// БОРИС ЗАЙЦЕВ. В ПУТИ. КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ВОЗРОЖДЕНІЕ – LA RENAISSANCE 73, Avenue des Champs Elysées. Париж, 1951.

 

ВАРѲОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

 

Было около пяти. Дымно-сырой день, снѣжинки слегка перепархивали. Близилась свинцовая синѣва сумерек. Анна лежала у себя на постели. В бѣловатой мглѣ комнатки с лѣвой стороны окно струило послѣднiя дыханiя дня[1]. В их смутности, млечном туманѣ можно было еще разсмотрѣть справа, над кроватью, фотографiю человѣка с длинными усами, еще можно было прочесть загробныя слова: «Аннѣ, на вѣчную память». Но вот-вот все это будет замыто ночью.

Оцѣпенѣнiе владѣло всѣ эти дни Анной. Она даже меньше работала. И сейчас – вовсе не в урочный час лежала в своей комнаткѣ. Она безсмысленно смотрѣла в окно. Там виднѣлись верхушки яблонь да снѣг, дорога вдоль сада, по ней уѣхал Матвѣй Мартыныч в город, за жмыхами и в послѣдней попыткѣ отстоять свое добро. А сейчас кто-то ѣдет сюда. Гдѣ теперь Матвѣй Мартыныч? Вѣрно, разглагольствует гдѣ-нибудь в городѣ, доказывает. Может, чаёк тянет с блюдечка. Вспомнив подвал, Анна слегка потянулась, так что скрипнула даже постель. Потом легкая улыбка прошла по ея лицу. «Медвѣжатина… неужели и таких любят?» Но она

 

// 186

 

помнила его объятiе, и в улыбкѣ ея была и насмѣшка, и сочувствiе. Душевно ей было все равно. Ея повелитель, со своими длинными усами, начинал уже тонуть на стѣнѣ в сумерках. Но в темной глубинѣ тѣла был и теплый отвѣт. «Дрянь я перед Мартою, или не дрянь?» подумала она. «Вѣдь не я-же к нему лѣзу… да и что мнѣ в нем!» Но ей все-таки нравилось, вѣчным, неистребимым чувством женщины, что она им владѣет.

Внизу заскрипѣли сани. Видимо, ѣхавшiй по дорогѣ оказался у них. Дверь хлопнула, мужской голос говорил что-то Мартѣ. Слов Анна разслышать не могла. Но по тону чувствовала, что хорошаго тут мало. Марта в послѣднее время почти с ней не разговаривала, так что спускаться не хотѣлось. И Анна продолжала лежать. Она уже перестала думать о Мартѣ, Матвѣѣ Мартынычѣ. Открывала глаза, иногда вновь закрывала их. Разница между мiром этим и тѣм становилась все меньше – лишь бѣлесое пятно окна давало о себѣ знать. При закрытых-же глазах золотыя точки наполняли темный фон, плыли в нем. Иногда появлялись рожи. Или вдруг разрывался свѣтлый сноп. Эти снопы казались Аннѣ обликом смерти. Она считала, что именно такова и должна быть смерть: р-раз, взорвется, и дальше… что? Этого никогда, за всю свою жизнь, понять она не могла. Не понимала и теперь. Но ее влекло к этому грозному мiру. Так и сейчас. Под темноту, под говор снизу залетала она в него.

Опять хлопнула дверь, заскрипѣли сани. «Не хочу я ничего дѣлать, не двинусь», думала Ан-

 

// 187

 

на. И не знала сама, почему так думает. Но было крѣпко ощущенiе того, что происходит нѣчто необычное.

– Анна! крикнула снизу Марта.

– Я.

– Ты что там дѣлаешь?

– Ничего.

Нѣкоторое время Марта молчала. Слышно было, как Мартын подхлёстывает кнутом своих дѣтских лошадок. Потом Марта поднялась по лѣсенкѣ. Она остановилась на порогѣ. Странным образом, Анна довольно ясно видѣла худую, сухую фигуру. Всегдашнiй холодок прошел у нея по сердцу.

– Был Гаврюшка из Серебрянаго. Прiѣхали из города, нынче в Серебряном ночуют, а завтра утром к нам, и всѣх свиней заберут. Так Похлёбкин велѣл передать.

Анна приподнялась и свѣсила ноги.

Что-же теперь?

Марта крѣпко держалась за рукоятку двери.

– Не отдам я свиней…

Прiѣдут, сумрачно сказала Анна, так отдашь.

– Не отдам.

Что-же ты будешь дѣлать?

Всѣх зарѣжу, не отдам.

Анна молчала.

– Ты тут валяешься, лодырничаешь, ты вмѣсто чтобы по подвалам шляться… – Марта задохнулась – лучше-бы мнѣ подмогла.

