<Бунинъ И. А. Собр. соч.: [в 12 т.] — [Берлинъ]: Петрополисъ, 1934—1939. Т. 8. C. 22 - 27.>
ГОТАМИ
Повѣсть, трижды прекрасная своей краткостью и скромностью, своимъ смысломъ и складомъ, повѣсть О ЛЮБВИ Готами, которая, сама того не вѣдая, пришла подъ сѣнь Благословеннаго.
Такъ слышали мы:
Въ людномъ селеніи, въ счастливой мѣстности, у подножія великихъ Гималаевъ, въ семьѣ бѣдной, но достойной, родилась Готами.
Высока ростомъ и на видъ худощава была она, а душой проста, нетребовательна, и сосѣди дали ей недоброе прозвище: «Готами Тощая» прозвали они ее, но она не обидѣлась. И всякому приказанію была она послушна и на всякое приказаніе отзывалась такъ:
— Хорошо, милый господинъ, я сдѣлаю. Хорошо, милая госпожа, я сдѣлаю.
Да простится намъ слово: неумна была среди людей Готами. Но и глупаго не говорила она, — можетъ быть, потому, что никогда не говорила она много и съ утра до вечера что-нибудь работала. И одежда на ней была бѣдная и все одна и та же, но всегда опрятная. И вотъ юноша, весьма богатый и красивый, сынъ великаго царя той мѣстности, увидѣлъ ее
/23/
на берегу рѣки, когда мыла она бѣлье своихъ сестеръ и братьевъ, и понялъ, что она не умна и покорна и что никто не заступится за нее, — даже родители.
Такъ думалъ онъ:
— Что жъ дѣлать, скажутъ ея родители, неумна Готами, нехороша Готами, не на дочь нашу, а на служанку похожа она, — кто возьметъ ее замужъ? Рано или поздно все равно покорится она мужчинѣ, который пожелаетъ ее: не умѣетъ отказывать Готами. Ахъ, если бы былъ тотъ мужчина не безжалостный и давалъ на воспитаніе ребенка, что родится отъ нея!
Такъ подумалъ царскій сынъ, юноша.
А Готами, вымывъ и выполоскавъ бѣлье, сѣла на корточки надъ блестящей отъ солнца водой, снявъ съ себя одежду, весь свой станъ отъ подмышекъ до колѣнъ завернувъ ею, распустила свои длинные черные волосы, стала чистить размоченной щепочкой свои бѣлые зубы, стала мыть свои смуглыя ноги, не зная, что царскій сынъ смотритъ на нее изъ-за бамбуковыхъ кустовъ. И тогда онъ окликнулъ ее и, подходя, сказалъ ей съ усмѣшкой, но ласково:
— Ты мила, Готами, и совсѣмъ не такая тощая, какъ говорятъ про тебя: о дѣвушкѣ въ простой одеждѣ и высокаго роста часто судятъ неправильно. Я слышалъ, Готами, что ты покорная. Не противься же мнѣ, никто не увидитъ нашихъ ласкъ въ этотъ жаркій часъ надъ пустой рѣкой.
И Готами смутилась передъ нимъ, передъ его увѣренностью въ правотѣ его желанія, и прошептала въ отвѣтъ:
— Хорошо, милый господинъ, будетъ по твоему.
/24/
И царскій сынъ, наслядясь ею, увидѣлъ, что она лучше, чѣмъ казалась, и что темные глаза ея, хотя и не выражаютъ мысли и какъ будто всегда одинаковы, полны очарованія. И послѣ того стали часты ихъ встрѣчи на берегу рѣки, въ рощѣ бамбуковъ, и всегда было такъ, что, когда бы ни приказалъ царскій сынъ прійти къ нему, всегда приходила Готами безъ ослушанія и не мѣнялась въ своей покорности и прелести при тѣлесномъ сближеніи, а при краткой бесѣдѣ — въ привѣтливости. И по истеченіи положеннаго времени почувствовала себя беременной. И тогда царскій сынъ взялъ ее къ себѣ въ наложницы, перевезъ ее съ ея бѣдной укладкой, гдѣ хранилось ея скромное добро, жалкій достатокъ рабочей дѣвушки, въ свой богатый дворецъ, и она прожила во дворцѣ всю пору своего бремени.
Когда же приблизился день, одна изъ царскихъ домоправительницъ сказала ей:
— Готами. Жена, готовая стать матерью, уходитъ рожать, во исполненіе обычая, въ свой отчій домъ. Но ты не жена, а наложница. Не ходи же въ домъ родителей, но и не нарушай пристойности.
И Готами поклонилась ей, встала и вышла за калитку глиняной ограды дворца.
И, перейдя деревянный мостъ черезъ мутный каналъ, бывшій по близости, увидала сидящаго подъ деревомъ, съ чашкой въ рукѣ, слѣпого и древняго нищаго, только по поясу препоясанаго грязной тряпицею, руки же свои, ноги, грудь и сухую, блестящую спину подставившаго зною и мухамъ.
И нищій поднялъ свое незрячее лицо, прислушива-
/25/
ясь къ ея шагамъ, и улыбнулся нѣжной и горькой улыбкой старческой мудрости:
— Готами! — сказалъ онъ ей. — Не вижу тебя, но чувствую твое приближеніе. Готами, будь благословенна стезя твоя!
И она поцѣловала колѣно нищаго и продолжала свой путь и на пути, въ жаркихъ солнечныхъ рощахъ, среди атласовыхъ деревьевъ, до срока родила свое дитя.
И блаженно, со слезами радости, отдохнувъ отъ своего мученія, возвратилась съ ребенкомъ на рукахъ въ дворецъ царевича и предалась чувству непрестаннаго восторга и умиленія, чувству тѣлесной любви къ рожденному, сладкой тревогѣ видѣть, обонять, осязать и прижимать къ своей груди это растущее и съ каждымъ днемъ болѣе пробуждающееся для мысли и сознанія существо.
— «Вспомнила тебя душа моя!» — этихъ нѣжныхъ словъ не сказалъ Готами юноша, сближаясь съ ней, хотя и была она мила ему, хотя и везли ее въ царскій дворецъ съ музыкой, на быкахъ, украшенныхъ цвѣтами и лентами, нарядивъ ее точно къ вѣнцу, гладко причесавъ ея черные волосы, нарумянивъ лицо и подсурмивъ рѣсницы.
И Готами, родивъ дитя, покорно приняла охлажденіе къ ней юноши и устранилась отъ глазъ его, дабы не испытывалъ онъ смущенія и виновности, случайно встрѣчая ее.
И, оставшись жить въ оградѣ дворца, поселилась въ простой хижинѣ на берегу прудовъ, принявъ на себя обязанность кормить лебедей, плававшихъ въ тѣхъ прудахъ среди травъ и цвѣтовъ.
/26/
И была до времени счастлива, пріуготовляясь, сама того не вѣдая, къ тѣмъ великимъ скорбямъ, что должны были придти на законную смѣну этому счастью и направить ее на путь едино истинный, въ среду Братіи Желгато Облаченія.
Блаженны смиренные сердцемъ, расторгшіе Цѣпь.
Въ обители высокой радости живемъ мы, ничего въ этомъ мірѣ не любящіе и подобные птицѣ, которая несетъ съ собой только крылья.
1919.
/27/