Волки: рассказы/ Б. Зайцев. – Изд. 2-е. - [М.]: Книгоизд-во писателей в Москве, [1918]. – 75, [1] с.

 

 

УТКИ

 

I

 

Отцу запрягли дрожки: онъ собирался на Шахту, въ рудную контору.

Женя стоялъ въ стеклянной галлерейкѣ второго этажа, вдыхалъ іюльскій вѣтеръ, летѣвшій изъ-за рѣчки, отъ Высоцкаго заказа, и былъ счастливъ: солнце свѣтило удивительно, былъ праздникъ, Магдуша не будетъ донимать глаголами. Послѣ обѣда можно сыграть въ лапту.

Одно его немного смущало: хотѣлось увязаться съ отцомъ, а отецъ не приглашалъ. Навязываться же онъ считалъ ниже своего достоинства.

Женя спустился въ палисадникъ. Подъ старыми липами пилъ чай отецъ. На немъ былъ чесунчовый пиджакъ, высокіе сапоги. Пахло отъ него табакомъ и здоровьемъ.

— Жаль, — сказалъ отецъ, — приходится на Шахту ѣхать. А то хорошо бы утокъ поискать, нынче Петровъ день.

Женя вздохнулъ и задумался. Пригласитъ или нѣтъ? Онъ отлично могъ бы править, а сзади сидѣлъ бы отецъ.

— Петьку берешь? — спросилъ онъ.

Отецъ допилъ съ блюдечка чай, обтеръ усы и ответилъ.

— Нетъ.

Онъ налилъ и Женѣ, но тотъ взялъ свой стаканъ нѣсколько недовольно. Видъ его какъ бы говорилъ: Странно, что ты не понимаешь, что и мнѣ хочется на Шахту. Но отецъ продолжалъ не понимать, или дѣлалъ видъ, что не понимаетъ: можетъ-быть, у него были свои соображенія.

А Женѣ все сильнѣе хотѣлось ѣхать, и все росло недовольство отцомъ. Въ немъ подымался нервный духъ

 

// 68

 

противорѣчія, который иногда заставлялъ его говорить глупости.

Такъ вышло и теперь. Когда отецъ мимоходомъ высказался, что въ лѣсу сегодня навѣрное прохладнѣе, Женя заявилъ, что именно въ лѣсу-то и жарче.

— Почему? — спросилъ отецъ.

Женя отвѣтилъ что ему первое пришло на умъ:

— Въ лѣсу мху много, онъ нагрѣваетъ.

— Да нѣтъ, въ лѣсу тѣнь, сырость, всегда холоднѣе.

— А вонъ въ Сосонникѣ какой горячій мохъ, или въ Ландышевомъ лѣсу!

Отецъ сталъ объяснять, что мохъ не можетъ особенно нагрѣваться, потому что мало проводитъ теплоту. Развѣ можно очень нагрѣвать вату или сѣно?

Женя смутно понималъ, что отецъ правъ, но, разъ ужъ онъ высказалъ мнѣніе, надо его защищать.

— А все-таки, — сказалъ онъ, слегка поблѣднѣвъ и волнуясь, — въ лѣсу гораздо жарче. Посмотрѣлъ бы какая жара въ Ландышевомъ лѣсу.

Въ это время Петька подавалъ «Атласнаго».

— Когда вырастешь, — говорилъ отецъ, — будешь учить физику, тогда поймешь, что мохъ не можетъ нагрѣвать лѣса.

Въ тонѣ отца Женѣ почувствовалось пренебреженіе. Несмотря на свои десять лѣтъ, онъ привыкъ, чтобы къ нему относились почтительно, и любилъ даже, когда его называли Евгеній Иванычъ. Отецъ же, конечно, считаетъ его неучемъ. Это ужасно. Едва сдерживая слезы, Женя отвѣтилъ:

— Я и безъ физики знаю, отчего въ лѣсу жарко.

Отецъ понялъ, что Женя разстроился и, чтобы его утѣшить предложилъ ѣхать на Шахту. Но было поздно. Женя такъ и понялъ: это утѣшеніе, жалость. Онъ сухо отказался.

— Какъ хочешь.

Женя демонстративно отвернулся, когда отецъ поцѣловалъ его на прощанье. Отецъ надѣлъ картузъ, вышелъ изъ палисадника и, легко сѣвъ на дрожки, покатилъ. За нимъ поднялась пыль.

