<Бунинъ И. А. Собр. соч.: [в 12 т.] — [Берлинъ]: Петрополисъ, 1934—1939. Т. 8. C. 27 - 34.>
МЕТЕОРЪ
Рождество, много снѣгу, ясные морозные дни, извозчики ѣздятъ рѣзво, вызывающе, съ двухъ часовъ на каткѣ въ городскомъ саду играетъ военная музыка.
Верстахъ въ трехъ отъ города старая сосновая роща.
Смѣясь, переговариваясь, идутъ къ ней по снѣжному полю, суютъ ногами въ длинныхъ шведскихъ лыжахъ, держа въ правой рукѣ длинныя, тонкія палки съ колесиками на концѣ, лицеистъ, гимназистка, высокій и полный богатый молодой человѣкъ, кадетъ и курсистка въ пенснэ, очень близорукая, неловкая и очень обидчивая. Она одна молчитъ, идетъ старательнѣе и хуже всѣхъ. Всѣ одѣты такъ, какъ ходятъ на катокъ. Одна она въ настоящемъ лыжномъ костюмѣ, въ бѣлой вязаной рубахѣ и такой же шапкѣ.
Роща близится, становится живописнѣе, величественнѣе, чернѣе и зеленѣе. Надъ нею уже стоитъ прозрачно-блѣдная круглая луна. Справа чистое солнце почти касается вдали золотисто-блестящей снѣжной равнины съ чуть замѣтнымъ зеленоватымъ тономъ.
Курсистка впереди всѣхъ, — порой спотыкаясь и роняя пенснэ, она первая входитъ въ рощу, въ огромную снѣжную просѣку среди мачтовыхъ сосенъ. Лыж-
/28/
ный костюмъ обтягиваетъ ея большой задъ и груди. Живой, смуглый, широконосый кадетъ, не отставая отъ нея ни на шагъ, все подсмѣивается надъ ней, все остритъ. Она каждый разъ зло и находчиво отвѣчаетъ ему, старательно дѣлая свое дѣло. Однако, между ними что-то есть.
Въ рощѣ вечерѣетъ, морозитъ, высокое небо надъ просѣкой холодѣетъ и синѣетъ; далеко впереди, за поляной, верхушки нѣсколькихъ сосенъ, особенно высокихъ, краснѣютъ. Въ рощѣ еще слаще чувствовать себя молодымъ, праздничнымъ, все время близкимъ къ какому-то счастью, дышать этимъ зимнимъ эфирнымъ воздухомъ. Лицеистъ ждетъ счастья напряженнѣе всѣхъ, двигаясь все время рядомъ съ гимназисткой.
Спокойнѣе прочихъ богатый молодой человѣкъ съ его всегдашнимъ необыкновенно нежнымъ цвѣтомъ лица, съ его тонкимъ, пятнистымъ, аристократическимъ румянцемъ.
На полянѣ останавливаются, отдыхая и говоря всѣ разомъ, мужчины курятъ, испытывая отъ табаку особенное наслажденіе. У всѣхъ блестящіе глаза, легкій иней на рѣсницахъ.
— Теперь куда?
— Конечно, внизъ, на рѣку!
— А вонъ, господа, еще лыжники!
— Кто это? Неужели Ильины? Вотъ пріятная встрѣча!
Пролеты высокихъ аллей расходятся отъ поляны во всѣ стороны. Въ той, что ведетъ прямо къ рѣкѣ, приближаются двѣ фигуры, мужчина и женщина. Слышенъ звонкій женскій смѣхъ, кажущійся притворнымъ.
/29/
— Кто это? — спрашивает гимназистка лицеиста. — Вы лучше меня видите.
— Ваши партнеры по любительскому спектаклю. Залѣсская съ Потемкинымъ.
— Ахъ, я не хочу встрѣчаться съ ними. Я ее терпѣть не могу. Уйдемъ куда-нибудь. Встрѣтимся съ нашими на лугу.
