// Борисъ Зайцевъ. АѲОНЪ. YMCA PRESS. Paris 1928.

 

Пантократоръ, Ватопедъ и Старый

Руссикъ

 

 

Когда наша ладья подходила къ Пантократору, онъ сiялъ еще въ вечерней зарѣ, подымаясь круто надъ моремъ башнею, крѣпостными стѣнами и балкончиками. Мы свернули налѣво и узкимъ проливомъ вошли въ небольшую, уютную бухточку, совсѣмъ закрытую отъ волнъ. У пристани разгружался каикъ. Два монаха–рыболова выплывали въ море на лодочкѣ. Чинно гуляли эпитропы. Молодые албанцы съ мулами покорно дожидались чего–то. На холмѣ, въ лѣсахъ и зелени, бѣлѣлъ и горѣлъ яркимъ стекломъ русскiй скитъ пророка Илiи.

Послѣ лавры св. Аѳанасiя Пантократоръ кажется второсте-пеннымъ. Онъ не поражаетъ, но даетъ ясный образъ греческаго монастыря съ удивительными вратами, башнею, соборомъ и темными, неблагоуханными корридорами келiй и гостиницы.

Я провелъ въ этомъ Пантократорѣ ночь совершенно безсонную. Она доказала, сколь Грецiя есть востокъ и экзотика, и какъ эта экзотика даетъ себя чувствовать огнемъ насѣкомыхъ. Спасаясь отъ нихъ, пришлось сидѣть и полулежать на лавкѣ (или диванѣ) у окна, выходившаго на море. Какъ и въ Лаврѣ, рамы были подъемныя. Такъ прошла ночь, по красотѣ рѣдкостная — въ глухiе часы ея красно сiялъ дискъ встающей луны и широкая, ослѣпительно–серебряная, мелко–чешуйчатая дорога шла моремъ прямо къ подножiю Аѳона, чернѣвша-

 

// 75

 

го страшною кручею. Утромъ все побѣлѣло и засиреневѣло. Аѳонъ сталъ нежуткимъ. Тонко–лиловое очертанiе его съ глубокими утренними провалами ущелiй и мохнатой шерстью лѣсовъ, лысинами скалъ — приняло очаровательную нѣжность. Магическая ночью луна растаяла. И, наконецъ, теплымъ карминомъ тронулъ «Эосъ» верхушку Святой Горы, церковку Преображенiя.

Вотъ и не пожалѣешь о безсонныхъ часахъ.

Утро въ самомъ монастырѣ дало артистическую радость: Архимандритъ Аѳанасiй («дидакторъ теологiи»), любезный и просвѣщенный греческiй монахъ, показалъ въ соборѣ такого Панселина, равнаго которому не видѣлъ я и в Кареѣ. Тутъ въ литiйномъ притворѣ сохранились не–реставрированными двѣ–три его фрески (одна особенно прекрасна — Iоаннъ Предтеча). Что о нихъ скажешь? Думаю, что рука этого художника надѣлена была безмѣрною свободой, первозданной самопроизвольностью.

Генiй есть вольность. Нѣтъ преграды, все возможно, все дозволено. Великое и легкое, самотекущее, вотъ основное, кажется, въ «волшебной кисти Панселиновой», въ кисти византiйскаго Рафаэля.

 

*    *

*

 

Новая лодка и новый гребецъ, и такое же тихо–расплавленное утро, какъ и вчера, сонныя воды, блѣдные острова. Завиднѣлся вдали дымокъ парохода — висѣлъ протяженною струйкой въ небѣ, а потомъ все смѣшалось, не скажешь, было ли, или казалось.

Идемъ рядомъ съ берегомъ. Тутъ еще тише, еще легче грести. Скалы пустынны! Онѣ обрываются въ море почти отвѣсно, обнажая пласты горныхъ породъ — красные, кирпично–рыжiе, блѣдно–зеленые. О. Пинуфрiй, придерживая рукою уголъ платочка, подложеннаго подъ камилавку, закрывающаго ему шею, всматри-

 

// 76

 

вается въ изломы и излагаетъ свои космогоническiя теорiи. Гребецъ вдругъ дѣлаетъ знакъ молчанiя, и лишь слегка касается воды веслами. Подплываемъ къ пещерѣ. Камень загораживаетъ половину входа. Но протокъ есть, сапфирно–зеленое стекло уходитъ вглубь, въ таинственную тьму. Гребецъ шопотомъ объясняетъ что–то о. Пинуфрiю.

