Т-во «КНОГОИЗДАТЕЛЬСТВО ПИСАТЕЛЕЙ ВЪ МОСКВѢ»
ДЕШЕВАЯ БИБЛIОТЕКА № 38
БОРИСЪ ЗАЙЦЕВЪ
СМЕРТЬ
Москва — 1918 г.
// титул
Типографiя К. Л. Меньшова, Арбатъ, Никольскiй пер.., д. 21.
1918
// оборот титула
СМЕРТЬ
Когда въ комнатѣ выставили рамы, и Павелъ Антонычъ вдохнулъ апрѣльскiй воздухъ, увидѣлъ блѣдное небо, воробьевъ, слабую зелень въ садикѣ, онъ понялъ, что это его послѣдняя весна. Мысль о концѣ не испугала его; она только яснѣе опредѣлила его положенiе.
– Какой воздухъ! – сказалъ онъ женѣ. – Какъ хорошо! Ты доставила мнѣ большое удовольствiе.
– Не холодно? – спросила Надежда Васильевна. Теперь во всѣхъ ея словахъ и мысляхъ было одно: какъ бы не повредить Павлу Антонычу, какъ бы помочь.
– Нѣтъ, – онъ вздохнулъ глубоко. – Легче. Дышать свободнѣе.
Надежда Васильевна поцѣловала его въ лобъ и вышла. Цѣлый день онъ былъ покоенъ, молчалъ, не задыхался. Все время смотрѣлъ въ садикъ и къ вечеру попросилъ посыпать на балконѣ зеренъ для воробьевъ. При этомъ улыбнулся, сказалъ:
– Весело на нихъ смотрѣть.
Слѣдующiй день и вся недѣля прошли спокойно. Казалось даже, что зловѣщiе отеки уменьшаются. Но самъ Павелъ Антонычъ измѣнился. Онъ часами глядѣлъ на воробьевъ, не читалъ, и въ его глазахъ, къ которымъ такъ привыкла Надежда Васильевна, она видѣла упорныя, тайныя мысли.
// 3
– Павелъ Антонычъ, – спросила она разъ: – о чемъ ты думаешь? Отчего ты мнѣ ничего не скажешь?
– О чемъ думаю?
Онъ засмѣялся.
– О духовномъ завѣщанiи.
– Зачѣмъ ты говоришь такъ? Павелъ Антонычъ!
Онъ сталъ серьезнѣе.
– У меня, Надежда, есть съ тобой разговоръ.
Но потому ли, что не додумалъ до конца, или докторъ помѣшалъ, онъ отложилъ объясненiе.
Наконецъ, въ первыхъ числахъ мая, когда садъ былъ уже въ зелени, весело звонили въ монастырѣ и Павла Антоныча выносили на балконъ, онъ сказалъ женѣ:
– Прятаться нечего, Надежда. Очень прiятно жить весной, но… ты понимаешь, однимъ словомъ. Такъ вотъ. – Онъ перевелъ дыханiе. – Ты любила меня очень. Очень.
– Вспомни, – отвѣтила она. Ея голосъ дрогнулъ.
– Да, я тебя много мучилъ. Это несомнѣнно. Простишь ли ты меня?
– Ахъ, не говори ты такъ! Не надо! Богъ съ тобой, въ чемъ мнѣ тебя прощать.
Надежда Васильевна стучала рукой по периламъ, ея сѣдоватые волосы вздрагивали подъ наколкой.
– Можетъ быть, и простишь, – говорилъ Павелъ Антонычъ, такъ же тихо и медленно. – Но сейчасъ о другомъ идетъ рѣчь.
Онъ вздохнулъ, поправился, закурилъ.
// 4
– Ты знаешь, есть женщина, которую я любилъ.
– Знаю.
– У меня есть дочь, ты тоже знаешь.
– Знаю.
– Вотъ. И вы – т.-е. ты и Анна Петровна – всегда ненавидѣли другъ друга.
– Я слушаю. Слушаю, буду слушать все, что ты ни скажешь еще.
Надежда Васильевна держалась за перила крѣпко, стиснувъ пальцы.
– Такъ какъ я скоро умру, я прошу у тебя еще милости. Жертвы, что ли. И отъ нея также. Вотъ, я написалъ ей.
Онъ показалъ конвертъ.
– Послѣ меня вамъ нечего будетъ дѣлить. Много мы страдали и при жизни. Неужели и тогда вы будете ненавидѣть другъ друга?