— Слушаю-сь. — Господа, мы вамъ пока откланиваемся. До скораго свиданія на рѣкѣ.
— Это почему? — спрашиваетъ кадетъ, нелѣпо выкатывая глаза. — Что сей внезапный сонъ значит?
— Намъ пора отношіния выяснить, — отвѣчаетъ гимназистка, смѣясь. — Au revoir, господа. Можете намъ завидовать.
И, взявшись за руки, лицеистъ и гимназистка ѣдутъ въ просѣку направо. Ихъ провожаютъ напутственными криками, шутками.
У лицеиста крѣпко бьется сердце. Онъ чувствуетъ что она подъ видомъ шутки, съ той спокойной и удивительной смѣлостью, на которую способны только женщины, сказала правду. Онъ знаетъ, что за эти праздничные дни все сказано безъ словъ между нимъ и ею, что они ждутъ только момента и рѣшительности осуществить это сказанное безъ словъ. И вотъ этотъ моментъ внезапно насталъ. Однако, она идетъ и молчитъ, и его волненіе увеличивается сомнѣниемъ, не ошибается ли онъ.
Она молчитъ, она спокойно и какъ ни въ чемъ не бывало двигаетъ лыжами. Отъ волненія молчитъ и онъ, или же говоритъ что-нибудь явно ненужное.
— Хотите идти слѣва? Тутъ глубже снѣгъ…
— Нѣтъ, спасибо, мнѣ очень хорошо…
/30/
И опять молча суютъ они лыжи, слегка наклоняясь впередъ. Снѣгъ вокругъ, среди сосновыхъ разоватыхъ стволовъ, становится все глубже, бѣлѣе, сосны все оснѣженнѣе. Вечеръ мягко мѣняетъ краски, все больше сливясь съ воцаряющейся лунной ночью.
— Охъ, я, кажется, устала! — говоритъ она наконецъ, поворачивая къ нему раскраснѣвшееся лицо и слегка улыбаясь. — Куда мы идемъ? Мы заблудимся…
У него еще больше замираетъ сердце, но онъ отвѣчаетъ, стараясь говорить какъ можно обыденнѣе:
— Еще немного. Скоро опять поляна и скамейка, — развѣ вы не помните? Вы потише, поровнѣе. Вотъ такъ: разъ, разъ… разъ, разъ…
На полянѣ, возлѣ скамейки, утонувшей въ снѣгу, он отпускаетъ ея руку и, только отпустивъ, чувствуетъ, какое это было наслажденіе держать ее, какъ будто сосредоточившую въ себѣ всю прелесть всего ея женскаго существа.
Онъ утаптываетъ снѣгъ возлѣ скамейки, срѣзаетъ лыжей снѣжную подушку съ нея, смахиваетъ платкомъ сухіе остатки снѣга. Она садится и на минуту блаженно закрываетъ глаза.
— Какъ хорошо. Какая тишина. — Какія это птицы?
По кустамъ можжевельника перелетаютъ толстые, зобастые, съ красными грудками снѣгири.
— Это снѣгири.
— Какъ они красивы!
— Хотите, убью одного?
И онъ вынимаетъ изъ кармана маленькій револьверъ.
/31/
— Нѣтъ, не надо, — говоритъ она съ нерѣшительной улыбкой.
Толстый снегирь перелетаетъ ближе.
— Видите, онъ самъ идетъ настрѣчу смерти. — Такъ я стрѣляю.
— Нѣтъ, нѣтъ, не надо.
— Вы боитесь?
— Нѣтъ, но не хочу
Она слабо махаетъ рукой на снѣгиря, но снѣгирь перелетаетъ еще ближе. И тотчасъ же, какъ хлопнувшій кнутъ, раздается выстрѣлъ, отъ котораго она въ страхѣ закрываетъ глаза и затыкаетъ уши.
Снѣгиря на кустѣ уже нетъ, Промахъ, конечно? Поднявъ глаза кверху, они видятъ, что луна среди верхушекъ сосенъ уже въ сіяніи и возлѣ нея вьется серебристый ястребокъ, котораго откуда-то спугнулъ выстрѣлъ. Потомъ смотрятъ въ кусты. Снѣгирь взъерошеннымъ комочкомъ лежитъ на снѣгу.