Оказывается, здѣсь живутъ тюлени. Если стать вотъ какъ мы, сбоку за утесомъ, то можно увидѣть, какъ они выплываютъ на волю, нѣжатся на солнцѣ, играютъ, плещутся — цѣлый выводокъ.

Припекаетъ. Лодка слегка поколыхивается въ томъ неопредѣленно–безбрежномъ дыханiи, что есть жизнь моря. По лицу о. Пинуфрiя, изъ–подъ защиты ладони вглядывающагося въ берегъ, слабо текутъ золотисто–водяные блики. Мы ждемъ. Не полдень ли это Великаго Пана, не подстережемъ ли тутъ вмѣсто сонныхъ тюленей скованную, въ полудремѣ томящуюся Афродиту–Морфо?

Внезапно легкая тѣнь наплываетъ, одѣваетъ своимъ полусумракомъ, ломаясь, быстро взбѣгаетъ по скаламъ. Афродиты–Морфо не было. Не увидали мы и тюленей — стало быть, полѣнились они въ жару заявляться предъ иностранцемъ. Поднявъ головы, зато увидали орла аѳонскаго. Плавно протекъ онъ надъ нами на крылахъ твердыхъ, недвижныхъ.

 

*    *

*

 

Ватопедъ открылся въ глубинѣ овальнаго, довольно правильнаго залива. Невысокiе, мягкiе холмы окружаютъ его, есть нѣчто привѣтливое, покойное въ этомъ какъ бы «итальянизирующемъ» пейзажѣ. Самъ монастырь — сложная мозаика пестрыхъ зданiй, башенъ, стѣнъ, зубцовъ, вратъ. У воды пристань, лодки, даже рыбачiй поселокъ. На недвижной въ заливѣ лодочкѣ прочно расположился монахъ съ рыболовной снастью.

 

// 77

 

О. Пинуфрiй сообщилъ мнѣ, что это одинъ изъ правителей монастыря — большой любитель рыбной ловли.

Ватопедъ послѣ Лавры — важнѣйшая обитель Аѳона. Богатствомъ онъ Лаврѣ врядъ ли уступитъ, древностiю также. Его разграбленiе сарацинами въ IX столѣтiи уже историческiй фактъ.

Это очень культурный и ученый монастырь. Въ XVIII вѣкѣ при немъ была даже Духовная Академiя, основанная виднѣйшимъ богословомъ того времени. (Къ сожалѣнiю, Академiя эта просуществовала недолго. Духъ ея былъ признанъ слишкомъ новаторскимъ и ее закрыли). Затѣмъ, въ Ватопедѣ лучшая на Аѳонѣ библiотека. Монахи считаются  самыми образованными, болѣе другихъ изысканы и утончены, даже изящнѣй одѣваются. Монастырь гораздо чище и благоустроеннѣй другихъ. Въ Ватопедѣ есть — и это внушаетъ даже нѣкоторый трепетъ русскимъ — электрическое освѣщенiе! Но вотъ черта, за которую ватопедцевъ на Аѳонѣ осуждаютъ: монастырь принялъ новый стиль*). Это вовсе не въ духѣ Аѳона. Вопросъ о стилѣ здѣсь стоитъ остро — Вселенскiй Патрiархъ ввелъ его въ греческой церкви, но Аѳонъ есть Аѳонъ, за нимъ вѣковая давность и вѣковая традицiя — Патрiарху онъ не подчинился и живетъ по старому.

— Лучше умремъ, — говорили мнѣ русскiе монахи, — а новаго стиля не примемъ. Нынче стиль, а завтра латинство появится.

