// БОРИС
ЗАЙЦЕВ. В ПУТИ.
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ВОЗРОЖДЕНІЕ – LA RENAISSANCE 73, Avenue des Champs Elysées. Париж, 1951.
ПУТЬ
Марья Михайловна сидѣла в столовой у стола. Анна за самоваром. В окнѣ блѣдно-синѣли сумерки. Дальнiе снѣга смывались в них и как бы таяли.
От самоварнаго
пара окно стало запотѣвать. Угли краснѣли сквозь рѣшеточку
мѣднаго поддувала.
Передав чашку Марьѣ Михайловнѣ,
Анна правой рукой взяла со стола большой конверт, повертѣла
его, опять положила. Глаза ея были красны.
– Этот пакет пришел третьяго дня. Все тут и валяется. Знаете, что в нем?
Марья Михайловна
подняла глаза.
– Нѣт.
– Тульская консисторiя извѣщает Аркадiя Ивановича, что развод окончен.
Она чуть-чуть усмѣхнулась.
– Мы могли-бы теперь обвѣнчаться.
Она зажгла спичку,
закурила, минуту помолчала. Огонек отсвѣчивал в
углах глаз, гдѣ остановилось по слезѣ.
– Я давно чувствовала…
а когда вы велѣли его остричь, и совсѣм поняла. Он для меня стриженый стал немножко дргуим… в родѣ какого-
// 165
то бѣднаго
татарина. Я все на него смотрѣла и думала: «это
вот он и есть, Аркаша, кого люблю».
Она встала, подошла к
полуоткрытой двреи, прислушалась. В домѣ было тихо. Но особая, нечеловѣческая
тишина шла из этой комнаты.
Анна вернулась.
– Он был со мной так
ласков! Знаете, по ночам, когда так ужасно задыхался… несмотря на эти ванны! –
я ему растирала грудь, спину… будто легче становилось. Он все мнѣ руку цѣловал, и
так глядѣл на меня… Еще третьяго
дня, я подошла, он взял мою руку, поднес к глазам, стал по вѣкам
водить. Что это он хотѣл выразить? А мнѣ сказал, тихо, но внятно: «я очень рад, что ты здѣсь со мною. Я… тебя – Анна запнулась: очень
люблю».
– Слава Богу, что вы
могли с ним теперь быть.
– Да. Я и всегда с ним
буду… Да, он еще говорил, раза два, знаете, его любимое, он и здоровый это
повторял нерѣдко: «не судите, да не судимы
будете». Он все считал себя большим грѣшником,
и что его пожалѣть надо.
Вошла Арина.
– Ну, что, Анна
Ивановна, я Семену говорю: дядя Семен, там сосна-то у вас срѣзана
и досточки напилены, попроси мужичков, поклонись, что
мол уступите нам для гробика. Он хоть барин длинный был, на него, конечно,
доска идет порядочная, да вѣдь и сосёнка то из ейнаго-же сада. Понятно сад теперь обчественный,
а вы мол все-таки уважьте. Ну, ничего,
// 166
уважили. Дядя Семен гробик ладит. Даже завтра
пойдут могилу рыть.
– Его не только ваши,
а и по округѣ мужики любили, сказала Марья
Михайловна. – Всѣ жалѣют.
– А чего он злого дѣлал? За что его нелюбить?
Настоящiй барин, видный…
Арина слегка сапнула носом.
– Раньше своих лѣт скончались…
Анна встала,
направилась в его комнату. Арина кивнула на нее.
– Ну, как-же так не убиваться… Жениться хотѣл,
честь честью…
Анна довольно долго
пробыла там. Когда возвратилась, в столовой было почти темно. Самовар скупо
бурлил. Краснѣли его угольки.
– Я опять у вас
переночую, сказала Марья Михайловна.
– Благодарю вас.
И онѣ
провели вмѣстѣ этот зимнiй
вечер. В комнатѣ Аркадiя
Иваныча зажглись двѣ свѣчи, а онѣ долго сидѣли в той-же столовой, затопив
голландку и не зажигая огня. Анна не закрыла дверец печки, и веселый,
красно-золотой огонь танцовал, прыгал по полѣньям, дрожал пятнами по желѣзному
листу, по полу, обоям. Говорили мало. Обмѣнивались
нѣсколькими словами. Вспоминали ушедшiя мелочи.
