БОРИСЪ ЗАЙЦЕВЪ. СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ. КНИГА VII

ИЗДАТЕЛЬСТВО З. И. ГРЖЕБИНА

БЕРЛИНЪ – ПЕТЕРБУРГЪ ‑ МОСКВА

1923

МАЙ ВЪ ВІАРЕДЖІО

Италія, волшебный край,

Страна высокихъ вдохновеній!

Пушкинъ.

 

Къ концу мая во Флоренціи стало жарко. Пригрѣвало зноемъ легкимъ, горячимъ; знающіе утверждали, что скоро наступитъ непроходимая духота; надо подыматься къ морю.

Въ одно благословенное утро мы тронулись. И вотъ уже въ свѣтлой дымкѣ прощально заголубѣлъ очеркъ безсмертнаго города: куполъ Собора, колокольня Санта Марія Новелла, башня палаццо Веккіо. Мы мчались вдоль Арно. Мимо прибрежныхъ тополей, сопровождавшихъ бѣгъ нашъ, пролетая у подножія средневѣковыхъ городковъ – чтобы въ днѣ солнечномъ, блистательномъ, вылетѣть за Эмполи, въ равнину, простирающуюся къ Пизѣ. По горамъ пизанскимъ, на сѣверо-западѣ, ходили пестрыя пятна свѣта, темно-голубой тѣни; иногда бѣлѣлъ замокъ, иногда облако касалось вершины. Маленькія селенья, поля, виноградники, яблони, горизонтъ замкнутый горами – все ясное, пронизанное голубоватымъ; свѣтлая Тоскана. Дневное и крѣпкое, то, что можно-бы назвать пушкинскимъ въ Италіи.

Незамѣтно приближалась Пиза. Ея огромный вокзалъ подышалъ запахомъ гари, свистками паровозовъ: пробѣжало нѣсколько газетчиковъ, прокричали продавцы бѣглыхъ завтраковъ – кусочекъ хлѣба, ветчины, фіасочка вина – и тяжело пыхтя, загромыхалъ поѣздъ далѣе. Изъ окна промѣлькнулъ направо городъ; толпа коричневыхъ

75

 

 

черепичныхъ крышъ; изъ нихъ нежданно появился Соборъ и падающая башня, какъ бѣлокружевныя видѣнія, и чрезъ минуту канули, какъ и явились; и лишь гигантская вывѣска «Hôtel Nettuno» преслѣдовала до окраинъ. Съ окраинами, за городомъ, воздухъ сталъ иной, какъ и пейзажъ перемѣнился. Здѣсь откровенная низина, вѣтеръ откровенно ужъ доноситъ запахъ моря. Тутъ явно, что сама-то Пиза нѣкогда стояла чуть что не на берегу; но минули года, отошло море, обнаживъ тучную, низменную, сыроватую долину. Въ ней пересѣчетъ поѣздъ какой-то лѣсъ, прогрохочетъ мимо двухъ-трехъ станцій, и станетъ замедлять ходъ передъ смутно-бѣлѣющей деревней – даже городкомъ не назовешь того, что носитъ пышное имя Віареджіо. А вдали, слѣва, заколебалось темносинее, одѣтое туманомъ къ горизонту, мягко-громоздкое, дохнувшее влагой и безпредѣльностію – море. Десятки мачтъ, рей, подвернутыхъ парусовъ въ порту ведутъ свой медленный, однообразный танецъ, то кивая, то склоняясь въ бокъ. По морю же закраснѣли оранжевые, уже распущенные, тугіе паруса.

Надо слѣзать.

Станція самая обыкновенная – низенькое, розовое строеніе; бродитъ capo della stazione, усатый, въ красномъ кэпи; нѣсколько носильщиковъ въ блузахъ. При выходѣ два тощихъ веттурино, платаны съ сѣрозеленой корой въ бѣлыхъ пятнахъ. Разумѣется, мальчишки. Рѣдко обходится Италія безъ подвижного этого, веселаго, крикливаго народа.

‑ Гдѣ тутъ пройти къ Casa Luporini?

Одинъ толкнулъ другого въ бокъ, еще одинъ подвзвизгнулъ и ловко, какъ акробатъ прошелся по песку колесомъ.

‑ Casa Luporini! Casa Luporini! – пронеслось среди нихъ, и обрадовавшись окончательно, ринулись всѣ, ватагой, провожать тѣхъ странныхъ форестьеровъ, что спаршиваютъ не отель «Roma», а Casa Luporini.