Когда въ великолѣпной, чистой и тихой залѣ съ безшумнымъ ковромъ во всю комнату, свѣтлыми окнами и балкономъ на синiй заливъ, охваченный холмами, дожидались прiема, что–то среднее мнѣ показалось между Ассизи и гостиницею въ Неаполѣ.

Мы провели въ Ватопедѣ очень прiятный, нѣсколько «итальянскiй» и ренессансный день. Конечно, какъ и въ Лаврѣ, посѣтили соборъ, прикладывались къ много-

 

// 78

 

численнымъ ватопедскимъ святынямъ, слушали литургiю, но изъ всѣхъ осмотровъ этого монастыря ярче всего осталась въ памяти библiотека, а въ самой библiотекѣ такая «свѣтская», но замѣчательная вещь, какъ Птолемеевы географическiя карты (если не ошибаюсь, XI вѣка).

Лавра св. Аѳанасiя одно время отпала въ «латинство» (при Михаилѣ Палеологѣ). Ватопедъ, напротивъ, претерпѣлъ даже мученичество: за нежеланiе принять унiю игуменъ Евфимiй былъ утопленъ, а двѣнадцать iеромонаховъ повѣшено. Въ Лаврѣ преданiе указываетъ кладбище монаховъ–отступниковъ. — Ватопедъ могъ бы показать могилы своихъ исповѣдниковъ въ борьбѣ съ западомъ. И все–таки Лавра — монастырь густо–восточный, Ватопедъ же несетъ легкiй налетъ запада. Даже легенды связываютъ его съ западомъ.

Основанъ онъ, будто бы на мѣстѣ, гдѣ подъ кустомъ нашли выброшеннаго въ кораблекрушеніи царевича Аркадія, будущаго императора (брата Гонорія), который плылъ изъ Рима въ Константинополь и здѣсь былъ застигнутъ бурей (V–й вѣкъ).

Далѣе, и сестра его, знаменитая Галла Плацидія, имѣетъ къ монастырю отношеніе.

Кто бывалъ въ Равеннѣ, помнитъ удивительный ея мавзолей съ саркофагами, синею полумглою, таинственнымъ сіяніемъ синефонныхъ мозаикъ. Въ юности съ увлеченіемъ читалось объ этой красавицѣ, черные глаза которой и сейчасъ смотрятъ съ мозаичнаго портрета. Бури, драмы, любовь и политика, роскошь и бѣдствія, мужество и величіе заполнили ея жизнь. Радостно было открыть въ Ватопедѣ слѣдъ героини.

Легенда о Галлѣ Плацидіи довольно загадочна. Въ тѣ времена женщинамъ не былъ еще закрытъ доступъ на Аѳонъ. Она пожелала проѣздомъ изъ Рима въ Константинополь посѣтить Ватопедъ. Но когда входила боковыми вратами въ храмъ Благовѣщенія, таинствен-

 

// 79

 

ный голосъ Богоматери остановилъ ее, какъ бы ей запретилъ. Императрица пала на помостъ и принялась молиться. Но не вошла. Позже на этомъ мѣстѣ она приказала изобразить ликъ Богоматери. Икона существуетъ и теперь, въ нишѣ у входа. Но что значитъ разсказъ? Почему запретила ей Пречистая войти? Былъ ли остановленъ Западъ въ лицѣ ея? Или остановлена именно женщина — яркой выразительницей женскаго Плацидія была несомнѣнно, и тогда это какъ бы предвозвѣстіе запрещенія женщинъ на св. Горѣ — или, наконецъ, черта нѣкой личной судьбы Галлы?

Кто знаетъ. Икона же въ нишѣ сохранила названіе Предвозвѣстительницы, а монастырь Ватопедскій, со своею библіотекою, учеными монахами, комфортомъ и изяществомъ, хорошимъ столомъ, григоріанскимъ календаремъ, элегантными рясами монаховъ, великолѣпнымъ виннымъ погребомъ, удержалъ оттѣнокъ нѣкоего православнаго бенедиктинизма.

