Книга разсказовъ и стихотворенiй

М., 1902

С. 271—276

 

 

Волки.

______

 

I.

Тамъ рощи шумны, фiалки сини…

Гейне.

 

Это тянулось уже съ недѣлю. Почти каждый день ихъ обкладывали и стрѣляли. Высохшiе, съ облѣзлыми боками, изъ-подъ которыхъ злобно торчали ребра, съ помутнѣвшими глазами, похожiе на какихъ-то призраковъ въ бѣлыхъ холодныхъ поляхъ — они лѣзли безъ разбору и куда попало, какъ только ихъ подымали съ лежки, и безсмысленно метались и бродили все по одной и той же мѣстности. А охотники стрѣляли ихъ увѣренно и аккуратно. Днемъ они тяжело залегали въ мало-мальски крѣпкихъ кустарникахъ, икали отъ голода и зализывали раны, а вечеромъ собирались по нѣскольку и гуськомъ бродили по безконечнымъ пустымъ полямъ; темное злое небо висѣло надъ бѣлымъ снѣгомъ, и они угрюмо плелись къ этому небу, а оно безостановочно убѣгало отъ нихъ и все было такое же далекое и мрачное.

Было тяжело и скучно въ поляхъ.

И волки останавливались, сбивались въ кучу и принимались выть; этотъ ихъ вой, усталый и болѣзненный, ползалъ надъ полями, слабо замиралъ за версту или за полторы и не имѣлъ достаточно силы, чтобы взлетѣть высоко къ небу и крикнуть оттуда про холодъ, раны и голодъ.

 

// 271

 

Бѣлый снѣгъ на поляхъ слушалъ тихо и равнодушно; иногда отъ ихъ пѣсни вздрагивали и храпѣли мужицкія лошаденки въ обозѣ, а мужики ругались и подхлестывали.

На полустанкѣ у угольныхъ копей иной разъ слышала ихъ молодая барыня-инженерша, прогуливаясь отъ дома до трактира на заворотѣ, и ей казалось, что это поютъ ей отходную; тогда она закусывала губу, быстро возвращалась домой, ложилась въ постель, засовывала голову между подушекъ и, скрипя зубами, твердила: «проклятые, проклятые».

 

II.

 

Былъ вечеръ. Задувалъ непріятный вѣтеръ, и было холодно. Снѣгъ былъ одѣтъ въ жестокую сухую пленочку, чуть-чуть хряскавшую всякій разъ, какъ на нее наступала волчья лапа, и легкій холодный снѣжокъ змѣйками курился по этому насту и насмѣшливо сыпалъ въ морды и лопатки волкамъ. Но сверху снѣга не шло, и было не очень темно: за облаками вставала луна.

Какъ всегда, волки плелись гуськомъ: впереди сѣдой, мрачный старикъ, хромавшій отъ картечины въ ногѣ, остальные  угрюмые и ободранные  старались поаккуратнѣе попадать въ слѣды переднихъ, чтобы не натруживать лапъ о непріятный, рѣжущій настъ.

Темными пятнами ползли мимо кустарники, большія блѣдныя поля, по которымъ вѣтеръ гулялъ вольно и беззастѣнчиво, и каждый одинокій кустикъ казался огромнымъ и страшнымъ; неизвѣстно было, не вскочитъ ли онъ вдругъ, не побѣжитъ ли,  и волки злобно пятились, и у каждаго была одна мысль: «скорѣе прочь, пусть всѣ они тамъ пропадаютъ, только бы мнѣ уйти!»

И когда въ одномъ мѣстѣ, пробираясь по какимъ-то дальнимъ огородамъ, они вдругъ наткнулись на торчавшій

 

// 272

 

изъ снѣга шестъ съ отчаянно трепавшейся по вѣтру обмерзшей тряпкой, всѣ, какъ одинъ, кинулись черезъ хромого старика въ разныя стороны, и только кусочки наста помчались изъ-подъ ихъ ногъ и, шурша, заскользили по снѣгу.

Потомъ, когда собрались, самый высокій и худой, съ длинной мордой и перекошенными отъ ужаса глазами, неловко и странно сѣлъ въ снѣгъ.

