Из сб.: Конек:
лит.-худож. альманах современных писателей. — [М.;
Типо-литограф. Т-ва «Вл. Чичерин в Москве», 1911]. —
С. 83—90.
Церковь.
______
Поплавки о. Нила
слегка сгоняло, но закатъ, отражавшійся въ водѣ, — розовый,
нѣжный, — былъ безмятеженъ. Пролетѣлъ куликъ; за рѣкой,
въ лугахъ, убирали сѣно.
«Благодать! —
думалъ о. Нилъ, вздыхая, поправляя сѣдую косицу: — послалъ
Господь покосъ, послалъ».
Перемѣнивъ
червя, закинувъ вновь, онъ обернулся: сзади, тоже съ удочками, шелъ
помѣщикъ Өаддей Ильичъ — толстый, потный, въ чесучевомъ
пиджакѣ.
— А-а, —
закричалъ онъ, слегка задыхаясь, — святой отецъ, столпъ церкви! Рыбку
удитъ. Ну, ну! Съ вами разрѣшаете, — у кустика?
О. Нилъ всталъ,
улыбнулся, пожалъ руку, придерживая наперстный крестъ.
— Очень радъ,
Өаддей Ильичъ, всегда были добрыми сосѣдями, и по рыбкѣ такъ
будемъ-съ.
Өаддей Ильичъ
утеръ лобъ, сѣлъ, кряхтя, и сталъ распутывать снасти.
— Жарко,
о. Нилъ. Семь часовъ, — а жарища.
— Еще
здѣсь, слава Богу, духъ благорастворенный. Вы бы посмотрѣли, что въ
городѣ дѣлается, Өаддей Ильичъ.
— Да вы что,
ѣздили, что ли?
О. Нилъ
подмигнулъ съ лукавствомъ.
— Все по нашему
дѣлу.
— Денежки
обираете? Знаемъ мы васъ, — вѣрно, купчиху грабили. Что жъ,
разсказывайте: я вѣдь попечитель, тоже. Да! Не кто-нибудь.
— Пятьдесятъ рубликовъ
привезъ, хе-хе. Зато и попотѣлъ, — силы небесныя.
— Да, да, да. Во
славу Божію?
83
— Извольте помнить Лапину, вдову, — получили мы съ вами по газетному объявленію сотенную, на возобновленіе храма! Вотъ, думаю, дай попытать.
О. Нилъ вытащилъ
ерша; снимая его съ крючка, продолжалъ:
— Народъ на
свѣтѣ странный бываетъ-съ, чего только не увидишь!
Өаддей Ильичъ
отдувался съ шумомъ.
— Да какъ вы ее?
Чѣмъ вы ее разобрали-то?
— Трудная была
старушка — это что ужъ говорить. Купилъ ей образъ, Угодника; восемь
рубликовъ отдалъ. Вижу — живетъ пребѣдно, а ужъ накоплено, чувствую.
Рѣчь произнесъ ей малую. А она попросту: «Знаю, говоритъ, попъ,
зачѣмъ пріѣхалъ. Оставь образ-то, ужъ знаю». Я, конечно, сознаюсь.
«Да, говоритъ, случай: и денегъ жаль, и Господу угодить хочется».
Өаддей Ильичъ
загоготалъ.
— Шельма
старушонка-то, о. Нилъ, шельма?
— Она, видите-ли,
идетъ, роется, — приноситъ: «На, говоритъ, попъ». Только отдала, вдругъ
взволновалась: «Нѣтъ, — мало, грѣхи одолѣли. — Ты
ужъ тамъ помолись, какъ слѣдуетъ». Пошарила, — смотрю, еще десять:
«Пять мнѣ назадъ давай, а тебѣ красненькую». Вѣрите, —
часа два съ ней сидѣлъ, все деньги считали. То она меня гонитъ —
обобралъ, говоритъ, то еще тащитъ. Разъ даже оконфузила: «Куда, —
кричитъ, — золотой дѣвалъ, только что въ руки сунула, а ужъ
нѣтъ?» Просто срамъ.
— Дока вы,
о. Нилъ. Вамъ въ министры финансовъ!
— Что
подѣлать, Өаддей Ильичъ: не для себя старался. Въ общемъ спасибо
старушкѣ — помогла.
У Өаддея Ильича
клюнуло съ силой. Поплавокъ нырнулъ, по водѣ, стеклянно-розовѣющей,
пошли круги. Онъ вскочилъ, сталъ тянуть. Показался лещъ, но сорвался.