– Чего же ты хочешь?
– Надежда, примиренiя. И прощенья. Чтобы я покойно умеръ.
Надежда Васильевна не сразу отвѣтила.
– Мы должны упасть другъ другу въ объятья? – Голосъ ея былъ глухъ и сдавленъ.
– Нѣтъ. Отпустите взаимно, и мнѣ. Чтобъ она не проклинала этого дома, а ты… дочь не оттолкнула бы.
Надежда Васильевна молчала.
– Дочь? – сказала она. – Твоя дочь могла быть только моей. Другихъ твоихъ дочерей нѣтъ.
– Надежда, – отвѣтилъ Павелъ Антонычъ – лицо
// 5
его покрылось блѣдностью. – Я очень передъ тобой виноватъ, очень. Но… сдѣлай такъ. Ради Бога.
Она стояла какъ каменная. Что-то вспыхивало въ ея глазахъ, точно отблески. Но она владѣла собой.
– Павелъ Антонычъ, я боюсь, что тебѣ надуетъ.
И она закрыла балконную дверь. Выходя изъ комнаты, прибавила:
– Объ этомъ мы не будемъ больше говорить.
Тогда Павелъ Антонычъ замолчалъ. Сначала онъ лежалъ неподвижно, потомъ заплакалъ – ѣдкими старческими слезами. Теперь ему казалось, что ужъ подлинно онъ одинъ, смертельно одинъ въ этомъ сiяющемъ весеннемъ мiрѣ. Захотѣлось быть ребенкомъ, чтобы мать взяла на руки, ласкала беззаботно. Но за нимъ стояла жизнь, – теперь прожитая, такъ ужасно неудавшаяся. Что надѣлалъ онъ въ ней? Двухъ женщинъ измучилъ, да и самъ…
Надежда Васильевна вошла снова. Она была уже другою, – старымъ другомъ, врачомъ, сидѣлкой. Но на Павла Антоныча этотъ разговоръ произвелъ длительное и тяжелое впечатлѣнiе. Жену онъ зналъ, если въ такую минуту ей нечего было сказать, значитъ, вражда сидѣла въ ней крѣпко.
«Покоряюсь», сказалъ онъ себѣ; «были ошибки, грѣхъ; теперь это давитъ; я не увижу ни Анны Петровны, ни Наташи. Покоряюсь».
Вспоминалъ онъ также о своемъ законномъ сынѣ, Андреѣ. Онъ былъ студентомъ, въ южномъ университетѣ.
Павлу Антонычу хотѣлось повидать его.
// 6
– Отчего ты не напишешь Андрюшѣ? – сказалъ онъ женѣ. – Пусть бы прiѣхалъ.
– У него экзамены, зачѣмъ его тревожить. Онъ подумаетъ Богъ знаетъ что.
«Да вѣдь я все-таки умру?» хотѣлъ сказать Павелъ Антонычъ, но не сказалъ, только вздохнулъ.
– Впрочемъ, если хочешь, я могу написать.
Павлу Антонычу стало особенно плохо въ серединѣ мая; какъ ни выставляли его въ садикъ, какъ онъ ни старался набирать въ себя весны, – дышать было все труднѣе. По ночамъ онъ не спалъ, заливаемый водянкой, и жена въ эти одинокiя ночи до изнеможенiя растирала ему грудь, спину. Наконецъ, ему сдѣлали горячую воздушную ванну. Это было такъ мучительно, что Павелъ Антонычъ собиралъ всѣ силы, чтобы не кричать. Когда ушли доктора, онъ отвернулся и, стараясь скрыть отъ жены слезы, сказалъ:
– Зачѣмъ они меня мучаютъ?
Это утро онъ страдалъ жестоко. Какъ никогда терзала его исторiя его любви, томила смерть. Едва говоря, онъ попросилъ нарвать сирени. Сирень была свѣжая, блѣдно фiолетовая, съ капельками росы. Вдыхая ея запахъ, онъ слабыми пальцами трогалъ цвѣты. И улыбнулся горько, вспомнивъ, что никогда не могъ найти въ сирени пяти лепестковъ – счастья. Потомъ, закрывъ глаза, сталъ думать о Богѣ. Въ это время онъ забылъ о своей жизни, товарищахъ, врагахъ; ему казалось, Богъ есть, и эта сирень, и вообще прекрасные цвѣты,
// 7
прекрасная любовь суть именно свидѣтельства и проявленiя Бога. Вспомнивъ же о женщинахъ, которыхъ любилъ, онъ подумалъ, что, быть можетъ, самой дивной, неземной любви, о которой мечталъ въ юности, онъ не зналъ вовсе. Тогда онъ снова взялъ сирень, поцѣловалъ ее, и мысленно просилъ Бога, чтобы Онъ скорѣе избавилъ его отъ этой несчастной, страдальческой жизни.