 

// 69

 

II

 

Все утро и обѣдъ Женя былъ не въ духѣ. Мать замѣтила это и, желая развлечь его, предложила ѣхать вечеромъ съ Гришкой на охоту.

Продолжая изображать изъ себя Чайльдъ-Гарольда, Женя отвѣтилъ:

— Теперь и охоты никакой нѣтъ, іюнь!

— Можешь утокъ пострѣлять въ Сопѣлкахъ. Къ обѣду будетъ жаркое.

Отчасти Женя былъ польщенъ, что на него смотрятъ, какъ на взрослаго, способнаго содѣйствовать хозяйству, но онъ продолжалъ еще имѣть небрежный и «независимый видъ»: нельзя такъ скоро закупить его!

Все же къ шести, напившись чаю, надѣвъ высокіе сапоги и запасшись патронами для шомпольнаго ружьеца, онъ велѣлъ запрягать «Козу».

Затѣмъ надѣлъ картузъ, ягдташъ и, стараясь походить на отца, вышелъ въ калитку палисадника.

На заднемъ мѣстѣ дрожекъ сидѣлъ Гришка, худенькій человѣкъ неопредѣленнаго возраста, тщедушный, кривоногій, замѣчательный лишь тѣмъ, что на деревнѣ у него была удивительно красивая жена. За спиной его болталась двустволка.

Золотистымъ іюльскимъ вечером они ѣхали по селу, потомъ среди ржей, сѣро-сизыхъ, съ синими васильками, въ томъ дивномъ запахѣ полей, какой есть лишь въ Россіи. Дрожки пылили, полынь сшмурыгивала ноги. Гришка трясся сзади, раскорячившись и упираясь носками сапогъ въ заднюю ось. Впереди бѣжала «Норма».

За двѣ версты отъ села начинался лѣсъ — Чертоломъ и нужно было проѣхать поляну съ часовенкой подъ Святымъ Колодцемъ. Здѣсь на Казанскую, 8-го іюля, бывала ярмарка. Женя съ сестрами покупалъ тутъ коврижки.

Дальше лѣсъ сталъ серьезнѣе, сырѣй и тѣнистѣй.

Попадались дубы. Наконецъ, сквозь просвѣты деревъ засвѣтлѣло, блеснуло серебро озерца: они выѣхали въ луга

 

// 70

 

по Жиздрѣ, гдѣ водились утки. Гришка привязалъ кобылку, звавшуюся «Козой», къ березѣ. Слегка замирая отъ охотничьяго волненія, они тронулись въ луга, къ озерамъ.

Въ заходящемъ солнцѣ вились комары. По озерцу плавали кувшинки, лиліи; луга пестрѣли куриной слѣпотой; вдали за Жиздрой синѣлъ Брынскій лѣсъ, внушавшій Женѣ мистическое почтеніе.

Онъ забылъ объ отцѣ, матери, о своихъ утреннихъ огорченіяхъ — весь былъ сосредоточенъ на одномъ: не упустить бы крякву или чирка!

«Норма» носилась по лугу, лѣзла въ камышахъ краемъ озера, и нужно было поспѣвать за ней, а то какъ разъ прозѣваешь стойку.

По первой же взлетѣвшей маткѣ Женя смазалъ. Это его огорчило, — онъ сталъ палить безъ разбору, почти не цѣлясь, въ увлеченіи, знакомомъ лишь охотникамъ. Случалось, онъ даетъ промахъ, а сзади, выцѣливъ и отпустивъ подальше, Гришка кладетъ ту же утку замертво. Женю выводило это изъ себя. Кусали комары, мучило сознаніе, что онъ еще не охотникъ, а такъ, дрянь, и хотѣлось загладить свои неудачи. Дрожащими руками высыпалъ онъ изъ жестяного патрона порохъ, заколачивалъ пыжъ шомполомъ, надѣвалъ пистонъ — и опять мимо, мимо!

Наконецъ, сѣло солнце, луга затуманились, озера стали отливать багровымъ. «Норма» замучилась, поцарапала въ камышахъ морду въ кровь и плелась лѣниво. Пора было возвращаться.

Женя былъ недоволенъ, но въ сумеркахъ не могъ уже различить мушки на концѣ ствола и уныло побрелъ за Гришкой: въ ягдташѣ лежало три утки, изъ нихъ онъ не убилъ ни одной. «Не надо было горячиться, — думалъ онъ: — все оттого, что стрѣлялъ на вскидку».