— Экъ,
анаөема! — Онъ выругался. — Что-бъ ему… Это не то, что ваша
старушенція, о. Нилъ.
— Такимъ
образомъ-съ, — сказалъ о. Нилъ: — у насъ теперь нехвватаетъ лишь
стеколъ. Рублей на сто надо-бъ, не больше-съ.
84
Но Өаддея Ильича
огорчилъ лещъ.
— Что тамъ сто! Когда еще готова-то будетъ. Да и ходить не станутъ въ вашу церковь, о. Нилъ.
— То-есть, какъ
же это? Почему?
— Скучно. Лучше
хороводы водить, да-съ.
— Это ужъ
совсѣмъ напрасно: церковь — храмъ, не театръ какой-нибудь, туда не
для забавы ходятъ, а для молитвы.
Өаддей Ильичъ
задумался.
— Жаль леща.
Мы-бъ его съ вами въ сметанѣ вотъ какъ скушали. За милую душу.
О. Нилъ
замолчалъ. Онъ былъ слегка уязвленъ. Глядя на сосѣда, думалъ:
«Человѣкъ, разумѣется, добрый, но легкомысленный. Нѣту
пониманія, хотя и въ лѣтахъ». Но потомъ, вспомнивъ, какъ близка къ
исполненію давняя мечта, онъ повеселѣлъ. Служить въ новомъ храмѣ!..
Какіе будутъ колокола. Иконы, облаченія, священные предметы — все новое:
отъ сгорѣвшей церкви ничего не осталось.
— Вотъ что,
о. Нилъ, — сказалъ Өаддей Ильичъ, — вы на меня не
сердитесь, а пойдемте-ка, сваримъ у меня ушки, да о церкви договоримся, какъ
намъ насчетъ стеколъ, прочаго. Идетъ?
Солнце сѣло. Возвращались косари,
дѣвки пѣли; мирный, тихій вечеръ наступалъ. Простыя звѣзды,
деревенскія, вышли на небо, вздрагивали робко, свѣтло.
— Насчетъ ушицы — я не прчь, — сказалъ о. Нилъ, вытаскивая удочки, — опасаюсь лишь, какъ бы матушка не обидѣлась, что я такъ, знаете ли, безъ предупрежденія.
Но Өаддей Ильичъ
обѣщалъ отправить къ попадьѣ мальчишку. Сложивъ снасти,
отправились. Шли лугами, потомъ въ горку, садомъ Өаддея Ильича.
Разговаривали о томъ, о чемъ всегда говорятъ въ деревнѣ: о покосѣ,
цѣнахъ на овесъ, урожаѣ яблокъ. Вокругъ былъ глухой садъ;
наливались яблоки, малина зрѣла; сторожа зажгли костеръ, ночью будутъ они
палить для острастки.
— Ну-съ, —
сказалъ Өаддей Ильичъ, когда дошли
85
до террасы, — минуту обжидансъ;
распорядки наведу, и закусимъ.
Съ балкона открылась
рѣчка и лугъ; копны сѣна толпились, разлился горизонтъ —
далекій, мягкій; надъ нимъ небо, фіолетовое отъ зари, съ блѣдной
звѣздой. О. Нилъ сѣлъ, поправился, съ наслажденіемъ вздохнулъ;
пахло сѣномъ и резедой.
— Благодать, —
сказалъ он, когда Өаддей Ильичъ вернулся. — Такой легкій духъ,
тишина для меня первое удовольствіе.
— Филозофъ вы,
конечно, о. Нилъ. Вамъ все церковь, премудрость, благочестіе. А я не могу.
На охоту тянетъ. Думаю, завтра въ Колотово — утятъ искать. Петровъ день!
О. Нилъ
поморщился.
— Извините
меня, — этого не одобряю. Не люблю убійства. Тварь создана не нами, намъ
ли жизни ея мѣшать?
— А рыбку любите?
Ушицу, а?
— У рыбъ кровь
холодная. Да и апостолы были рыбари-съ.
— Что апостолы!
Думаете, нѣтъ охотниковъ изъ священников-то?
— Ну, ужъ, что
вы!
— Очень просто.
Вотъ примѣръ: батюшка надоровскій. Человѣкъ умный,
прекраснѣйшій, въ родѣ васъ, а подите-жъ…
О. Нилъ
обезпокоился.
— Да. Охотился съ
борзыми.
— Грѣхъ-то,
грѣхъ какой!