Взошел мѣсяц. Его свѣтлые
ковры, полные легкаго дыма, легли из окна, медленно
переползали по полу, одѣли угол стола,
спустились по ножкам, подбирались к шахматному столику в простѣнкѣ.
// 167
Около полуночи Марья
Михайловна объявила, что пора спать.
– Вам надо именно
заснуть, сказала она Аннѣ.
Потом обняла ее,
прижалась полной щекой к ея шеѣ,
шепнула:
– Я знаю, я все знаю…
Все таки, надо силы беречь. Я вам дам снотворнаго.
– Хорошо, покорно отвѣтила Анна. Но перед сном мнѣ
хочется пройтись. Я вернусь скоро.
И надѣв
шубейку, вышла в сѣни.
Дверь, как и тогда,
когда впервые, с чемоданчиком вошла она в этот дом, была незаперта.
Но теперь это не удивило и не огорчило ее.
Она пошла по дорожкѣ, протоптанной в саду по тому краю, откуда снѣг сдувало, его было тут немного. Слабо, но
таинственно гудѣли березы, окаймлявшiя
четырехугольник фруктоваго сада. Анна дошла до конца.
Дальше начиналось поле с дорогою у самой канавы.
Тусклое поле сiяло, мрѣло в блѣдно-опаловом свѣтѣ.
Мѣсяц в блѣдно-радужном
кольцѣ недосягаемо бѣжал
за облаками.
Было тихо. Лишь собака
очень, очень далеко, точно с того свѣта, глухо
лаяла. Ясно виднѣлся парк Серебрянаго
и лѣс направо.
Аннѣ стало немного
холодно. Не отдавая себѣ отчета, она
обернулась. В домѣ свѣтилось
одно окошко.
…Может быть, он был и
тут, в этом лунном дыму, может быть, чтобы достать, досягнуть до него, разлившагося невѣдомым свѣтом, надо
// 168
еще куда-то дальше пройти, в неизвѣстную комнату…
Донеслось поскрипыванiе полозьев. Анна вновь перевела взор на дорогу.
Так когда-то ждала она его у сада в Мартыновкѣ,
осенью, но тогда слабо позвякивали дрожки. Теперь все яснѣе
скрипѣли розвальни. Была видна уже лошадь,
шедшая средней рысью. Анна спустилась на дорогу. Лошадь вдруг захрипѣла, заиграла ушами и перешла на шаг. Потом
боязливо остановилась. Лежавшiй в розвальнях человѣк в тулупѣ с
поднятым воротником очнулся и сѣл.
– Фу-ты, ну-ты… это куда-же нас занесло?
Он тронул лошадь
вожжей и обратился к Аннѣ:
– А ты что за фигура?
– Да ничего. Просто
стою.
– Вижу, что стоишь…
Фу. Дьявольщина, задремал… да гдѣ мы это?
Выселки, что-ли?
– Нѣт.
Машистово. Здѣсь барскiй сад, а тем деревня.
Человѣк откинул ворот тулупа,
обтер короткiе усы, окончательно очухался и полѣз доставать папиросу.
– Значит, тут Аркадiй Иванов живет?
– Да, отвѣтила Анна. – Жил. Он вчера умер.
– Умер! Скажи
пожалуйста!
На проѣзжаго
это произвело непрiятное впечатлѣнiе.
Он быстро чиркнул спичкой, сдѣлав руки
корабликом зажег в них папиросу и взялся за рукавицы. Теперь Анна довольно ясно
разглядѣла над короткими усами широкiй нос и маленькiе[1],
острые глаза.
// 169
– А ты кто? спросила
она.
Он тронул вожжи,
ухмыльнулся.
– Помер!! А я к нему
все собирался. Я и тебя теперь знаю… латышова
племяшка…
– Как тебя звать?
крикнула Анна, сама не зная почему.
Лошадь шла уже рысью. Проѣзжiй обернулся и захохотал.
– Чай не новый год[2]!
Ну, изволь: Трофимом.
И стеганул коня. Анна
постояла, медленно пошла домой. «Трушка, тот, что зарѣзал ефремовскую
барыню!»
// 170