Волки: рассказы/ Б. Зайцев. – [М.]: Книгоизд-во писателей в Москве, [1916]. – 80, [1] с.
ВОЛКИ
Тамъ рощи шумны, фiалки сини…
Гейне.
I
Это тянулось уже съ недѣлю. Почти каждый день ихъ обкладывали и стрѣляли. Высохшiе, съ облѣзлыми боками, изъ-подъ которыхъ злобно торчали ребра, съ помутнѣвшими глазами, похожiе на какихъ-то призраковъ въ бѣлыхъ холодныхъ поляхъ — они лѣзли безъ разбору и куда попало, какъ только ихъ подымали съ лежки, и безсмысленно метались и бродили все по одной и той же мѣстности. А охотники стрѣляли ихъ увѣренно и аккуратно. Днемъ они тяжело залегали въ мало-мальски крѣпкихъ кустикахъ, икали отъ голода и зализывали раны, а вечеромъ собирались по нѣскольку и гуськомъ бродили по безконечнымъ пустымъ полямъ. Темное злое небо висѣло надъ бѣлымъ снѣгомъ, и они угрюмо плелись къ этому небу, а оно безостановочно убѣгало отъ нихъ и все было такое же далекое и мрачное.
Было тяжело и скучно въ поляхъ.
И волки останавливались, сбивались въ кучу и принимались выть; этотъ ихъ вой, усталый и болѣзненный, ползалъ надъ полями, слабо замиралъ за версту или за полторы и не имѣлъ достаточно силы, чтобы взлетѣть высоко къ небу и крикнуть оттуда про холодъ, раны и голодъ.
// 3
Бѣлый снѣгъ на поляхъ слушалъ тихо и равнодушно; иногда отъ ихъ пѣсни вздрагивали и храпѣли мужицкія лошаденки въ обозѣ, а мужики ругались и подхлестывали.
На полустанкѣ у угольныхъ копей иной разъ слышала ихъ молодая барыня-инженерша, прогуливаясь отъ дому до трактира на заворотѣ, и ей казалось, что это поютъ ей отходную; тогда она закусывала губу, быстро возвращалась домой, ложилась въ постель, засовывала голову между подушекъ и, скрипя зубами, твердила: «проклятые, проклятые».
II
Былъ вечеръ. Задувалъ непріятный вѣтеръ и было холодно. Снѣгъ былъ одѣтъ въ жесткую сухую пленочку, чуть-чуть хряскавшую всякій разъ, какъ на нее наступала волчья лапа, и легкій холодный снѣжокъ змѣйками курился по этому насту и насмѣшливо сыпалъ въ морды и лопатки волкамъ. Но сверху снѣга не шло, и было не очень темно: за облаками вставала луна.
Какъ всегда, волки плелись гуськомъ: впереди сѣдой мрачный старикъ, хромавшій отъ картечины въ ногѣ, остальные ― угрюмые и ободранные ― старались поаккуратнѣе попадать въ слѣды переднихъ, чтобы не натруживать лапъ о непріятный, рѣжущій настъ.
Темными пятнами ползли мимо кустарники, большія блѣдныя поля, по которымъ вѣтеръ гулялъ вольно и беззастѣнчиво ― и каждый одинокій кустикъ казался огромнымъ и страшнымъ; неизвѣстно было, не вскочитъ ли онъ вдругъ, не побѣжитъ ли, ― и волки злобно пятились, и у каждаго была одна мысль: «скорѣе прочь, пусть всѣ они тамъ пропадаютъ, только бы мнѣ уйти».
И когда въ одномъ мѣстѣ, пробираясь по какимъ-то дальнимъ огородамъ, они вдругъ наткнулись на торчавшій изъ снѣга шестъ съ отчаянно трепавшейся по вѣтру обмерзшей
// 4
тряпкой, всѣ, какъ одинъ, кинулись черезъ хромого старика въ разныя стороны, и только кусочки наста помчались изъ-подъ ихъ ногъ и шурша заскользили по снѣгу.
Потомъ, когда собрались, самый высокій и худой, съ длинной мордой и перекошенными отъ ужаса глазами, неловко и странно сѣлъ въ снѣгъ.