— Конечно, было
подстроено. Ѣхали съ Иваномъ Өедорычемъ, тотъ и подвезъ его къ
своей охотѣ. Самъ слѣзъ и говоритъ: «Простите, о. Петръ, васъ
кучеръ довезетъ, а мнѣ тутъ зайчишку потравить, — я потомъ
подъѣду». «А какъ же, спрашиваетъ, вы его травить будете»? «Да такъ». А
ужъ лошадь другая припасена была. Только они бесѣдуютъ — катитъ
русакъ. Иванъ Өеодорычъ порскнулъ — глядь, попъ-то, — простите,
о. Нилъ, на другую лошадь, да за нимъ. «Уйдетъ, кричитъ, уйдетъ!» Въ
рясѣ и скачетъ.
86
— Ай-ай-ай!
— Аккуратъ на
мужиковъ, представьте себѣ. Ха-ха. Тѣ въ обиду: какъ такъ, нашъ
батюшка въ доѣзжачьихъ. Что вы думаете: чуть не разстригли, по доносу.
О. Нилъ былъ подавленъ. И закуска, уха, которую подали, не шла ему въ горло: точно былъ онъ виноватъ за надоровскаго батюшку, точно самъ гнался за зайцемъ.
— Подъ ерша еще
пропустимъ, — чи-къ! — гремѣлъ Өаддей Ильичъ, наливая
водку.
О. Нилъ
рѣшилъ отклонить разговоръ.
— Какъ же насчетъ
стеколъ полагаете вы, Өаддей Ильичъ? Посодѣйствуйте до конца. У
васъ знакомство — быть-можетъ, возможно для храма съ уступочкой-то?
Өаддей Ильичъ
хохоталъ.
— Э-хе-хе!
хорошій вы человѣкъ, о. Нилъ, а на умѣ у васъ все
божественное. Церковь, церковь! — Онъ задумался. — Конечно, я самъ въ
комитетѣ… только я вѣдь больше по знакомству… Ну, тамъ съ вами, за
компанію.
— Однакоже, вы
сочувствуете идеѣ, такъ сказать?
— Да-да,
идеѣ… Өаддей Ильичъ развелъ руками, потомъ вдругъ разсердился.
— Идеѣ! А,
можетъ, намъ и не нужна вовсе церковь? А?... Можетъ, отлично бы безъ нея
обошлись? — А если намъ аг-грономическую станцію надо, прошу пана, этакую
ученую шк-к-колу садоводства, я васъ спрашиваю, для к-крестьянъ?
О. Нилъ былъ
удивленъ. Такой рѣзкой перемѣны онъ не ожидалъ.
— То-есть,
позвольте: церковь есть оплотъ религіи, такъ сказать, ковчегъ ея-съ. Значитъ,
по-вашему, и религіи не надо?
— Что нар-роду
нужно? Хлѣбъ, знан-ніе, гр-рамотность. Да. Гдѣ у насъ Европа? Я
васъ спрашиваю, Европа гдѣ? Тьма, суевѣріе. Гдѣ больницы-съ,
гдѣ шоссе? Вы клерикалъ, о. Нилъ, я ужъ знаю!
— Это вы
оставьте, прошу покорно. Вы, кажется,
87
не совсѣмъ въ порядкѣ, Өаддей Ильичъ, если сочли меня католикомъ. Я русскій священниккъ, сорокъ лѣтъ учу, и до конца дней буду проповѣдывать Евангеліе, такъ какъ это высочайшая истина-съ…
— Ну, вы
учите, — а другіе что? Доносы на учителей пишутъ, зайцевъ травятъ?
— Я тогда же
понялъ-съ, что вы разсказали про о. Петра, чтобы унизить наше сословіе.
Это не дѣлаетъ вамъ чести, Өаддей Ильичъ.
— Нич-чего не
нужно, ни цер-рквей вашихъ, ни благочинныхъ… я за мелкую земскую единицу.
И Өаддей Ильичъ,
наливая себѣ пива, гремѣлъ противъ церкви. Пришла полночь,
посвѣтлѣло; перепелъ кричалъ во ржахъ, запѣли пѣтухи;
когда о. Нилъ всталъ, небо на востокѣ посвѣтлѣло.
— Извините,
Өаддей Ильичъ, но если вы такъ выражаетесь о святынѣ, я не могу
больше присутствовать.
— Да что такое?
Что я говорю? Клерикалъ вы, право!
— Нѣтъ-съ
ужъ, увольте. Я старый человѣкъ, и хотя каждый воленъ по-своему думать,
мнѣ пора, все же-съ.
Онъ сталъ искать
шляпу.
