И.И. Тхоржевский/ Бор. Зайцев // Возрождение. – 1951. – Тетрадь 15 (май-июнь). – С. 173-175

 

ПАМЯТИ УШЕДШИХ

 

И. И. ТХОРЖЕВСКIЙ.

 

Дней лѣт наших всего до семидесяти лѣт.

Псалом.

 

Вот настоящiй импрессiонист, природный: это у него в крови. На внѣшнiй мiр быстрый и нервный отвѣт, а собственное бытiе — ряд острых переживанiй, отраженiй. Это и есть впечатлительность и «отвѣтность», слегка женское качество, но и связанное с жилкой художнической. Оно называется импрессiонизмом. Выражаться может и в жизни, и в творчествѣ.

Я не знал Тхоржевскаго в его молодые годы, петербургскiе. Но видѣл портрет того времени. Он изображен в камергерском мундирѣ, еще худенькiй, с лицом нервным и дѣйственным, возбудимым (польская кровь). Этот Тхоржевскiй — даровитый и живой, широко образованный, уже сотрудник министра Кривошеина. Работает по переселенческому дѣлу, и, видимо, очень удачно: тридцати лѣт, в генеральском чинѣ, занимает видное мѣсто.

Как нерѣдко в поколѣнiи нашем дѣд его был николаевских времен военным, отец уже адвокат, мать музыкантша, замѣчательная пiанистка. Артистическо-литературная закваска Ивана Ивановича давняя: мать занималась не только музыкой, но и литературой, вмѣстѣ с отцом переводила Беранже.

Сын, кромѣ изученiя государственнаго права (кончил СПБ Университет, при котором и был оставлен), кромѣ службы (позже) в министерствѣ, тоже с ранних лѣт тяготѣл к литературѣ. Был, конечно, разносторонен и раскидист, на многое откликаясь, многим воодушевляясь, вряд ли особенно сосредоточиваясь на чем-нибудь. Ученая дѣятельность оказалась не по нем, вся натура его вопiяла бы против этого. Затрудняюсь представить себѣ Ивана Ивановича и чиновником. Слишком он был жив, и остр, жизнелюбив, горяч, непосѣдлив. Легко и быстро увлекался. Думаю, больше всего тянула его к себѣ сама жизнь — в ея формах прельстительных — любовь, искусство, даже азарт игры. Сюда входит и артистизм, от стихов и переводов из Гете, Омар Хайама, до нѣкоего творчества у себя на службѣ. Вполнѣ вижу его сочиняющим какой-нибудь проект по переселенческому дѣлу, или пишущим манифест, рѣчь для министра, даже для Государя. Это нѣкiй праздник. Но будни труда? Упорно и послѣдовательно бороться за проект, проводить его, добиваться, даже просто изо дня в день с безразличiем ходить на службу, ждать двадцатаго числа… это на него непохоже.

 

// 173

 

Служба его, при всем блескѣ начала ея, продолжалась недолго. Но сил много. В живом воображенiи, горячей впечатлительности возникает и другое, этому «другому» опять будут отданы всѣ силы. Подошла революцiя, бѣлое движенiе. Теперь он с Врангелем, и тоже, конечно, увлечен, — судя по той нервности и горячности, с которыми говорил об этом много лѣт спустя, надо считать, что в то время отдавался борьбѣ без остатка.

«Россiйскаго» Тхоржевскаго знаю лишь по разсказам. Живого Ивана Ивановича, Веселаго, оживленнаго, всегда чѣм-нибудь увлекающагося, увидал только в эмиграцiи (и всегда чувствовал к нему неколебимое расположенiе). С ним всегда было интересно, легко, как-то «весело».

Даровитость натуры, нервный заряд, острое переживанiе жизни, даже его смѣх — вдруг бурный хохот — все оживляло и располагало.

В началѣ войны, принимал он близкое редакцiонное участiе в газетѣ «Возрожденiе». (Позже под его редакцiей вышли первыя четыре тетради журнала «Возрожденiе», болѣзнь прервала эту работу).

