// Вестник Европы. – 1915. – Декабрь [кн. 12]. – С. 57-60.

ЗЕМНАЯ ПЕЧАЛЬ

Господнiй рабъ и Бригадиръ

Подъ камнемъ симъ вкушаетъ

миръ.

А. Пушкинъ.

Недалеко отъ усадьбы, за рѣчкой, на возвышенномъ мѣстѣ, есть курганъ. Онъ невысокъ; его запахиваютъ, и ржаной колосъ шуршитъ по его склонамъ. Тотъ, кто въ давнiя времена выбралъ это мѣсто, поступилъ правильно: мѣсто хорошее. Отсюда видны горизонты всѣхъ странъ свѣта, и вольно ходятъ здѣсь вѣтры сѣвера, юга, востока и запада. Это древнѣйшiй пунктъ нашей земли.

Если спускаться отъ него внизъ, къ рѣчкѣ, то пересѣчешь овражекъ – крутой и довольно глубокiй. Тамъ течетъ небольшой ручей ключевой воды; весь оврагъ заросъ орѣшникомъ, осинникомъ, жимолостью; кое-гдѣ, на кручѣ, обнаженъ рыжеватый известнякъ. Дѣти ходятъ сюда лѣтомъ за грибами, а осенью – по орѣхи. Нѣкогда тутъ былъ непроходимый лѣсъ, и у ручья стоялъ скитъ. Ничего не осталось отъ этого скита; вѣрно, лишь ручей все такой же.

Пройдя далѣе лугомъ, можно вновь подняться къ яблочному саду – и вы передъ домомъ – небольшимъ помѣщичьимъ домомъ, одноэтажнымъ, съ террасой. Онъ ничѣмъ не замѣчателенъ; и рядомъ съ той стариной, отъ которой мы шли, очень молодъ. Передъ нимъ цвѣтникъ, лужайка, съ боковъ онъ обрамленъ старыми липами, тополями и кленами. Ниже лужайки три маленькихъ пруда.

Если вспомнить, кому принадлежало это помѣстье, придется отойти вѣка на полтора.

Имѣнiемъ, сельцомъ при немъ и нѣсколькими усадьбами въ сосѣдствѣ владѣли князья съ фамилiей громкой. Нынѣ осталась

// 57

одна фамилiя, а богатства разбрелись. И ничто не указываетъ, что двѣ деревни, въ пяти верстахъ одна отъ другой, были – одно. А тѣхъ князей дальнiй потомокъ, съ той же громкой фамилiей, служитъ околоточнымъ въ губернской полицiи.

Усадьбу, куда мы вышли, еще при крѣпостномъ правѣ получилъ помѣщикъ Метаксъ. Надо думать, былъ онъ человѣкъ странный и съ причудами. Разумѣется, игралъ въ карты. Большой свой каменный домъ, чтó стоялъ рядомъ съ теперешнимъ, въ паркѣ, онъ проигралъ сосѣду Балахнину. Тотъ не могъ свезти домъ въ цѣльномъ видѣ. Но онъ ему принадлежалъ. Балахнинъ прислалъ каменьщиковъ и десятки подводъ. Домъ разобрали, сложили и увезли. Теперь мѣсто, гдѣ онъ стоялъ, сильно затѣнено липами. По остаткамъ фундамента разрослась бузина, тянутся две-три рябинки съ кораллами своихъ ягодъ, да живутъ ужи.

Метаксъ прожилъ здѣсь довольно долго. Травилъ лисицъ и зайцевъ по окрестнымъ полямъ, пилъ водочку и предавался грѣхамъ рода человѣческаго. Навѣрно, курилъ трубки; чтобы убить время, меланхолически прохаживался взадъ и впередъ по комнатамъ, напѣвая нѣчто бравурное. Умываясь по утрамъ, мурлыкалъ марши.

Въ трехъ верстахъ обиталъ въ имѣнiи его прiятель, тоже помѣщикъ, компаньонъ по охотамъ и собутыльникъ. Этотъ кончилъ дни свои довольно странно. Разъ, сильно выпивъ, надѣлъ парадную форму гродненскаго гусара, осѣдлалъ коня, сѣлъ и, неизвѣстно зачѣмъ, въ полной аммуницiи въѣхалъ въ свой прудъ – довольно глубокiй.

Метаксъ же проживался медленно. Такъ какъ онъ читалъ Вольтера, былъ безбожникомъ и вольнодумцемъ, то за нѣкую повинность и вовсе запретили ему выѣзжать. Онъ засѣлъ и понемногу нищалъ.

О бѣдности, до которой дошелъ, разсказываютъ слѣдующее.

Прiѣхалъ къ нему разъ священникъ, изъ сосѣдняго села, по дѣлу. Священникъ этотъ былъ не прочь выпить.

– Батюшка, – спросилъ Метаксъ: – не угодно ли вамъ мадерцы?

– Это можно, – отвѣтилъ батюшка.

Хозяинъ всталъ, долго искалъ по шкафамъ, но потомъ съ серьезностью замѣтилъ:

– Къ сожалѣнiю, мадеры нѣтъ!

Черезъ нѣкоторое время спросилъ:

// 58

– Можетъ быть, краснаго?

– И краснаго возможно.

