// Вестник Русского студенческого христианского движения. Париж; Нью-Йорк, 1962. № 66/67. С. 22—24.
Борис ЗАЙЦЕВ
УШЕДШЕМУ
В России мне не приходилось встречаться с о. Василием (он не был тогда священником и лекции читал не в Москве). И в эмиграции помню его еще штатским, на 10, boul. Montparnasse, где обитала тогда УМСА. Там выступал живописный Бердяев, Вышеславцев элегантный и о. Сергий Булгаков.
Многое говорилось, не помню точно о чем, но о «божественном» разумеется.
Василий Васильевич Зеньковский был вот какой: в очках, в сером костюме, приветливый и благосклонный, от слов его, от улыбки, всего существа исходило некое благоволение.
Оно прочно сидело в нем. Он и сам ученый, профессор, автор книг разнообразных (не мне судить о них, по существу, но то, что я читал, глубоко-серьезно и как-то внутренно честно. Это чувствуется). Книги… — мало ли все мы, писатели, пишем книг, этим в сословии нашем не удивишь, а вот направленность к людям, сердцам человеческим, к молодежи — этого я у нашего брата мало встречал — у философов ли, поэтов, беллетристов — и сам дару такому завидую и ценю его высоко.
У о. Василия именно это и было. Его к людям тянуло, и не затем, чтобы навязывать им что-то, а чтобы передавать свет, зна-
// 22
ния, благодать. Но для это надо иметь душу приемницу, душу передатчицу, вот тогда будет общение. Видимо, всегда влекло к этому Василия Васильевича Зеньковского, профессора, писателя и педагога в сереньком костюме. Не удивительно, что будучи всегда христианином, он в некую минуту из профессора христианской философии, психологии обратился в священника о. Василия, в рясе и с крестом на груди. Ряса не помешала ему впоследствии написать ни «Апологетику», ни недавно вышедшего «Гоголя», ни разное другое, но она еще приблизила его к человечеству, на природную его склонность наложила особый, высшее-мистический оттенок. Вот он исповедует перед причастием, он должен ободрять, укреплять, утешать — тут особенное поле его делания. И это чувствуют. Сразу почувстовали в нем «пастыря доброго». Мягкость, сочувствие, излучение какого-то природного оптимизма, человечность — как нуждается в этом несущее крест человечество!
А когда говорил о. Василий в храме — всегда кратко, просто и содержательно — речь его доходила особенно.
Неудивительно, что он так сросся и с Русским Студенческим Христианским Движением — Р.С.Х.Д Молодежь — его поле. «Вышел сеятель сеять» в юные души — он глава всего Движения (одной из немногих надежд эмиграции). Глава не только формально, но душою и сердцем. Это чувствуют, разумеется, юноши, с разных концов Франции и Европы съезжающиеся на съезды, чувствуют, что они в верных руках. «Я по-настоящему у себя дома именно в нашем Движении», сказал он мне как-то. Не сомневаюсь, что и для «них» он был неким краеугольным камнем. Настоящий, духом и телом пастырь.
Эти последние годы жизнь моя так сложилась, что о. Василий постоянно, с огромной внимательностью и неутомимостью, несмотря на годы свои и немощи, приезжал по утрам к нам со св. Дарами, причащать жену мою и меня. Иногда получал я небольшие записочки от него, что приходится несколько отложить из-за нездоровья. Но потом все наверстывалось и этот старый, больной человек всегда входит с улыбкою и оживлением в наш дом, принося с собой Свет Христов. «Я встаю в шесть часов утра, и несколько работаю сначала…», говорил он. Так вот и начинался его труднический, во многом подвижнический и аскетический день.
Но настал час, когда ему самому, врачу духовному, пришлось отдаться в руки врачей плоти. Он оказался в госпитале — Божон. Шли слухи в нашем мирке, что дело серьезно. Так оно и оказалось.
Когда мы с дочерью навестили его в маленькой — все же от-
// 23
дельной — комнатке огромной «врачебной фабрики» за Porte Clichy», это был уже не тот о. Василий, который на моей квартирке говорил нам с женой, держа Чашу, вечные слова: «Пийте от[1] нея вси, сия есть кровь моя Нового Завета…» Пред нами теперь полу-сидел, полу-лежал худенький, маленький человек, с трудом произносивший несколько слов. Но глаза его стали больше и красивее.
Нельзя сказать, чтобы он был заброшен, одинок в беде. За ним верно ходили и Н. К. Рауш, Т. И. Смоленская, И. Б. Чеснокова, О. С. Субботина и А. В. Морозова.
«Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа».
Мы обнялись на прощание и поцеловались — ему не так легко было и приподняться. Я знал, что уже в последний раз. Так земно поклонился я уже праху его в гробу.
«Вечная память…» пел тогда хор. Он правильно пел. Да, вечная ему память.