъ дверей, низко кланяшіеся каждому выходившему: чтецъ, поваръ и трапезарь. Они просятъ прощенія, если что–нибудь было не такъ. Въ будни же они, въ знакъ смиренія, и прося о снисхожденіи къ себѣ, лежатъ распростершись передъ входящими.

Таковъ древній аѳонскій обычай.

* *

*

Все это можетъ показаться страннымъ и далекимъ человѣку нашей пестрой культуры.

Что дѣлать. Священнодѣйственность — очень важная, яркая черта монашеской жизни. Входя къ вамъ въ комнату, монахъ всегда крестится на икону и кланяется ей. Встрѣчая другого, если самъ онъ іеромонахъ, то благословляетъ. Если встрѣтилъ іеромонаха простой монахъ — подходитъ подъ благословеніе. Встрѣчаясь съ игуменомъ, земной поклонъ. Садясь за столъ, непремѣнно читаетъ молитву. Iеромонахъ, кромѣ того, благословляетъ «яства и питія».

// 38

Это непривычно для мірянина. Но въ монастырѣ вообще все непривычно, все особенное. Монастырь — не міръ. Можно разно относиться къ монастырямъ, но нельзя отрицать ихъ «внушительности». Нравится ли оно вамъ, или нѣтъ, но здѣсь люди дѣлаютъ то, что считаютъ первостепеннымъ. Монахъ какъ бы живетъ въ Богѣ, «ходитъ въ немъ». Естественно его желаніе пріобщить къ Богу каждый шагъ своей жизни, каждое какъ будто будничное ея проявленіе. Понявъ это, ставъ на иную, высшую чѣмъ наша, ступень отношенія къ міру, мы не удивимся необычному для свѣтскаго человѣка количеству крестныхъ знаменій, благословеній, молитвъ, кажденій монашескаго обихода.

Здѣсь самую жизнь обращаютъ въ священную поэму.

‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑

// 39