 

*    *

*

 

Предъ закатомъ мы съ о. Пинуфріемъ и молодымъ чешскимъ поэтомъ Мастикомъ гуляемъ за монастыремъ по тропинкѣ вдоль каменнаго желоба свѣтлой горной воды, по склону ущелья, подъ гигантскими каштанами, платанами, среди кипарисовъ и оливокъ. Теплая, мѣстами золотящаяся тѣнь. Кое–гдѣ скамейки. Иногда встрѣчаемъ монаха.

Тутъ можно именно «прогуливаться» въ тишинѣ и благоуханіи, очищаясь прелестью вечера, вести спокойные діалоги, неторопливо отвѣчая на поклоны встрѣчныхъ каливитовъ, пробирающихся въ монастырь за кускомъ хлѣба или «окомъ» (греческая мѣра) масла. Можетъ быть, богословъ Булгарисъ, основатель Ватопедской Академіи, и бесѣдовалъ здѣсь съ учениками. Мы Булгариса не встрѣтили. Но въ золотомъ сіяніи вечернихъ лучей сидѣли на скамейкѣ съ учтивымъ и воспитаннымъ монахомъ–грамматикомъ, не молодымъ и

 

// 80

 

изящнымъ, любезно обмѣнялись нѣсколькими фразами по–французски.

Во всѣхъ монастыряхъ Аѳона принято, что вышедшіе возвращаются до заката, въ этомъ есть глубокая поэзія. Солнце скроется, и конченъ земной день, нечего путать и волновать мірозданіе своими выдумками. Запираютъ тройные врата, въ наступающей ночи лампада будетъ краснѣть передъ образомъ надвходнымъ — Спасителя ли, Богоматери, и привратникъ укроется въ свою ложу.

Мы такъ занялись этой прелестной прогулкой, что едва не опоздали. Пришлось торопиться, и дома двое монаховъ накрывали ужъ намъ столъ, когда мы воротились.

О. Пинуфрій легъ раньше. Мы съ чешскимъ юношей долго сидѣли на балконѣ. Холмы вокругъ сливались въ сумракѣ, за ними собралась туча и зеленоватыя зарницы вспыхивали. Въ ихъ мгновенномъ блескѣ разорваннымъ, лохматымъ казался пейзажъ. Его мягкая котловина, фермы, отдѣльные черные кипарисы при нихъ, щетинка лѣсовъ по гребнямъ напоминали Тоскану, окрестности Флоренціи. Мы вспоминали чудесный обликъ ея, говорили о Рильке, поэзіи и путешествіяхъ.

Во дзорѣ[1] Ватопеда зажглись электрическіе шары, темнота отъ нихъ стала гуще. Въ дверь изъ корридора потянуло теплой, легкой струей.

 

*    *

*

 

Утромъ два осѣдланныхъ мула подъ пестрыми потниками ждали насъ у входа. При свѣтломъ, еще нежаркомъ солнцѣ мы тронулись въ гору по направленію Стараго Руссика (14).

Майское путешествіе на мулѣ по горамъ и влажно–прохладнымъ лѣсамъ Аѳона! Впереди широко, слегка коряво ступаетъ по неровнымъ камнямъ проводникъ

 

// 81

 

Мулы слѣдятъ за его движеніями, повторяютъ ихъ. Мы покачиваемся въ сѣдлахъ. Дорога все вверхъ.

Слѣва развалины Ватопедской Академіи. Тянутся аркады водопровода — послѣдніе знаки западной культуры уходящаго монастыря. За ними сине–молочное море въ сіяніи. Острова. Вновь кукуетъ аѳонская кукушка. Мы вступаемъ въ непробудные лѣса, въ гущу прохладной, нетронутой — влажной зелени, пронизанной теплымъ свѣтомъ. Внизу скитъ Богородицы Ксилургу, гдѣ при Ярославѣ посѣлились русскіе, и откуда въ 1169 году вышли въ Старый Руссикъ. Далѣе, сквозь стволы каштановъ мелькаетъ знакомый Соборъ Андреевскаго скита, Карея пестрымъ пятномъ. Мулы бредутъ теперь по ровному. Мы на хребтовой тропѣ. Мѣстами открываются синія дали полуострова къ Ѳракіи, все лѣса и лѣса, очертанья заливовъ и бухтъ, а потомъ вновь сине–молочное, туманно–сіяющее море — уже склонъ западный.