 Я не пойду дальше,  заикаясь, говорилъ онъ и щелкалъ зубами.

 Я не пойду, бѣлое кругомъ… бѣлое все кругомъ… снѣгъ. Это смерть. Смерть это.

И онъ приникъ къ снѣгу, какъ будто слушая.

 Слышите… говоритъ!

Болѣе здоровые и сильные, впрочемъ, тоже дрожавшіе, боязливо оглядѣли его и поплелись дальше. А онъ все сидѣлъ на снѣгу и твердилъ:

 Бѣлое кругомъ… бѣлое все кругомъ…

Когда взобрались на длинный, безконечный взволокъ, вѣтеръ еще пронзительнѣй засвистѣлъ въ ушахъ; волки поежились и остановились.

За облаками взошла на небо луна, и въ одномъ мѣстѣ на немъ мутнѣло желтое неживое пятно, ползшее навстрѣчу облакамъ; отсвѣтъ отъ него падалъ на снѣга и поля, и что-то призрачное и болѣзненное было въ этомъ жидкомъ молочномъ полусвѣтѣ.

Внизу, подъ склономъ, пятномъ виднѣлась деревня; кой-гдѣ тамъ блестѣли огоньки, и волки злобно вдыхали запахи лошадей, свиней, коровъ.

 Пойдемъ туда, пойдемъ,  говорили молодые,  все равно… пойдемъ! И они щелкали зубами и сладострастно двигали ноздрями.

Но хромой старикъ не позволилъ.

И они поплелись по бугру въ сторону, а потомъ вкось, черезъ ложбинку, навстрѣчу вѣтру.

 

// 273

 

Два послѣдніе долго еще оглядывались на робкіе огоньки и деревню и скалили зубы:

 У-у, проклятые,  рычали они,  у-у, проклятые!

 

III.

 

Волки шли шагомъ. Безжизненные снѣга глядѣли на нихъ своими блѣдными глазами; тускло отблескивало что-то сверху, внизу поземка ядовито шипѣла, струясь зигзагами по насту, и все это имѣло такой видъ, будто тутъ, въ поляхъ, навѣрное знаютъ, что никому никуда нельзя добѣжать, что и нельзя бѣжать, а нужно стоять смирно, мертво и слушать.

И теперь волкамъ казалось, что отставшiй товарищъ былъ правъ, что бѣлая пустыня, дѣйствительно, ненавидитъ ихъ: ненавидитъ за то, что они живы, чего-то бѣгаютъ, топчутся, мѣшаютъ спать; они чувствовали, что она погубитъ ихъ, что она разлеглась, безпредѣльная и неподвижная, всюду и зажметъ, похоронитъ ихъ въ себѣ. Ихъ брало отчаянiе.

— Куда ты насъ ведешь? — спрашивали они старика. — Знаешь ли ты путь? Выведешь ли куда-нибудь? — Старикъ молчалъ.

А когда самый молодой и глупый волчишка сталъ особенно приставать съ этимъ, онъ обернулся, тускло поглядѣлъ на него и вдругъ злобно и какъ-то сосредоточенно куснулъ вмѣсто отвѣта за загривокъ.

Волчишка взвизгнулъ и обиженно отпрыгнулъ въ сторону, проваливаясь по брюхо въ снѣгъ, который подъ настомъ былъ холодный и сыпучiй. Было еще нѣсколько дракъ жестокихъ, ненужныхъ и непрiятныхъ.

Разъ послѣднiе двое отстали, и имъ показалось, что лучше всего лечь и сейчасъ же умереть; они завыли, какъ имъ казалось, передъ смертью, но когда переднiе, трусившiе теперь въ бокъ, обратились въ какую-то, едва колеблющуюся черную ниточку, которая по временамъ тонула въ

 

// 274

 

молочномъ снѣгѣ, стало такъ страшно и ужасно однимъ подъ этимъ небомъ, начинавшимся въ летящемъ снѣгу прямо надъ головой и шедшимъ всюду, въ подсвистывавшемъ вѣтрѣ, что они оба галопомъ въ четверть часа догнали товарищей, хотя товарищи были зубастые, голодные и раздраженные.