Политика очень его занимала. Он говорил о ней горячо, интересно, всегда оптимистично — жизнь не всегда подтверждала его предстказанiя.

При нѣмцах занялся он главным своим  литературным предпрiятiем: пять лѣт отдал «Русскй Литературѣ».

Странно было бы ждать от него «Литературовѣденiя», научности. Слишком он был непосредственно даровит, не-систематичен, не-упорен. Получилась огромная, очень занятно написанная книга очерков по русской литературѣ, начиная с Нестора лѣтописца и кончая живущими еще. Начитанность автора велика, но и тема огромна. Тема такова, что ей надо бы отдать жизнь. Александр Веселовскiй и отдал бы.

Тхоржевскому облегчил дѣло импрессiонизм — всегда личное впечатлѣнiе. Конечно, все это прихотливо иногда, «недоказуемо». Иногда пристрастно, часто спорно. Одно можно сказать: талантливо, а то и

 

// 174

 

блестяще (вот бы вспомнить 4-х томную «Исторiю литературы» Пыпина, над которой мы в молодости засыпали от скуки! Над этой не заснешь).

Тхоржевскiй всегда высказывает личныя мнѣнiя, ни с кѣм, ни с чѣм не считаясь. Школьнаго в книгѣ нѣт. Это антипод учебнику. Он дает, правда, нѣкоторыя классификацiи направленiй, но вполнѣ произвольно. Когда читал вслух отдѣльные очерки, до выхода книги, приходилось иной раз спорить. Одних он пристрастно любил, других обходил, бывал и восторжен, и рѣзок, не всегда справедлив. Но никогда не был сѣр. Всегда ярок. И думаю, лучше выходили у него второстепенные фигуры (Крылов, напр., отличный портрет).

Когда писал эту работу, находился в нѣкоем увлеченiи, иллюзiи. Ему казалось, что с Россiей и ея судьбой дѣло обойдется неплохо. Привело это к тому, что совѣтскую литературу он слишком выдвинул, на нѣкоторых ея писателей возлагал особыя надежды (это и было связано с надеждами на «эволюцiю»… — знакомое настроенiе многих тогда).

Теперешнее, новое изданiе автор значительно передѣлал — текст его мнѣ неизвѣстен, но о направленiи перемѣн слышал я от самого покойнаго. Увѣрен, что его увлекательная книга от этого только выиграет.

Но сам он от нас ушел. Как быстро, волнуясь, лихорадочно жил, так же внезапно, точно подстрѣленный из-за угла, пал в смертельном недугѣ — от волненiй и споров (кровоизлiянiе в мозг). Первое нападенiеобошлось. Он как будто бы даже выздоровѣл. «Доктор сказал, что, если тихо буду жить, еще лѣт пять протяну». Но и двух не выжил. Жить же хотѣлось, хоть за библейскую черту (…»до семидесяти лѣт») он слегка и перешагнул. Хотѣлось в окончательном видѣ дать «Русскую Литературу» (это успѣл осуществить), хотѣл написать воспоминанiя. Частью семейныя, частью о «блистательном С.-Петербургѣ», портреты-характеристики Столыпина, Витте, Кривошеина, из революцiонной эпохи Врангеля. К сожаленiю, написано всего двѣ главы. Дочь покойнаго, Марина Ивановна Дель Рiо, любезно показала мнѣ кое-что из оставшагося. Текст ясно указывает, как блестяще, ярко было бы и послѣдующее.

Но что говорить об этом. Его самого нѣт. Эти нѣсколько строк — ему посмертный привѣт, горячей душѣ, раскидистой и непланомѣрной, но плодородной, как сама наша Родина. Вот ее он любил кровно, на каждой страницѣ писанiя его это чувствуешь. — Мир и упокоенiе дорогому собрату.

 

Бор. Зайцев.

 

 

// 175