― Я не пойду дальше, ― заикаясь говорилъ онъ и щелкалъ зубами.
― Я не пойду, бѣлое кругомъ… бѣлое все кругомъ… снѣгъ. Это смерть. Смерть это.
И онъ приникъ къ снѣгу, какъ-будто слушая.
― Слышите… говорятъ!
Болѣе здоровые и сильные, впрочемъ тоже дрожавшіе, презрительно оглядѣли его и поплелись дальше. А онъ все сидѣлъ на снѣгу и твердилъ:
― Бѣлое кругомъ… бѣлое все кругомъ…
Когда взобрались на длинный, безконечный взволокъ, вѣтеръ еще пронзительнѣй засвистѣлъ въ ушахъ: волки поежились и остановились.
За облаками взошла на небо луна, и въ одномъ мѣстѣ на немъ мутнѣло желтое неживое пятно, ползшее навстрѣчу облакамъ; отсвѣтъ отъ него падалъ на снѣга и поля, и что-то призрачное и болѣзненное было въ этомъ жидкомъ молочномъ полусвѣтѣ.
Внизу, подъ склономъ, пятномъ виднѣлась деревня; кой-гдѣ тамъ блестѣли огоньки, и волки злобно вдыхали запахи лошадей, свиней, коровъ.
― Пойдемъ туда, пойдемъ, ― говорили молодые, ― все равно… пойдемъ. И они щелкали зубами и сладострастно двигали ноздрями.
Но хромой старикъ не позволилъ.
И они поплелись по бугру въ сторону, а потомъ вкось черезъ ложбину, навстрѣчу вѣтру.
Два послѣдніе долго еще оглядывались на робкіе огоньки и деревню и скалили зубы:
― У-у, проклятые, ― рычали они, ― у-у, проклятые!
// 5
III
Волки шли шагомъ. Безжизненные снѣга глядѣли на нихъ своими блѣдными глазами, тускло отблескивало что-то сверху, внизу поземка ядовито шипѣла, струясь зигзагами по насту, и все это имѣло такой видъ, будто тутъ, въ поляхъ, навѣрно знаютъ, что никому никуда нельзя добѣжать, что и нельзя бѣжать, а нужно стоять смирно, мертво и слушать.
И теперь волкамъ казалось, что отставшiй товарищъ былъ правъ, что бѣлая пустыня, дѣйствительно, ненавидитъ ихъ; ненавидитъ за то, что они живы, чего-то бѣгаютъ, топчутся, мѣшаютъ спать; они чувствовали, что она погубитъ ихъ, что она разлеглась, безпредѣльная, повсюду и зажметъ, похоронитъ ихъ въ себѣ. Ихъ брало отчаянiе.
— Куда ты ведешь насъ? — спрашивали они старика. — Знаешь ли ты путь? Выведешь ли куда-нибудь? — Старикъ молчалъ.
А когда самый молодой и глупый волчишка сталъ особенно приставать съ этимъ, онъ обернулся, тускло поглядѣлъ на него и вдругъ злобно и какъ-то сосредоточенно куснулъ вмѣсто отвѣта за загривокъ.
Волчишка взвизгнулъ и обиженно отпрыгнулъ въ сторону, проваливаясь по брюхо въ снѣгъ, который подъ настомъ былъ холодный и сыпучiй. Было еще нѣсколько дракъ — жестокихъ, ненужныхъ и непрiятныхъ.
Разъ послѣднiе двое отстали, и имъ показалось, что лучше всего лечь и сейчасъ же умереть; они завыли, какъ имъ казалось, передъ смертью, но когда переднiе, трусившiе теперь въ бокъ, обратились въ какую-то едва колеблющуюся черную ниточку, которая по временамъ тонула въ молочномъ снѣгѣ, стало такъ страшно и ужасно однимъ подъ этимъ небомъ, начинавшимся въ летящемъ снѣгу прямо надъ головой и шедшимъ всюду, въ подсвистывавшемъ вѣтрѣ, что оба они галопомъ въ четверть часа догнали товарищей, хотя товарищи были зубастые, голодные и раздраженные.