Она протянула руку к комоду, нашла спички и чиркнула. Руки ея были непокойны, когда она зажигала свѣчку.

 

// 188

 

Ея лицо поразило Анну. Теперь, при свѣтѣ, оно как-бы отдавало все, что скопилось в худом тѣлѣ с большою грудью за мрачные дни, тревожныя ночи. Увидѣв манiакальный блеск ея глаз, Анна тоже ощутила нервный ток, волною пробѣжавшiй по ней. «Зарѣжет, да, непремѣнно зарѣжет».

– Мы с Матвѣем столько работали, наживали… не такая буду дура отдавать.

Куда-же ты их дѣнешь? спросила Анна.

Марта молча подошла к окну, открыла форточку и высунула руку. На ладони ея стали таять снѣжинки.

– Что смогу, свѣтом увезу в город. Остальное пока в ложочкѣ зароем, в снѣгуСлѣды заметет.

Анна совсѣм встала, выпрямилась. Ей было глубоко безразлично хозяйство, богатство, свиньи. Но сейчас она не могла лежать. Туманная сила, точно зажженная кѣм-то, подымалась в ней.

Что-ж, сказала она. – Так и так. Тогда ждать нечего.

– Они сейчас не прiѣдут, там, в Серебряном, ревизiя. А потом их напоят, самогона у Похлёбкина достаточно. Мы управимся.

– Понятно.

Анна глубоко вздохнула, взяла с комода коробочку с булавками, поиграла ею и опять поставила. Марта спусилась вниз. Анна нѣкоторое время безсмысленно глядѣла на пламя свѣчи, потом быстро задула его и направилась за Мартой, крѣпкой, тяжеловатою походкой – лѣстница заскрипѣла.

 

// 189

 

А через полчаса она с Мартой ужа направлялась к закуткам. Марта несла фонарик. Он бросал вперед тусклое пятно свѣта, в котором безпрерывно летѣли снѣжинки. Этот снѣг ложился холодными прикосновеньями на руки, лоб, осѣдал пухом на рѣсницах[2]. Он заваливал мiр своей беззвучной пухлостью.

Нож был у Марты. Анна зажгла еще фонарь.

– Без мужчины трудно, сказала[3] Марта.

– Ничего, управимся.

Каждую свинью, дико визжавшую, приходилось связывать и выволакивать в особую закутку, гдѣ стояла лампа. Пол густо устлали соломой. Анна чувствовала в себѣ страшную силу. Марта молчала. Молча, точно и твердой рукой перерѣзала горла свиньѣ за свиньей. Анна их поторошила. В перерывах вытаскивали солому, напитанную кровью, жгли ее в печкѣ и клали свѣжую, чтобы меньше оставалось слѣдов. Убирали и потроха. Палить туши было уже некогда. Анна взваливала их на салазки – и однѣ везла к розвальням, нарочно вывезенным из сарая, складывала их там. Другiя – в сугробное мѣсто у канавы сада. Тут поразрыли они с Анной яму, недалеко от дороги, и туда легло четыре туши. Прикрыла их пятая, Люцiя. Свалив ее туда, Анна лопатой засыпала яму. Снѣг продолжал итти.

Она чувствовала то напряженiе, когда жить можно только двигаясь. Она могла-бы свезти на этих салазках, вдоль этого сада, гдѣ сиживала с Аркадiем, еще десять туш. Все сейчас было укрыто тьмой. Гудѣли деревья, свѣтился огонек на хуторѣ. Не увидишь ни Серебрянаго, ни

 

// 190

 

мирных нив, ни малаго кургана. Анна подняла голову. Лицо ея запотѣло. Снѣг воздушно-хладным касанiем осѣдал на нем, таял. Ничего не было видно в безпробудной тьмѣ. Она могла говорить что угодно, как угодно. Лишь Господь, может быть, преклонил-бы к ней ухо.

Она взялась вновь за салазки, повезла их домой. «Мнѣ недолго работать», прошло в ея головѣ. «Скоро я отдохну».

В закутѣ сидѣла Марта. Перед ней на столикѣ стоял штоф водки, лежал кусок чернаго хлѣба с солью. Нож лежал у стѣны. На соломѣ около него кровавое пятно.

– Выпей, сказала Марта. – Мы однѣ. Я устала. Я очень разволнована.

Она сказала это со странною усмѣшкой, и протянула Аннѣ стакан. Глаза ея были подернуты мутью. Руки в крови – она наскоро обтерла их.

Я-бы хотѣла, продолжала Марта все с тою-же нервной усмѣшкой: чтобы здѣсь был Матвѣй Мартыныч

Анна выпила. Марта не спускала с нея глаз. Она уже захмелѣла, язык не вполнѣ ей подчинялся.