Но, осмотрѣвъ склады, хозяинъ сказалъ меланхолически:

– Какъ жаль! И краснаго нѣтъ.

Когда батюшка собрался уѣзжать, Метаксъ сказалъ:

– А чепуха всѣ эти мадеры, красныя… Выпьемъ лучше матушки-водченки!

Батюшка согласился. Наведя справки, хозяинъ задумчиво подошелъ къ окну, поглядѣлъ и скромно замѣтилъ:

– За водкой можно бы послать на деревню. Отецъ Симеонъ, нѣтъ ли у васъ двугривеннаго?

Преданiе не упоминаетъ, какъ умеръ этотъ человѣкъ, не дѣлавшiй на своемъ вѣку ни добраго, ни злого. Былъ ли онъ одинокъ въ смертный часъ, или умиралъ на рукахъ какой-нибудь старѣющей Аксюши – мы не знаемъ, какъ неизвѣстно и то, для чего тянулъ онъ канитель своей жизни, и почему, вмѣстѣ съ другомъ, гродненскимъ гусаромъ, не заѣхалъ однажды въ прудъ.

Время героическихъ помѣщиковъ прошло. Отошли барскiя забавы, новый вѣкъ наступилъ. Усадьба перешла къ разночинцу, того больше: къ актеру.

Актеръ Борисоглѣбскiй тоже нѣкогда былъ богатъ. Онъ любилъ свое искусство, содержалъ въ разныхъ городахъ Россiи театры, кочевалъ, прогоралъ въ Калугѣ, дѣлалъ сборы въ Ярославлѣ, искалъ славы, увлекался женщинами и актерскими дарованiями. Несомнѣнно, онъ бросался на шею Андреевымъ-Бурлакамъ, обнималъ Гламъ-Мещерскихъ, называя ихъ голубой, мамой. Конечно, пилъ.

Въ имѣнiи онъ отдыхалъ лѣтомъ. О немъ помнятъ, что онъ былъ добрый малый, хотя и страдалъ несваренiемъ желудка. Онъ женатъ не былъ. Съ нимъ прiѣзжали обычно двѣ-три актрисы, которыхъ мужики считали его временными женами. Актрисы, будто-бы, тоже пили. Иногда онѣ доходили до предѣла веселья, въ другiе дни ссорились и рыдали. Въ минуту унынiя Борисоглѣбскiй нагой разгуливалъ по парку.

И онъ канулъ куда-то. Отъ его сценической славы осталось немного: на чердакѣ засохшiй лавровый вѣнокъ, весь въ пыли. Нѣкоторые утверждаютъ, что кухарка нынѣшнихъ владѣльцевъ, въ минуты нехватки, кладетъ листики изъ него въ разсольникъ. Уцѣлѣла еще коричневая папка, по которой золотомъ напечатано: «Дорогому Александру Николаевичу Борисоглѣбскому любящiе товарищи». Въ эту папку теперь вкладываютъ разграфленную вѣдомость о томъ, когда какой коровѣ телиться.

// 59

Нынѣ усадьба населена. Въ ней есть старые, среднiе, молодые и крошечные люди. Старые знаютъ, что ужъ никуда отсюда не уйти; среднiе свыкаются съ монотонной, уединенной жизнью; молодые рвутся въ столицу; крошечные блаженствуютъ среди садовъ, грибовъ, лошадей. Но судьба всѣхъ, живущихъ здѣсь, въ конечномъ счетѣ еще неясна. Ихъ лѣтопись не написана.

Смутнымъ августовскимъ вечеромъ, въ сумеркахъ, при желтѣющемъ жнивьѣ и свѣтлозеленыхъ зеленяхъ, глядя на вѣчный, таинственный круговоротъ вселенной, проходя въ поляхъ по давно знакомой межѣ, человѣкъ можетъ вспомнить далекаго скиѳа, упокоившагося въ курганѣ; мысленно взглянуть на русскихъ монаховъ, гнѣздившихся въ лощинкѣ; съ улыбкой – и насмѣшливой, и сочувственной, окинуть взоромъ толпу чудаковъ, именуемыхъ русскими помѣщиками, чтò жили здѣсь, въ окрестныхъ селахъ, да и сейчасъ еще не перевелись и мечтаютъ разводить колоссальные фруктовые сады, засѣвать японскую траву по-у-зды, – и сказочно богатѣть. Легкiй вѣтеръ времени, тоже какъ бы съ улыбкой, играетъ всѣмъ этимъ, завѣвая былое легендой.

Философъ же давно свыкся съ мыслью о разлукѣ съ земнымъ. Давно привыкъ видѣть пустынную и свѣтлую вѣчность. Все же безмѣрно жаль земного! Жаль неповторимыхъ чертъ, милыхъ сердцу, жаль своей жизни и того, чтó въ ней любилъ.

Возвратясь въ свою комнату, взглянувъ на дорогiе портреты, дорогiя книги, тоже съ усмѣшкой подумаешь, что, быть можетъ, черезъ тридцать лѣтъ твоимъ Пушкинымъ будутъ подтапливать плиту, а страницы Данте и Соловьева уйдутъ на крученiе цыгарокъ. Тогда лѣтопись скажетъ слово и о твоей жизни. Какое это будетъ слово? – Кто знаетъ!

Бор. Зайцевъ.

// 60