«Фу, чортъ, кажется,
очень ужъ старика-то нажегъ, правда. Вотъ, выпьешь, — языкъ и
раззвонится».
—Па-азвольте,
нѣтъ, о. Нилъ, я васъ не пущу-у, нѣтъ. Вы обидѣлись, я
ужъ вижу, я хозяинъ, и къ тому же вы прек-краснѣйшій человѣкъ, я же
не могу васъ такъ… въ огорченномъ состояніи…
Онъ всталъ и нетвердо,
улыбаясь полупьяно, загородилъ о. Нилу дорогу.
— Нѣтъ, ужъ
я пойду. И пора, пора мнѣ.
— Ну, послушайте, вотъ; ну, простите меня. Я человѣкъ горячій, я дѣйствительно нѣк-т-р-рыхъ по-повъ не люблю, но не васъ — нѣтъ, нѣ-ѣ-тъ. Хорошо: пусть тамъ школы школами, а церкви церквами. Школы будутъ для школъ, мужики для мужиковъ, а церкви для церквей. Только вы сами не должны уходить… Нѣт-тъ.
88
О. Нилъ
улыбнулся. Өаддей Ильичъ былъ такъ смѣшонъ, — толстый,
растопыренный, со смущеннымъ лицомъ, что сердиться на него было трудно. «Ахъ,
неразуміе, неразуміе, — подумалъ о. Нилъ, — и вино. До чего
распаляетъ человѣка.»
— А если я про
надоровскаго батюшку — это не отъ злобы. Ну, что онъ? Ну, поскакалъ? Такъ
вѣдь дрожалъ-то послѣ сколько. Нѣтъ, это я безъ злобы.
О. Нилъ вздохнулъ
и сѣлъ на ступеньку.
— Что мы съ вами,
враги, что ли? Фу ты, Господи Боже! Даже жарко стало.
Онъ отеръ потъ и
сѣлъ рядомъ съ о. Ниломъ.
— Да, вы
говорите: стеколъ нѣтъ? На сто рублей?
Они сразу стали тише,
не вѣрилось, что за десять минутъ эти люди чуть не поссорились.
— Я такъ и
размышляю, — говорилъ о. Нилъ: — если бы гдѣ-либо у знакомаго
купца попытать, съ уступочкой… для храма.
— М-мъ… съ
уступочкой.
Өаддей Ильичъ вздохнулъ.
— Это надо
обмозговать, о. Нилъ, обмозговать.
Но, перебравъ
нѣсколько фамилій, все не могли они остановиться ни на чемъ.
Тогда Өаддей
Ильичъ вдругъ крякнулъ, сказалъ:
— Знаю.
О. Нилъ, не безпокойтесь. Я хозяинъ, я васъ обидѣлъ… стекла вамъ
будутъ.
— Какъ же вы
думаете-съ?
Өаддей Ильичъ
пыхтѣлъ, былъ грустенъ.
— Да ужъ везетъ
вамъ, что тутъ! Третьяго дня старушку, нынче меня.
Но потомъ онъ
захохоталъ, обнялъ о. Нила.
— Пузо-то,
пузо-то, — хлопалъ себя по животу: — толстый дуракъ, далъ-таки себя
объѣхать. Ну, ужъ я даю стеколъ, я, что тамъ.
О. Нилъ
смѣялся и благодарилъ, хотя не очень вѣрилъ.
— Вы серьезно?
— Дворянинъ-съ я,
дворянинъ! Ужъ я вамъ говорю!
Өаддей Ильичъ
покрутилъ усъ. Видъ его снова сталъ величественъ.
89
Когда о. Нилъ
возвращался, уже свѣтало. Онъ былъ въ отличномъ настроеніи и думалъ о
церкви. Одно его немного смущало: отчего все меньше становится
истинно-вѣрующихъ? Надъ ними, священниками, часто смѣются, въ
церковь, дѣйствительно, ходятъ мало. «Надо пѣвчихъ завести,
пѣвчихъ, — соображалъ онъ, — изъ учениковъ. Пусть стараются.
Православные любятъ пѣніе». Эта мысль его утѣшила. Почти у калитки
дома онъ остановился… Въ сѣрѣющей мглѣ, за рѣкой,
виднѣлись копны; Венера у горизонта сіяла слезой — міръ былъ такъ
миренъ, сладостенъ, нѣженъ, какъ стихъ акаөиста. Благословенъ Богъ
нашъ, всегда, нынѣ и присно и вовѣки вѣковъ.
Матушка еще не спала и
собиралась упрекать его; онъ тотчасъ разсказалъ ей все, какъ было.
90