Они подходили къ мѣсту, гдѣ была привязана «Коза» въ дрожкахъ.

— Кажись, здѣсь, — сказалъ Гришка, — у энтой березы… — И растерянно обернулся, — «Козы» не было, на березкѣ висѣла оборванная оброть.

 

// 71

 

— Ахъ ѣдятъ тебя мухи съ комарями! — вскрикнулъ онъ вдругъ. — Ей Богу, ушла! Головушка наша горькая!

Напрасно шарили они по кустамъ, пробѣжали съ полверсты по дорогѣ, — «Козу», очевидно, накусали овода — и она удрала.

Гришка снялъ картузъ и отеръ потъ со лба.

— Сволочная кобылка — сказалъ онъ. — Какая похабная!

— Что жъ намъ дѣлать? — спросилъ Женя слегка дрожащимъ голосомъ.

— Не иначе — пѣшкомъ итти, Евгеній Иванычъ. Это похабная лошадь, я ее давно знаю.

Женя меньше всего разсчитывалъ возвращаться пѣшкомъ, ночью, за шесть верстъ! Въ лѣсу совсѣмъ стемнѣло. Онъ вздохнулъ, взялъ Гришку за руку, — и они пошли.

Было жутко — Женя не могъ отрицать этого. Казалось, что лѣсъ безконеченъ, что они заблудятся. Что имъ можетъ встрѣтиться что-нибудь ужасное — даже трудно сказать, что именно. Женя думалъ, что хорошо бы зарядить ружье и итти со взведенными курками, и хотѣлось сказать объ этомъ Гришкѣ, но постѣснялся. Гришку же лѣсъ не пугалъ; но онъ считалъ, что ему попадетъ отъ барыни за барчука и отъ барина за «Козу». Онъ отчасти и самъ сознавалъ свою вину. По временамъ онъ вздыхалъ и говорилъ:

— Какая похабная кобылка! Зналъ бы, я бъ тебя не такъ привязалъ, ѣдятъ тебя мухи съ комарями.

На полянѣ Святого Колодца Женѣ стало полегче — самый страшный лѣсъ прошли. Зато усталость давала себя знать. Онъ едва волочилъ ноги, а итти еще было версты три по песчаной дорогѣ. Вся Женина амбиція соскочила, онъ чувствовалъ себя маленькимъ и безпомощнымъ, и до слезъ хотѣлось ѣхать домой, въ дѣтскую, гдѣ рядомъ мать, Дашенька, все мирное и родное.

Они не отошли полверсты отъ Святого Колодца, когда Гришка предложилъ ему сѣсть на закорки — онъ его донесетъ до дому. И они скорѣе дойдутъ.

Женя былъ невеликъ, вѣсилъ мало. Но принять такое предложеніе — значитъ позорно сдаться, поступить не

 

// 72

 

по-охотницки, а какъ дѣвчонка. Все это мелькнуло въ Жениномъ мозгу, но его ноги едва двигались, глаза слипались: онъ уступилъ безъ борьбы.

Всходила луна, когда кривоногій Гришка съ Женей на закоркахъ входилъ въ село. За спиной Жени болталось ружьецо, самъ онъ спалъ, охвативъ руками Гришкину шею. Гришка нѣсколько усталъ, но главное его безпокоило — гдѣ «Коза», и мысленно продолжалъ онъ ее ругать, называя похабной кобылкой.

На деревнѣ — всѣ, слава Богу, спали и не видѣли этого возвращенія, иначе охотники были бы осмѣяны. Волновалась лишь Женина мать. Но узнавъ, въ чемъ дѣло, успокоилась и она; «Коза» мало ее занимала: Женя цѣлъ, а что вернулся верхомъ на Гришкѣ, — это ничего. Онъ маленькій, а Сопѣлки далеко.

 

III

 

На другой день Женя проснулся сильно не въ духѣ. Конечно, онъ былъ смѣшонъ и ничтоженъ, сидя у Гришки на закоркахъ. Какая слабость! Потомъ — разстрѣлялъ всѣ заряды и не одной утки.

Женя лѣниво спрягалъ съ Магдушей глагол haben, а задачъ дѣлать рѣшительно не хотѣлось.

— Фрейлейнъ, — сказалъ онъ несмѣло: — позвольте ариѳметикой не заниматься. Нездоровится мнѣ что-то.

Магдуша, розовая нѣмочка aus Riga, согласилась охотно.