76

 

 

Вѣрно, что кромѣ насъ, да знакомыхъ нашихъ русскихъ во Флоренціи, жившихъ здѣсь ранѣе, никто изъ иностранцевъ не остановился бы у Luporini: ни въ одномъ Бедекерѣ ихъ нѣтъ. Мальчишки волновались, спорили, какъ пройти ближе. Мы шли вдоль небольшого канала; за нимъ низенькіе, въ одинъ и два этажа рыбацкіе домишки, тоже розовые. Горячій песокъ, солнце, итальянки, полощущія бѣлье въ каналѣ; глухой, мягкій плескъ моря вдали, да острый, славный запахъ – смолы отъ строящихся барокъ, дегтя, стружекъ, и лѣтняго, разнѣженнаго, дышащаго іодомъ и водорослями, расколыхнутаго моря.

Черезъ небольшой мостикъ для пѣшеходовъ переходимъ на тотъ берегъ, и мальчишки съ торжествомъ подводятъ насъ къ такому-же двухэтажному домику, какъ и другіе, съ вывѣской надъ дверью: «Fiaschetteria».

‑ Casa Luporini! Eccola casa Luporini!

Вышла хозяйка, дама почтенная, въ темномъ платочкѣ, и весьма удивилась, насъ увидѣвъ. Изъ распивочной глянуло нѣсколько физіономій, загорѣлыхъ, съ трубками и стаканчиками вина.

Но узнавъ, что мы отъ прежнихъ ея жильцовъ, синьора Лупорини ласково закивала. Черезъ минуту были мы во фіаскеттеріи, гдѣ по стѣнамъ тянулись ряды оплетенныхъ фіасокъ, стоялъ столъ, за нимъ подкрѣпляющіеся рыбаки, и немного въ сторонѣ жарился въ очагѣ, на вертелѣ, какъ и во времена хитроумнаго Одиссея, кусокъ жирной баранины. Насъ провели узенькой лѣстницей наверхъ и показали комнату; тамъ, разумѣется, была гигантская постель съ тюфякомъ, набитымъ морскими травами, и – также разумѣется – Мадонна освящала своимъ ликомъ скромное жилье. Хозяйка отворила ставни. Солнечный, пылкій воздухъ пахнулъ. Внизу тянулся каналъ, за нимъ садики, дома, колокольня небольшой церкви; справа далекія горы, слѣва все то же милое, туманносинее море, душа и божество мѣстности.

77

 

 

Черезъ часъ хозяйскій сынъ привезъ на тачкѣ наши вещи, изъ deposito. Мы поселились у синьоры Лупорини, подъ покровомъ Мадонны, простодушной и наивной, какъ простодушенъ этотъ розовый домикъ и его древній очагъ.

Вѣрно, genius loci не отринулъ насъ. Намъ легко, свѣтло было подъ нехитрымъ кровомъ синьоры Лупорини. Мы не думали ни о чемъ. Были веселы и смѣшливы. Райской беззаботностью проникнуты.

Съездъ на купанья еще не начинался. Пляжъ съ кабинками, противъ отелей и главной набережной, еще пустыненъ. Но туда мы не ходили. Нашъ край другой, рыбацкая часть Віареджіо, за каналомъ. Тамъ песчано, бѣдновато, живописно. Съ утра, еще лежа на кровати изъ морскихъ травъ, лишь пріотворишь зеленую, рѣшетчатую ставню, медленно выплываетъ по каналу оранжевый парусъ, заплатанный, пестрый, сколько видавшій! Рыбаки возвращаются. Весь каналъ въ солнцѣ. Полуголые ребята, съ загорѣлыми, кофейными тѣлами валяются по набережной тѣ-же самые мальчишки, что вопровождали насъ сюда. Вотъ они вскакиваютъ, такъ лягушки скачутъ въ воду. Тамъ плаваютъ. И опять вылѣзаютъ. Чуть не трехлѣтніе лежатъ у самаго края; кажется, вотъ сейчасъ бултыхнется; но ко всему они привыкли, да и къ нимъ благосклоненъ мѣстный богъ-охранитель: никто никуда не падаетъ. Лишь матери, издали, орутъ истошными голосами: «Джіо-ванни, Джіован-ни-и-но!» А Джіованни и Джульетты равнодушны; голышомъ, галопомъ летятъ по набережной, не отстать имъ отъ воды, на которой выросли отцы, дѣды, прадѣды. И не такъ ужъ страшно – получить шлепокъ отъ выведенной изъ себя матроны.