Вечеромъ онъ написалъ сыну. Въ этомъ письмѣ было такое мѣсто: «повидать тебя, Андрей, мнѣ бы хотѣлось. Мы давно не видались. Можетъ быть, ты забылъ меня, но я тебя помню. Ты мнѣ сынъ, ты былъ ребенкомъ, черноголовымъ мальчикомъ, въ то время, когда мнѣ жилось легче, чѣмъ сейчасъ. Теперь же, кромѣ тяжелой болѣзни, которая неотвратима, я изнемогаю отъ ошибокъ моей жизни. Дѣло въ томъ, что кромѣ твоей матери я до послѣдняго времени былъ близокъ съ другой женщиной, Анной Петровной Горяиновой, отъ которой у меня есть дочь Наташа. Надежда Васильевна знаетъ объ этомъ. Мнѣ такъ трудно сейчасъ потому, что она не помирилась, – видимо и не помирится съ Анной Петровной, на что имѣетъ, конечно, вѣскiя основанiя. И вообще вся вина здѣсь на мнѣ. Можешь и ты прибавить свое порицанiе; но ты еще молодъ. Желаю тебѣ ясной и свѣтлой жизни; помни, другъ мой, что величайшее счастье, какъ и величайшее горе человѣка есть любовь, и постарайся создать себѣ жизнь достойнѣе отцовской. – Меня же, если можешь, пожалѣй; если на
// 8
каплю любишь – помоги: не отталкивай послѣ моей смерти Анну, поддержи Наташу – все же она тебѣ сестра».
Послѣ этого письма Павелъ Антонычъ усталъ страшно; всю ночь онъ провелъ безъ сна, задыхаясь, и широкими отъ тоски глазами глядѣлъ на пламя свѣчи. Надежда Васильевна отхаживала его; онъ молчалъ, вздыхалъ, часто прикладывалъ къ сердцу руку. Такъ прошелъ слѣдующiй день, ночь, и еще день. На третью ночь припадки усилились.
– Надежда, – сказалъ онъ, около двухъ часовъ: – умираю.
Она обняла его сзади, сжала, точно не хотѣла выпускать.
– Жена моя, Надежда, вѣрная жена, – говорилъ онъ. – Не удержишь. А все же – держи.
Потомъ онъ сталъ дышать чаще, лицо его исказилось. Надежда Васильевна едва сдерживалась. – Тихо сидѣла въ сосѣдней комнатѣ сидѣлка. Павелъ Антонычъ вдругъ сказалъ, въ небольшой перерывъ между муками.
Te spectem suprema mihi cum venerit hora.
Te teneam moriens deficiente manu.
И поцѣловалъ ей руку. Надежда Васильевна не поняла, но почувствовала эти слова.
Тогда тихо, едва говоря, онъ произнесъ:
– Прости, Надежда. Надежда, прости.
Надежда Васильевна знала, о чемъ онъ говоритъ. Она заплакала, припала къ его щекѣ, и сердце ея
// 9
разорвалось, когда она увидѣла эти большiе, нѣсколько суровые, давно любимые и измученные глаза. Вѣроятно, онъ прочелъ что-то въ ея лицѣ. Онъ качнулъ головой, молча, и произнесъ:
– Такъ.
Утромъ онъ умеръ.
Его хоронили въ четвергъ, при слабомъ погребальномъ звонѣ въ монастырѣ. Надежда Васильевна съ Андреемъ, прiѣхавшимъ утромъ, присутствовали на службѣ. Нѣжный вечеръ дѣлалъ небо хрустальнымъ; въ церковь вѣяло свѣтомъ, долетала жизнь. Глядя на отца, лежавшаго на возвышенiи, надъ которымъ кадилъ дьяконъ, Андрей вспомнилъ его крѣпкимъ и живымъ человѣкомъ. Вспомнилъ о письмѣ, полученномъ на-дняхъ, и теперь понималъ, почему и раньше отецъ страдалъ припадками унынiя. Почему рано посѣдѣла мать, и въ домѣ было какое-то напряженiе.