 

IV.

 

До разсвѣта оставалось часа полтора. Волки стояли кучей вокругъ старика. Куда онъ ни оборачивался, вездѣ видѣлъ острыя морды, круглые, блестящiе глаза и чувствовалъ, что надъ нимъ повисло что-то мрачное, давящее, и если чуть шелохнуться — оно обсыплется и задавитъ.

— Гдѣ мы? — спрашивалъ кто-то сзади тихимъ, сдавленнымъ отъ бѣшенства голосомъ.

— Ну-ка? Когда мы придемъ куда-нибудь?

— Товарищи, — говорилъ старый волкъ, — вокругъ насъ поля; они громадны, и нельзя сразу выйти изъ нихъ. Неужели вы думаете, что я поведу васъ и себя на гибель? Правда, сейчасъ я не знаю навѣрное, куда намъ итти. Но кто это знаетъ? — Онъ дрожалъ, пока говорилъ, и безпокойно оглядывался по сторонамъ, и эта дрожь въ почтенномъ, сѣдомъ старикѣ была тяжела и непрiятна.

— Ты не знаешь, ты не знаешь, крикнулъ все тотъ же дикiй, непомнящiй голосъ. — Долженъ знать! — И прежде, чѣмъ старикъ успѣлъ разинуть ротъ, онъ почувствовалъ что-то жгучее и острое пониже горла, мелькнули на вершокъ отъ лица чьи-то желтые, невидящiе отъ ярости глаза, и сейчасъ же онъ понялъ, что погибъ. Десятки такихъ же острыхъ и жгучихъ зубовъ, какъ одинъ, впились въ него, рвали, выворачивали внутренности и отдирали куски шкуры; всѣ сбились въ одинъ катающiйся по землѣ комокъ, всѣ сдавливали челюсти до того, что трещали зубы. Комокъ рычалъ, по временамъ въ немъ сверкали глаза, мелькали зубы, окровавленныя морды. Злоба и тоска, выползавшая

 

// 275

 

изъ этихъ ободранныхъ худыхъ тѣлъ, удушливымъ облакомъ подымалась надъ этимъ мѣстомъ, и даже вѣтеръ не могъ разогнать ее. А заметюшка посыпала все мелкимъ снѣжочкомъ, насмѣшливо посвистывала, неслась дальше и наметала пухлые сугробы.

Было темно.

Черезъ десять минутъ все кончилось.

На снѣгу валялись ободранные клочья, пятна крови чуточку дымились, но очень скоро поземка замела все, и изъ снѣга торчала только голова съ оскаленной мордой и закушеннымъ языкомъ; тусклый, тупой глазъ замерзалъ и обращался въ ледяшку. Усталые волки расходились въ разныя стороны; они отходили отъ этого мѣста, останавливались, оглядывались и тихонько брели дальше; они шли медленно-медленно, и никто изъ нихъ не зналъ, куда и зачѣмъ идетъ. Но что-то ужасное, къ чему нельзя подойти близко, лежало надъ огрызками ихъ вожака и безудержно толкало прочь, въ холодную темноту; темнота же облегала ихъ, и снѣгомъ заносило слѣды.

Два молодыхъ легли въ снѣгъ шагахъ въ пятидесяти другъ отъ друга и лежали тупо, какъ полѣнья; они не обсасывали окровавленныхъ усовъ, и красныя капельки на усахъ замерзали въ жесткія ледяшки; снѣгомъ дуло въ морду, но они не поворачивались въ затишье. Другіе тоже позалегли вразбродъ и лежали. А потомъ они опять принялись выть, но теперь ужъ каждый вылъ въ одиночку, и если кто, бродя, натыкался на товарища, то оба поворачивали въ разныя стороны.

Въ разныхъ мѣстахъ изъ снѣга вырывалась ихъ пѣсня, а вѣтеръ, разыгравшійся и гнавшій теперь въ бокъ цѣлыя полосы снѣгу, злобно и насмѣшливо кромсалъ ее, рвалъ и расшвыривалъ въ разныя стороны. Ничего не было видно въ темнотѣ, и казалось, что стонутъ сами поля.

 

 

Б. Зайцевъ