Утромъ занятые чемъ-нибудь, послѣ полдня и обѣда, когда свалитъ жаръ, идемъ купаться, но на свой, рыбацкій пляжъ. Итальянки сушатъ на веревкахъ бѣлье выстиранное, въ кабачкѣ подъ нами кто-нибудь кіанти тянетъ; а оттуда, ближе къ морю, постукиваютъ молотки. Двигаться не легко,

78

 

 

нога мягко вязнетъ въ пескѣ горячемъ, и сыпучемъ; влѣво, невдалекѣ, ярко зеленѣетъ пинета, доносится ея смолистый запахъ;и безпрерывно стучатъ молотки конопатчиков, босыхъ, въ цвѣтныхъ фесочкахъ, съ трубками въ зубахъ; они возятся надъ поваленнымъ, полуодѣтымъ, но изящнымъ остовомъ шхуны будущей; въ другомъ мѣстѣ осмоляютъ почти готовое судно; и запахъ дегтя, вара, синій дымокъ, мѣшаются со знойнымъ вѣтромъ, и съ пахучимъ моремъ; съ моремъ, серебряно-лазурнымъ, а вдали яркосинимъ. Недалеко и до простенькихъ кабинокъ, гдѣ толстая итальянка въ наколкѣ вяжетъ чулокъ, за нѣсколько чентезими отворитъ дверцу. Тамъ, въ закуткѣ, ждетъ уже трико. А черезъ пять минутъ легкое, искристое, соленое и ласковое, приметъ пришельца море. Въ немъ укрѣпляющая, освѣжительная сила. Вѣчно оно кипитъ и пѣнится, какъ божественное вино; и быть можетъ, входя въ эти солнечные, бѣлѣющіе брызги, пріобщаешься жизни міровой, безначальной и безконечной. Море качаетъ, ласкаетъ, и поглощаетъ какъ медузу, краба, изъ него выходишь какъ бы опьяненный. Но ужъ остатокъ дня проведешь съ нимъ вмѣстѣ, какъ на немъ и въ немъ цѣлую жизнь проводятъ рыбаки и мореходы.

Къ вечеру солнце склоняется къ тому-же морю, въ розоватомъ туманѣ, уходя въ сказочные края, гдѣ за Гадесомъ растутъ золотыя яблоки Гесперидъ. Это часъ дальней прогулки, по пляжу, у самыхъ шелковѣйныхъ волнъ, мимо пустыхъ кабинокъ, прибрежныхъ виллъ, въ сторону другой пинеты, лежащей за городкомъ Віареджіо. Наши рыбаки, мальчишки, строящіяся шхуны – далеко. Это болѣе важная, болѣе богатая часть. Черезъ мѣсяцъ все здѣсь будетъ переполнено пріѣзжими, ‑ дамы съ разноцвѣтными зонтами, итальянцы въ бѣлыхъ штанахъ, дѣти съ няньками. Но сейчасъ и тутъ пустынно. Изрѣдка прокатитъ шарабанъ, промчится по шоссе автомобиль съ развѣвающейся дамскою вуалью, знаменемъ; онъ подыметъ

79

 

 

пелену бѣлой пыли, золотящейся на солнцѣ. Надъ зеленымъ боромъ, пинетой, по предгорьямъ просвиститъ поѣздъ, бѣлый клубъ его дыма катится и развѣвается прядями. Дальше по склонамъ виллы бѣлѣютъ, дома, а гораздо надъ ними выше, гдѣ какъ-бы кончаются человѣческія дѣла, возстали свѣтлыя и нетлѣнныя горы. Онѣ именно возстали – круто – обрывисто, уходя прямо въ небо. Онѣ свѣтлы потому, что долго еще будетъ солнце золотить ихъ. Нетлѣнность дается необычайною прозрачностью и ясностію красокъ: какъ глубоки, чисты фіолетовыя тѣни ихъ! И само небо надъ ними торжественнѣе, чѣмъ надъ другими мѣстами. Въ немъ парятъ орлы.

Когда солнце подойдетъ къ горизонту, по морю протянутся широкія огненныя дороги; паруса, блуждавшіе весь день, станутъ собираться къ порту, къ сонному покачиванью мачтъ и рей. Бормотаніе волнъ слабѣетъ. Фантастичные чертоги воздымаются въ пепельно-розовѣющихъ облакахъ, и какъ фантасмагорія все это уплываетъ; блѣдно-сиреневый сумракъ вдругъ польется по влагѣ, охладѣлой, осребренной, отъ дальняго горизонта, гдѣ солнце умерло. Тогда вдали, на оконечности залива Спеціи, вблизи Сарцаны, мигая крупнымъ жемчугомъ, вспыхнетъ маякъ – свѣтъ трепетный, нематеріально-путеводный. Ему вторя, иныя мелкія сіянья замлѣютъ на дальнемъ побережьѣ. Тихо. Сонно становится. Рыба задремываетъ.