Подошла пора прощанья – мать долго не могла оторваться. Андрей закрылъ глаза. Когда онъ взглянулъ снова, у гроба стояла высокая дама, въ траурѣ, и прикладывалась къ рукѣ. Она была такъ слаба, что едва держалась на ногахъ. «Горяинова», шепнулъ кто-то. Андрей похолодѣлъ. Вотъ она, его любовь! Любовь отца, горе матери. Андрей сталъ вглядываться. «Чѣмъ покорила она его?» Горяинова была обыкновенной дамой, какихъ тысячи. «Да», подумалъ онъ, «у нея есть дочь, моя сестра. Моя сестра! И онѣ не могли быть при его концѣ».
// 10
Когда служенiе кончилось, онъ при выходѣ поддерживалъ мать подъ руку. Гробъ несли впереди. Медленно двигался кортежъ, среди бѣлыхъ памятниковъ: хоронили на новомъ монастырскомъ кладбищѣ, только что открытомъ. Подъ него взяли лугъ, и сейчасъ на немъ было еще много цвѣтовъ, только въ дальнемъ углу возвышались двѣ могилки. Павелъ Антонычъ легъ третьимъ. Звенѣли кадила, ладанъ синѣлъ; золотой вечеръ наклонялся; на горизонтѣ катился бѣлый дымокъ – поѣздъ, прощально голубѣли холмы. Когда гробъ опускали, Надежда Васильевна упала. Андрей поддержалъ ее. «Мама, мама!» Изо-всѣхъ силъ онъ сдерживалъ себя. Но когда ушли чужiе, долго рыдалъ онъ съ матерью надъ отцомъ.
Прошла недѣля. Былъ вечеръ. Андрей ходилъ въ маленькомъ садикѣ, по дорожкѣ, среди тополей; въ дальнемъ углу онъ сорвалъ сирени. На балконѣ готовили чай; Надежда Васильевна, блѣдная, молча, сидѣла въ креслѣ; въ монастырѣ, гдѣ лежалъ отецъ, звонили; розовые турманы кружили въ небѣ.
– Мама, – сказалъ Андрей, не совсѣмъ твердымъ голосомъ: – намъ съ вами надо еще поговорить. Объ одномъ важномъ дѣлѣ.
– Что такое? – спросила она.
Андрей вышелъ, вернулся съ письмомъ отца.
– Вотъ… Мама, простите, если я потревожу ваше сердце, но… мнѣ кажется… надо же.
Запинаясь, онъ объяснилъ, что не можетъ обойти
// 11
предсмертнаго желанiя отца – чтобы близкiе ему люди не были брошены.
Надежда Васильевна читала. Лицо ея было такъ же покойно, ничего не измѣнилось въ немъ, когда она кончила.
– Бѣдный Павелъ Антонычъ, – сказала она.
Нѣсколько времени они молчали.
– Какъ же вы скажете, мама?
Онъ спросилъ робко, чувствуя въ груди тяжесть. – Какъ быть?
– Это старинная исторiя, – сказала она. – Но теперь все кончилось. Я не имѣю ничего противъ той женщины.
Она помолчала снова.
– Послѣ Павла
Антоныча осталось кое-что. Мнѣ нужно немного. Если она нуждается, я могу
ей помочь. Все это долженъ сдѣлать ты.
Т.-е. найти ее, передать ей это. Вотъ и все.
Она вздохнула. Андрей поцѣловалъ ей руку.
– Благодарю васъ, мама, – сказалъ онъ: – вы очень добры.
– Скажи ей, – прибавила она: – что я на нее не имѣю сердца. Но, – она слегка нахмурилась: – видѣть ее не желаю.
Больше они не говорили. Надежда Васильевна пила чай, смотрѣла на облака, розовѣвшiя въ зарѣ.
Когда убрали самоваръ, она улыбнулась далекой, ясной улыбкой.
– Женишься, Андрюша, узнаешь все это.
// 12
Въ одиннадцать она ушла. Андрей ходилъ по дорожкамъ, гдѣ цвѣла сирень, таились тополя. Горѣли звѣзды, синяя глубина неба манила; глядя въ нее, Андрей думалъ о печаляхъ жизни, темныхъ жребiяхъ страданiя, выпадающихъ людямъ. «Женишься, Андрюша, узнаешь!» Неужели черезъ муку, униженiя, неправду долженъ пройти и онъ, Андрей, полный любви къ Зинѣ? При мысли о ней у него защемило сердце; лежа на скамьѣ, глядя въ небо, онъ ощущалъ любовь какъ безконечность, такую же, что свѣтилась надъ нимъ. Онъ бродилъ до разсвѣта, когда тонко запѣлъ пѣтухъ.