— Вы вчера, навѣрно, устали? — Она захохотала и сложила тетрадки въ столъ: — Как это называется, — Coп᾿ёльки, гдѣ вы были?

«Знаетъ, — подумалъ Женя, — все извѣстно». И онъ уныло опустился въ палисадникъ, подъ липы. Здѣсь улегся въ гамакъ и сталъ покачиваться.

На балконѣ мать разговаривала съ кухаркой Варварой.

— Утокъ нашпигуй, — говорила мать.

— Какихъ такихъ утокъ?

— Ну, что вчера Женя настрѣлялъ.

Женя поднялся изъ гамака и блѣднѣя подошелъ къ матери.

 

// 73

 

— Я ни одной утки вчера не убилъ, — сказалъ онъ раздраженно. — Тѣхъ утокъ, — поправилъ онъ мать, обращаясь къ Варварѣ, — которыхъ настрѣлялъ Гришка.

— Не все ли равно? Которыхъ они привезли.

Мать не была охотникомъ, она не понимала, какой кинжалъ вонзила въ Женино сердце.

Женя опять пошелъ въ гамакъ, сталъ покачиваться, напѣвать, и теперь ему казалось, что все погибло. Несомнѣнно, его ошибкой воспользуется его врагъ, кучеръ Петька, и всячески будет надъ нимъ издѣваться. Разойдется это и по деревнѣ, и ему не съ кѣмъ будетъ играть въ лапту. Даже другъ Романъ потеряетъ къ нему уваженіе, когда узнаетъ, что онъ въѣхалъ въ село верхомъ на Гришкѣ.

Такъ чувствовалъ онъ себя весь день, часовъ до четырехъ, когда вернулся отецъ, ночевавшій на Шахтѣ. Къ удивленію Жени, отецъ отнесся къ его авантюрѣ равнодушно, назвалъ только Гришку дубиной, но похвалилъ, что догадался донести домой мальчика. «Коза» вернулась — ее привелъ мужикъ изъ Кременокъ и получилъ двугривенный.

Отецъ легъ спать и сказалъ, что вечеромъ они съ Женей идутъ ловить рыбу, — чтобъ осмотрѣлъ крючки — все ли въ порядкѣ.

Передъ закатомъ Женя вышелъ въ паркъ. Паркъ этотъ былъ огромный, выходилъ за село въ поле. Въ самомъ дальнемъ углу его былъ небольшой оврагъ — таинственное для дѣтей мѣсто. Валялись полуистлѣвшія кости и росли особенные бѣлые цвѣточки.

Женя перелѣзъ черезъ заборъ и сѣлъ на откосѣ канавы.

Солнце стояло невысоко, заливало ровнымъ, мирнымъ свѣтомъ поля, раскрывавшіяся за паркомъ. Опять, какъ вчера, пахло рожью. Вѣтерокъ хотилъ по ней, и въ плавномъ волненіи ржи было вѣчное, говорившее о великомъ покоѣ. Вонъ, за ржами, лѣса — Дьяконовъ Косикъ, Панькина Пчельня, Ландышевый лѣсъ: привольный край, полный свѣжести, свѣта, пахучаго воздуха. Все это его, Женино, хотя ему и не принадлежитъ. Всюду онъ можетъ поѣхать, отовсюду испить радости и поэзіи, которыми по-

 

// 74

 

лонъ этотъ широкій кругозоръ. А впереди далекая-далекая жизнь! Столько еще будетъ солнечныхъ дней, охотъ, поѣздокъ съ отцомъ, легкихъ и свѣтлыхъ минутъ!

Женя замечтался. Все, что было съ нимъ раньше, — отошло, и, казалось, его осѣнилъ крыломъ ангелъ поэзіи дѣтства, его безпечальной райской жизни. То, о чемъ вздыхаютъ взрослые, неслось надъ нимъ легкимъ потокомъ, дни протекали, какъ падаютъ съ неба дождевыя капли въ радугу.

Онъ сидѣлъ долго на этомъ пригоркѣ и видѣлъ, какъ садилось солнце, какъ закраснѣла въ его лучахъ колокольня деревенской церкви. Онъ зналъ, что пора итти домой пить чай, что навѣрно проснулся отецъ. Но не хотѣлось итти. Такъ бы всегда и сидѣлъ въ заходящемъ солнцѣ, любуясь зигзагами ласточекъ, ихъ веселымъ визгомъ.

 

// 75