– Он сильный, это хорошо… Мужчина должен сильный быть.

Она прибавила грубое слово. –

– Анка, я тебя знаю. Мало-ли что твой помер… ты не такая, тебѣ другой нужен.

Анна налила себѣ еще водки. Марта вдруг нѣсколько наклонилась к ней, дыхнула спиртом.

– Только если ты у меня под боком Матвѣя подобрать вздумаешь, я ни на что не посмотрю.

 

// 191

 

Марта вдруг измѣнилась. Лицо ея приняло осмысленно-свирѣпое выраженiе.

Она протянула руку к ножу.

Анна поставила стакан на стол.

– Не боюсь я тебя. Убирайся. Мнѣ и Матвѣй твои ни на что не нужен.

– А что вы в подвалѣ дѣлали? Почему твой платок там валялся?

– Ничего не дѣлали, холодно сказала Анна. – Ты эти глупости брось. Я не маленькая.

– Не маленькая…

Марта смотрѣла на нее пристально. Правду она говорит, или нѣт? А-а, всѣ они умѣют врать, мужчины, женщины… Все-таки продолжать Марта не рѣшилась. Онѣ замолчали. Анна съѣла кусок хлѣба с солью. Ей казалось, что он пахнет кровью. Она рѣзко встала.

– Кончать так кончать.

Борова и свинью, а также поросят оставили, это все, что имѣли право оставить. Еще двух свиней Анна зарѣзала собственноручно – Марта ослабѣла. Все время шел снѣг. Все время ходили по двору с фонарем. Пѣтухи глухо кричали.

Анна не могла-бы сказать, из-за чего собственно кипѣла. Но ей страстно хотѣлось все так сдѣлать, чтобы завтра, когда прiѣдут совѣтскiе, ничего нельзя было-бы ни понять, ни найти. У Марты от напряженiя и тасканiя тяжестей начались боли – она ушла в дом. Анна осталась. Она согрѣла воды, тщательно замыла слѣды просочившейся сквозь солому крови, тщательно вылила порозовѣвшую воду в помойку,

 

// 192

 

засыпала пол опилками, замыла брызги на стѣнах у двери. Уцѣлѣвших свиней перевела в одну закутку, а остальныя так вычистила и выскребла, точно там никого и не было. Двери их оставила настежь, чтобы продуло свѣжим воздухом.

За этими трудами застало ее утро. Оно упорно выкарабкивалось из аспидно-свинцоваго мрака. В его бѣлесости пожелтѣл ночной фонарик. Анна пошла в кухню, долго мыла теплой водой руки, сняла передник и перемѣнила платье. Но руки скоро снова выпачкала, запрягая лошадь Мартѣ. Впрочем, теперь от них пахло лошадью, ремнями шлеи, запахами мира и безобидности. Марту она с трудом подняла. Закрыв туши сѣном, усадив ее сверху, во время спровадила в город.

 

*   *

*

 

Маленькiй Мартын не обращал вниманiя ни на что. Был-ли отец в городѣ, уѣхала-ли мать, как провела ночь Анна, для него не имѣло значенiя. В мирѣ, кажущемся нам огромным, у него существовал счастливый угол. Деревянныя лошадки, взвод солдат, пушки, кубики, из которых выходили преинтересныя штуки: что могло с этим сравниться? И когда на вопрос, гдѣ мама? Анна отвѣтила, что скоро вернется, он не огорчился и не возражал. Выпив, как обычно, чашку чаю с сахаром и густыми сливками, разставил на полу свою армiю.

Анна-же почувствовала необыкновенную усталость. Вот теперь она беззащитна! Не только ничего не может дѣлать, просто двинуться труд-

 

// 193

но, подняться наверх. Ах, как она разбита! Тѣло ломит, в головѣ тьма. Фонарь, визг свиней, кровь… «Навѣрно, сейчас прiѣдут из Серебрянаго». Из окон ложился бѣлый и безсмертный отсвѣт снѣга. «Все занесло, теперь покойно, им удобно будет ѣхать». Хорошо в этом снѣгѣ лежать.

Она прилегла на диванчикѣ. «Кажется, у меня и сейчас руки кровью пахнут» – Анна поднесла ладонь к носу. Нѣт, пахло просто мылом.

– «Хоть бы во снѣ Аркадiя увидѣть»… Она закрыла глаза и блаженно улыбнулась. Слеза остановилась под рѣсницами.

Маленькiй Мартын открыл огонь из пушки. Солдаты его падали.

 

// 194

 



[1] В тексте ошибочно: дни

[2] В тексте ошибочно: рѣснцах

[3] В тексте ошибочно: сказал