По отъѣздѣ Андрея жизнь Надежды Васильевны стала еще замкнутѣй. Изъ дому она выходила вечерами, на могилу мужа. Шла монастыремъ, среди золотыхъ главъ, старинныхъ помѣщенiй съ келiями, памятниковъ; вотъ мраморная урна, бѣлая часовенка александровскаго времени; на могилѣ генерала 12-го года два бронзовыхъ зеленыхъ рыцаря; все это она не разъ уже видѣла. Наконецъ, новое кладбище. Перейдя по дорожкѣ налѣво, она садилась на скамейку у рѣшетки. На крестѣ сiяла лампадка, свѣжiе цвѣты лежали на холмикѣ. Просиживая здѣсь подолгу, молясь, она ощущала умершаго не совсѣмъ такимъ, какой онъ былъ въ жизни; временное, будничное уходило. Въ воспоминанiи его образъ былъ чище и возвышеннѣй.
Разъ вечеромъ, въ iюлѣ, она сидѣла, какъ всегда, у могилы. Солнце закатывалось. Свѣтло,
// 13
золотисто было въ небѣ. Пахло сѣномъ. Поднявъ голову, Надежда Васильевна вдругъ увидѣла дѣвочку, лѣтъ четырнадцати; въ рукахъ у ней были цвѣты.
– Простите, я помѣшала.
Она двинулась, чтобы уйти.
Надежда Васильевна слегка вздрогнула. Что-то знакомое, милое было въ ея глазахъ.
– Постойте, куда вы?
Дѣвочка остановилась. Надежда Васильевна вглядывалась въ нее. Она потупилась.
– Вы мнѣ не мѣшаете, – сказала Надежда Васильевна. – Подите сюда. Я вижу, у васъ цвѣты. Вы вѣроятно принесли ихъ на могилу?
– Да, – отвѣтила дѣвочка. – На могилу дяди Павла.
Надежда Васильевна вздохнула.
– Ахъ, вотъ какъ!
Дѣвочка сконфузилась. Въ нерѣшительности она медлила.
– Васъ зовутъ Наташей? – спросила Надежда Васильевна[1].
– Да.
– Пойдите сюда, Наташа. Познакомимся. Дядя Павелъ былъ моимъ мужемъ.
Наташа охнула, выронила цвѣты.
– Если вы принесли цвѣтовъ, значитъ хорошо относились къ дядѣ. Тогда вы мнѣ другъ.
Робѣя, Наташа подошла. Надежда Васильевна обняла ее и поцѣловала.
// 14
– Поднимите свои цвѣты, положите ихъ на могилу. Ему будетъ это прiятно. – Дядя Павелъ, – прибавила она, – при жизни видѣлъ слишкомъ много горя.
Наташа отложила цвѣты и сѣла рядомъ. Она молчала, въ глазахъ ея что-то вздрагивало. Надежда Васильевна гладила ее по головѣ. Начинало смеркаться; небо стало выше, чище – появились звѣзды.
– Пожалуйте, – сказала монахиня, подходя и кланяясь. – Сейчасъ будемъ запирать.
Отъ росы, прохлады, сѣно пахло прянѣй. Кое-гдѣ краснѣли на могилахъ лампадки. Надежда Васильевна шла подъ руку съ Наташей. У выхода она обняла ее и сказала:
– Поцѣлуйте свою маму крѣпко, и скажите, что я очень прошу ее къ себѣ. Если она позволитъ, я зайду къ ней тоже.
Возвращаясь домой, Надежда Васильевна чувствовала, что теперь кончилось все. Она простила до глубины сердца. «Теперь, Павелъ Антонычъ, я исполнила, что ты хотѣлъ». Послѣднiя узы – земли, жизни – падали. Захотѣлось написать сыну, но она устала и легла спать. Во снѣ видѣла Павла Антоныча. Онъ былъ ясенъ, говорилъ ей что-то, но что именно, она не могла понять.
Надежда Васильевна не увидѣла ни сына, ни Горяиновой. Черезъ недѣлю она умерла.
______
// 15