Когда послѣ трехчасоваго пути изъ–за дубовъ, орѣховъ, за вырубкою по скату выглянулъ Старый Руссикъ, Византія окончилась.

Полянка среди дикихъ лѣсовъ, неказистая стройка въ тѣни огромныхъ деревъ, недодѣланный новый соборъ — все глухое, запущенное, такъ запрятанное, что нескоро его и разыщешь. Бѣдность и скромность. Темноватая лѣсенка, небольшая трапезная въ родѣ какого–нибудь средне–русскаго монастырька.

Пахнетъ тутъ сладковато–кисло, щами, квасомъ, летаютъ вялыя мухи. Никакіе Комнены или Палеологи сюда не заглядывали. Но это колыбель наша, русская, здѣсь зародилось русское монашество на Аѳонѣ — отсюда и распространилось.

Наше явленіе походило на приходъ марсіанъ: рѣдко кого заноситъ въ эту глушь. Скоро мы хлебали ужъ монастырскій супъ. Съ любопытствомъ и доброжелательнымъ удивленіемъ глядѣли на насъ русскіе сѣрые

 

// 82

 

глаза, простыя лица полумонашескаго, полукрестьянскаго общежитія.

Пришелъ съ огорода о. Васой съ живыми и веселыми глазами лѣсного духа, весь заросшій сѣдѣющимъ волосомъ, благодушный, полный и какой–то уютный. Узнавъ, что я изъ Парижа, таинственно отвелъ въ сторонку и справился объ общемъ знакомомъ — его другѣ. Получивъ вѣсть пріятную, о. Васой такъ просіялъ, такъ хлопалъ себя руками по бокамъ, крестился и присѣдалъ отъ удовольствія, что на все наше недолгое бытіе въ Руссикѣ остался въ восторженно–размягченномъ состояніи.

— Ну и утѣшили, ужъ какъ утѣшили, и сказать не могу! — говорилъ онъ мнѣ, показывая скромные параклисы Руссика, гдѣ нѣтъ ни жемчужныхъ крестовъ, ни золотыхъ чашъ, ни безценныхъ миніатюръ на Псалтыряхъ.

— Пожалуйте, сюда пожалуйте, тутъ вотъ пройдемъ къ пиргу св. Саввы…

Мы заглянули въ залитую солнцемъ галерейку — вся она занята разложенными для просушки маками, жасминами и розами — на нихъ о. Васой настаиваетъ «чай».

— Это мое тутъ хозяйство, вотъ, утѣшаемся…

Сладковатый и нѣжный запахъ стоялъ въ галлерейкѣ. Темнокрасные лепестки маковъ, переходящіе въ черное, и пунцовый пухъ розъ, все истаивало, истлѣвало подъ аѳонскимъ солнцемъ, обращалось въ тончайшія какъ бы тѣни Божьихъ созданій, въ полубезплотныя души, хранящія, однако, капли святыхъ благоуханій.

О. Васой вдругъ опять весело засмѣялся и слегка присѣлъ, вспомнивъ что–то, его зеленоватые глаза заискрились.

— Прямо какъ праздникъ для меня нынче, ужъ такъ вы меня порадовали, прямо порадовали!

 

// 83

 

И о. Васой, цвѣтоводъ и, кажется, пчеловодъ Руссика, веселое простое сердце, повелъ меня въ древнюю башню, главную святыню монастырька, откуда нѣкогда царевичъ сербскій Савва, впослѣдствіи прославленный святой, сбросилъ посланнымъ отца царскія свои одѣжды, отказавшись возвратиться во дворецъ, избравъ безхитростный путь о. Васоя.

 

‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑‑

 

// 84

 



*)  Впрочемъ, частично, не всѣ монахи ватопедскiе признали его.

[1] В тексте ошибочно: во зворѣ