Бунинъ И. А. Собр. соч.: [в 12 т.] — [Берлинъ]: Петрополисъ, 1934—1939. Т. 7. С. 113 -

СЛѣПОЙ

Если выйти на молъ, встрѣтишь, не смотря на яркое солнце, рѣзкій вѣтеръ и увидишь далекія зимнія вершины Альпъ, серебрянныя, страшныя. Но въ затишьи, въ этомъ бѣломъ городкѣ, на набережной, — тепло, блескъ, по весеннему одѣтые люди, которые гуляютъ или сидятъ на скамьяхъ подъ пальмами, щурясь изъ подъ соломенныхъ шляпъ на густую синеву моря и бѣлую статую англійскаго короля, въ морской формѣ стоящаго въ пустотѣ свѣтлаго неба.

Онъ-же сидитъ одиноко, спиной къ заливу, и не видитъ, а только чувствуетъ солнце, грѣющее его спину. Онъ съ раскрытой головой, сѣдъ, старчески благообразенъ. Поза его напряженно неподвижная и, какъ у всѣхъ слѣпыхъ, египетская: держится прямо, сдвинувъ колѣни, положивъ на нихъ перевернутый картузъ и большія загорѣлыя руки, приподнявъ свое какъ бы изваянное лицо и слегка обративъ его въ сторону, — все время сторожа чуткимъ слухомъ голоса и шуршащіе шаги гуляющихъ. Все время онъ негромко, однообразно и слегка пѣвуче говоритъ, горестно и смиренно напоминаетъ намъ о нашемъ долгѣ быть добрыми и милосердными. И когда я пріостанавливаюсь нако-

                                                                                                             /114/

нецъ и кладу въ его картузъ, передъ его незрячимъ лицомъ, нѣсколько сантимовъ, онъ, все такъ-же незряче глядя въ пространство, не мѣняя ни позы, ни выраженія лица, на мигъ прерываетъ свою пѣвучую и складную, заученную рѣчь и говоритъ уже просто и сердечно:

— Merci, merci, mjn bon frère!

«Mon bon frère…». Да, да, всѣ братья. Но только смерть или великія скорби, великія несчастья напоминаютъ намъ объ этомъ съ подлинной и неотразимой убѣдительностью, лишая насъ нашихъ земныхъ чиновъ, выводя насъ изъ круга обыденной жизни. Какъ увѣренно произноситъ онъ это: mon bon frère! У него нѣтъ и не можетъ быть страха, что онъ сказалъ невпопадъ, назвавши братомъ не обычнаго прохожаго, а короля или президента республики, знаменитаго человѣка или милліардера. И совсѣмъ, совсѣмъ не потому у него нѣтъ этого страха, что ему все простятъ по его слѣпотѣ, по его невѣдѣнію. Нѣтъ, совмъ не потому. Просто онъ теперь больше всѣхъ. Десница Божія, коснувшаяся его, какъ бы лишила его имени, времени, пространства. Онъ теперь просто человѣкъ, которому всѣ братья…

И правъ онъ и въ другомъ: всѣ мы въ сущности своей добры. Я иду, дышу, вижу, чувствую, — я несу въ себѣ жизнь, ея полноту и радость. Что это значитъ? Это значитъ, что я воспринимаю, пріемлю все, что окружаетъ меня, что оно мило, пріятно, родственно мнѣ, то есть, вызываетъ во мнѣ любовь. Такъ что жизнь есть несомнѣнно любовь, доброта, и уменьшеніе любви, доброты есть всегда уменьшеніе жизни, есть уже смерть. И вотъ онъ, этотъ слѣпой, зоветъ

                                                                                                             /115/

меня, когда я прохожу: «Взгляни и на меня, почувствуй любовь и ко мнѣ; тебѣ все родственно въ этомъ мірѣ въ это прекрасное утро, — значитъ родственъ и я; а разъ родственъ, ты не можешь быть безчувственъ къ моему одиночеству и моей безпомощности, ибо моя плоть, какъ и плоть всего міра, едина съ твоей, ибо твое ощущеніе жизни есть ощущеніе любви, ибо всякое страданіе есть наше общее страданіе, нарушающее нашу общую радость жизни, то есть ощущеніе другъ друга и всего сущяго!»

Не пекитесь о равенствѣ въ обыденности, въ ея зависти, ненависти, зломъ состязаніи.

Тамъ равенства не можетъ быть, никогда не было и не будетъ.

25.V.24

                                                                                                             /116/