// 6
IV
До разсвѣта оставалось часа полтора. Волки стояли кучей вокругъ старика. Куда онъ ни оборачивался, вездѣ видѣлъ острыя морды, круглые, блестящiе глаза и чувствовалъ, что надъ нимъ повисло что-то мрачное, давящее, и если чуть шелохнуться, оно обсыплется и задавитъ.
— Гдѣ мы? — спрашивалъ кто-то сзади тихимъ, сдавленнымъ отъ бѣшенства голосомъ.
— Ну-ка? Когда мы придемъ куда-нибудь?
— Товарищи, — говорилъ старый волкъ, — вокругъ насъ поля: они громадны, и нельзя сразу выйти изъ нихъ. Неужели вы думаете, что я поведу васъ и себя на гибель? Правда, я не знаю навѣрно, куда намъ итти. Но кто это знаетъ? — Онъ дрожалъ, пока говорилъ, и безпокойно оглядывался по сторонамъ, и эта дрожь въ почтенномъ, сѣдомъ старикѣ была тяжела и непрiятна.
— Ты не знаешь, не знаешь, — крикнулъ все тотъ же дикiй, непомнящiй голосъ. — Долженъ знать! — И прежде чѣмъ старикъ успѣлъ разинуть ротъ, онъ почувствовалъ что-то жгучее и острое пониже горла, мелькнули на вершокъ отъ лица чьи-то желтые, невидящiе отъ ярости глаза, и сейчасъ же онъ понялъ, что погибъ. Десятки такихъ же острыхъ и жгучихъ зубовъ, какъ одинъ, впились въ него, рвали, выворачивали внутренности и отдирали куски шкуры; всѣ сбились въ одинъ катающiйся по землѣ комокъ, всѣ сдавливали челюсти до того, что трещали зубы. Комокъ рычалъ, по временамъ въ немъ сверкали глаза, мелькали зубы, окровавленныя морды. Злоба и тоска, выползавшая изъ этихъ ободранныхъ худыхъ тѣлъ, удушливымъ облакомъ подымалась надъ этимъ мѣстомъ, и даже вѣтеръ не могъ разогнать ее. А заметюшка посыпала все мелкимъ снѣжочкомъ, насмѣшливо посвистывала, неслась дальше и наметала пухлые сугробы.
Было темно.
Черезъ десять минутъ все кончилось.
// 7
На снѣгу валялись ободранные клочья, пятна крови чуточку дымились, но очень скоро поземка замела все, и изъ снѣга торчала только голова съ оскаленной мордой и закушеннымъ языкомъ; тусклый тупой глазъ замерзалъ и обращался въ ледяшку. Усталые волки расходились въ разныя стороны; они отходили отъ этого мѣста, останавливались, оглядывались и тихонько брели дальше; они шли медленно-медленно, и никто изъ нихъ не зналъ, куда и зачѣмъ идетъ. Но что-то ужасное, къ чему нельзя подойти близко, лежало надъ огрызками ихъ вожака и безудержно толкало прочь въ холодную темноту; темнота же облегала ихъ, и снѣгомъ заносило слѣды.
Два молодыхъ легли въ снѣгъ шагахъ въ пятидесяти другъ отъ друга и лежали тупо, какъ полѣнья; они не обсасывали окровавленныхъ усовъ, и красивыя капельки на усахъ замерзли въ жесткія ледяшки, снѣгомъ дуло въ морду, но они не поворачивались къ затишью. Другіе тоже позалегли вразбродъ и лежали. А потомъ они опять принялись выть, но теперь каждый вылъ въ одиночку, и если кто, бродя, натыкался на товарища, то оба поворачивали въ разныя стороны.
Въ разныхъ мѣстахъ изъ снѣга вырывалась ихъ пѣсня, а вѣтеръ, разыгравшійся и гнавшій теперь въ бокъ цѣлыя полосы снѣга, злобно и насмѣшливо кромсалъ ее, рвалъ и расшвыривалъ въ разныя стороны. Ничего не было видно во тьмѣ, и казалось, что стонутъ сами поля.
//