— Это совершенно неправдоподобно! — восклицаетъ лицеистъ, кидаясь къ нему. — Изъ револьвера и вдругъ попасть!
И еще напряженнѣе чувствуетъ, что время идетъ, а они оба говорятъ и дѣлаютъ совсѣмъ не то, что надо.
— И вамъ не жаль? — спрашиваетъ она, разглядывая еще теплаго снѣгиря.
— Увы, ничуть! — шутливо выговариваетъ он съ трудомъ, стукнувъ отъ внутренней дрожи зубами при взглядѣ на ея губы, мѣхъ вокругъ шеи, маленькіе ботинки въ снѣгу. — Вы запачкали кровью руку…
Она кладетъ снѣгиря на скамейку и поднимаетъ на него глаза, которые кажутся вопросительными и ждущими.
/32/
— Дайте вытру снѣгомъ…
Она протягиваетъ руку. Онъ вытираетъ, замирая отъ нестерпимого желанія цѣловать, кусать ее.
Вечера уже почти нѣтъ. Луна между соснами уже зеркальная. Въ легкой тѣни отъ верхушекъ сосенъ снѣгъ принялъ цвѣтъ золы, а на мѣстахъ освѣщенныхъ искрится.
— Однако, что-же это мы? — говоритъ она, вдругъ поднимаясь. — Мы рискуемъ не найти ихъ. Идемте скорѣе!
И опять они берутся за руки и поспѣшно двигаютъ лыжами. Проходитъ десять, пятнадцать минутъ…
— Постойте! Мы, кажется, совсѣмъ не туда идемъ! Гдѣ мы? Опять какая-то поляна…
— Нѣтъ, вѣрно, — говоритъ лицеистъ. — Видите, — поляна покатая, это уже спускъ къ рѣкѣ. Мы незамѣтно все время забирали влѣво.
Но она стоитъ, растерянно оглядываясь. Поляна глухая, въ глубокомъ снѣгу. Надъ головою уже совсѣмъ по ночному блещетъ луна, тѣни межъ сосенъ черны, четки, на краю поляны тонетъ въ сугробахъ черная изба безъ оконъ, снѣжная, пухлая крыша ея вся играетъ бѣлыми и синими брилліантами. Тишина мертвая.
— Вы куда-то завели меня, — говоритъ она негромко, уже съ неподдѣльнымъ страхомъ. — Идемъ назадъ.
Но онъ странно смотритъ на нее и тянетъ ее за руку впередъ.
— Давайте только заглянемъ въ эту избу… На одну минуту…
Она дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, но возлѣ избы рѣ-
/33/
шительно противится, останавливается и отнимаетъ у него руку. Онъ, бросивъ лыжи, идетъ по твердому сугробу къ раскрытой двери и, наклоняясь, скрывается въ ея темнотѣ. Черезъ минуту раздается изъ избы его голосъ:
— Какъ здесь хорошо! Загляните хоть въ окно! Неужели вы боитесь?
— Нѣтъ, но не хочу. Гдѣ вы? Пойдемте, поздно.
— Какъ красивъ здѣсь лунный свѣтъ! Это что-то сказочное!
— Если вы не выйдете, я уйду одна…
И, скрипя по морозному снѣгу, она подходитъ къ окну, заглядываетъ въ него:
— Гдѣ вы тамъ?
И вдругъ ее ослѣпляетъ такимъ дивнымъ, такимъ страшнымъ и райски прекраснымъ зеленымъ свѣтомъ отъ прорѣзавшаго все небо и разорвавшагося метеора, что она вскрикиваетъ и въ ужасѣ бросается въ дверь избы.
Черезъ полчаса они снова выходятъ на залитую луною поляну и уже до самой рѣки не могутъ произнести ни слова.
Парижъ. 27.XII.20.
/34/