<Бунинъ И. А. Собр. соч.: [в 12 т.] — [Берлинъ]: Петрополисъ, 1934—1939. Т. 8. C. 39 - 42.>

 

 

НОЧЬ ОТРЕЧЕНIЯ

 

Мрачная бурная ночь на исходѣ дождливыхъ мѣсяцевъ, тьма, ураганъ и ливни.

Берегъ священнаго Львинаго Острова, черные лѣса, подступившіе къ самому океану, какъ бы готовому затопить ихъ.

Великій ревъ волнъ, пѣнныхъ, внутри свѣтящимися горами непрестанно идущихъ на островъ и заливающихъ не только прибрежныя отмели, на которыхъ студенистыми кругами лежатъ морскія звѣзды, испускающія таинственное сіяніе, и шуршатъ тысячи расползающихся краббовъ, не только береговыя скалы, но и подножіе тѣхъ пальмъ, что склонились, змѣевидно изогнулись своими тонкими стволами съ береговыхъ обрывовъ.

Сырой и теплый ураганъ проносится отъ времени до времени съ сугубой стремительностью, съ несказанной силой, столь величаво и мощно, что къ океану буйно катится изъ лѣсовъ гулъ не меее страшный и тяжкій, чѣмъ гулъ самого океана: тогда пальмы, мотавшіяся изъ стороны въ сторону, подобно живымъ существамъ, мучимымъ безпокойной дремотой, вдругъ низко склоняются подъ напоромъ домчавшейся до бе-

                                                                                                             /40/

рега бури, всѣ разомъ подаютъ долу, и съ верхушекъ ихъ съ шумомъ сыплются миріады мертвыхъ листьевъ, а въ воздухѣ вѣетъ пряными благовоніями, принесенными изъ глубины острова, изъ заповѣдныхъ нѣдръ лѣсныхъ.

Тучи, угрюмыя и грузныя, какъ въ ночи Потопа, все ниже спускаются надъ океаномъ. Но въ безграничномъ пространствѣ между ними и водной хлябью есть нѣкое подобіе свѣта: океанъ до сокровенныхъ глубинъ насыщенъ сокровеннымъ пламенемъ неисчислимыхъ жизней.

Валы океана, съ огненно-кипящими гривами, въ ревѣ и въ гулѣ бѣгущіе къ берегу, вспыхиваютъ, передъ тѣмъ, какъ рушиться, столь ярко, что озаряютъ зеленымъ отблескомъ человѣка, стоящаго въ лѣсу надъ берегомъ.

Человѣкъ этотъ босъ, съ обрѣзанными волосами, съ обнаженнымъ правымъ плечомъ, въ рубищѣ отшельника.

Онъ малъ, какъ дитя, среди окружающаго его величія, и не ужасъ ли мелькнулъ въ его изможденномъ лицѣ при блескѣ и грохотѣ разрушившагося вала?

Твердо и звучно, преодолѣвая и этотъ грохотъ и слитный гулъ лѣсовъ и урагана, возглашаетъ онъ:

— Слава Возвышенному, Святому, Всепросвѣтленному, Побѣдившему Желаніе.!

Вихремъ несутся вмѣстѣ съ ураганомъ, въ черной лѣсной тьмѣ, миріады какъ бы огненныхъ глазъ. И восторженно звучитъ голосъ человѣка, стоящаго на берегу:

— Тщетно, Мара! Тщетно, Тысячеглазый, искушаешь Ты, проносясь надъ землей животворящими ура-

                                                                                                             /41/

ганами и ливнями, тучнымъ и уже вновь благовоннымъ тлѣніемъ могилъ, рождающихъ новую жизнь изъ гнили и праха! Отступись, Мара! Какъ дождевая капля съ тугого листа лотоса, скатывается съ меня Желаніе!

Но побѣдно, въ ливнѣ сыплющихся листьевъ, мчится вихрь несмѣтныхъ огненныхъ глазъ, озаряя подъ чернымъ лѣснымъ навѣсомъ какъ бы исполинское Изваяніе: Сидящаго на землѣ, главой своей Возвышающагося до самыхъ верхушекъ пальмъ.

Ноги Его скрещены.

Отъ шеи до чреслъ увитъ Онъ сѣрыми кольцами Змѣя, раздувшаго свое розовое горло, простершаго свою плоскую, косоглазую голову надъ Его главой.

Не взирая на безмѣрную тяжесть змѣиныхъ колецъ, Сидящій свободенъ и статенъ, величавъ и прямъ.

Божественный наростъ, острый бугоръ на его темени. Черносиніе, курчавые, но короткіе волосы — какъ синева въ хвостѣ павлина. Красный ликъ царственно спокоенъ. Взглядъ блестящь, подобенъ самоцвѣту.

И страшный голосъ Его, голосъ, звучащій безъ напряженія, по силѣ же подобный грому, величаво катится изъ глубины лѣсовъ къ Человѣку, стоящему на берегу:

— Истинно, истинно говорю тебѣ, ученикъ: снова и снова отречешься ты отъ Меня ради Мары, ради сладкаго обмана смертной жизни, въ эту ночь земной весны.

Парижъ, 1921.

                                                                                                             /42/