Вотъ и день въ Віареджіо, что похожъ на вчерашній, образъ завтрашняго. Можетъ быть, завтра выпадетъ дождичекъ и придется праздникъ Сантъ Антоніо ди Падова; тогда, вечеромъ, всѣ подоконники будутъ уставлены затепленными свѣчками, фонариками, лампіонами. Мы тоже выставимъ въ честь святого, охранителя житейскаго благополучія, въ честь давняго отшельника, наши маленькіе маяки. Или, можетъ быть, послѣзавтра, въ небольшомъ общественномъ саду появится кибитка странствующихъ

80

 

 

комедіантовъ, ведущихъ родъ свой отъ древнихъ коломбинъ, Бригеллъ и Скарамуччьо, и подъ нехитрую шарманку, къ радости дѣтей, приказчиковъ и рыбаковъ воздвигнутъ они милую мишуру паяцовъ, мимовъ, клоуновъ. Какъ и давно когда-то, въ дѣтствѣ, дѣвушка въ трико проскачетъ, стоя на лошади, прыгнетъ сквозь кругъ; силачъ подыметъ гири, акробатъ повертится на трапеціи; поколотятъ другъ друга размалеванные клоуны, и для дивертисмента разыграютъ немудрящую пентомиму.

Можно съѣздить на нѣсколько часовъ въ Пизу… ‑ я не знаю, какъ еще возможно разнообразить жизнь во фіаскеттеріи синьоры Лупорини, на берегу Лигурійскаго моря, въ городкѣ Віареджіо. Но прошелъ легкій, беззаботный день, буднями или по праздничному, его кончаешь одинаково, по одному канону: въ нѣкій часъ все же окажешься въ приморскомъ ресторанѣ, гдѣ отъ вѣтра хлопаютъ парусиновыя гардины, столики пустынны, и когда зажгутъ бѣлый электрическій шаръ, свѣтъ его трепещетъ, очерчивая яркіе, дрожащіе круги. А снаружи ночь кажется еще темнѣе. И привычный камерьере подойдетъ, приметъ заказъ, принесетъ фіаску краснаго кіанти; изъ узкаго горлышка выцѣдитъ золотистый слой оливковаго масла, оботретъ, нальетъ вино острое, чуть закипающее… ‑ въ Віареджіо, кажется, лучшее вино всей Италіи. Его пьешь подъ неумолчную музыку моря. Сперва закатъ за нимъ краснѣетъ, а потомъ все сольется во тьму, и гудитъ глухо, но и чудно; дышитъ широкою своею грудью. Вотъ оно посылаетъ дары; восемнадцатилѣтній Антиной, съ голыми руками и ногами, съ курчавой головой, въ мокромъ трико, по которому струится еще вода, предлагаетъ устрицы. Онъ ловилъ ихъ тутъ-же, въ каналѣ. Нырялъ стройнымъ своимъ, юношескимъ тѣломъ, шарилъ руками вдоль стѣнокъ, и въ награду получаетъ лиру и стаканъ вина. Кланяется, быстро его выпиваетъ. Тутъ же откупоритъ свои устрицы, еще проникнутыя запахомъ

81

 

 

морской воды, солоноватостью ея, и той особенною влагой, стихійною и соблазнительной, что всегда присуща этимъ страннымъ существамъ.

Вино, козлятина, сыръ, устрицы, и неизмѣнныя черешни на дессертъ, плоды, тоже дары Италіи и юга; чрезъ нихъ физически чувствуешь тѣло страны, ея глубокую, сколь древнюю основу! Вѣдь и Лигуры, и Этруски, тысячелѣтія назадъ здѣсь жившіе, видѣли то-же море, тѣ-же горы, пасли тѣ-же стада, воздѣлывали тѣ-же виноградники, ѣли тотъ-же сыръ. Данте, гостившій у маркиза Маласпина въ тѣхъ горахъ Луниджіаны, что скрываются ужъ сумракомъ, пилъ то-же вино, и въ Луккѣ любовался женщинами, въ которыхъ кровь почти та-же, что въ молоденькой Піеринѣ, дочери нашей хозяйки.

За красоту, за простоту и обаяніе чудесной страны подымаю бокалъ несуществующаго вина. И пусть нѣтъ его. Италія опьяняетъ – однимъ воспоминаніемъ о ней.

Іюнь 1918 г.

82