Собраніе сочиненій И. А. Бунина. Т. IX : Цикады. Петрополисъ, 1935. С. 171  

ИЛЮШКА

Ѣдемъ съ Илюшкой въ городъ.

Жаркій вѣтеръ рабочей поры, бьющій сушью и зноемъ въ лицо, узкій проулокъ[8] въ зрѣющихъ хлѣбахъ — ничего вокругъ, кромѣ ихъ желтаго моря да томнаго, сѣро-синяго неба…

И все въ томномъ полуснѣ въ дремотномъ волненьи, все мотается, клонится, бѣжитъ: и колеса бѣгутъ, и лошадь бѣжитъ и хлѣба вмѣстѣ съ цвѣтами льются, стелются… Одинъ кобчикъ повисъ въ воздухѣ, точно въ мертвую точку попалъ: зорко смотритъ внизъ и мелко-мелко, быстро-быстро дрожитъ на одномъ мѣстѣ острыми крылышками…

Ѣдемъ на бѣгункахъ. Я впереди, правлю, Илюшка сзади. Оба сидимъ верхомъ, только у меня ноги поставлены на переднюю ось, а у него откинуты на заднюю. Онъ уперся руками въ сидѣнье и говоритъ и хохочетъ мнѣ прямо въ затылокъ.

Онъ, какъ всегда, въ отличномъ расположеніи духа. Съ утра до обѣдовъ былъ на косьбѣ, косилъ бодрѣй всѣхъ и ничуть не усталъ. «Вы думаете, я въ солдатахъ разучился — нѣтъ, еще ловчѣй сталъ!» Только косилъ безъ картуза, не обращая никакого вниманья на солн-

// 172

це, и потому, когда вернулись къ обѣдамъ въ усадьбу, у него пошла носомъ кровь, и онъ долго унималъ ее, умываясь возлѣ водовозки. Рядомъ съ нимъ стоялъ Мотька, малый глупый, простодушный. Мотька поливалъ ему изъ корца, потомъ сказалъ:

— Ну, теперь полей мнѣ, я тоже маленько умоюсь.

Илюшка весело выпучилъ на него мокрые глаза, захохоталъ и отвѣтилъ:

— Дуракъ, ай я тебѣ прачка?

Теперь онъ опять то и дѣло смѣется, отъ нечего дѣлать болтая, наслаждаясь ѣздой, полемъ, бѣгущимъ волненьемъ хлѣбовъ, жаркимъ вѣтромъ, мягко бьющимъ въ лицо и порой овѣвающемъ такъ знойно, точно гдѣ-то пылаетъ безмѣрный костеръ. Онъ съ восхищеніемъ разсказываетъ, какъ онъ въ Кіевѣ, гдѣ отбывалъ воинскую повинность, ходилъ въ публичный домъ:

— Вотъ тамъ дѣвки! — говоритъ онъ. — Это не нашимъ чета! Развѣ наша умѣетъ такъ-то обойтиться! А хозяйка толстая, съ усами… И всю ночь плясъ, танцы, пиво…

Потомъ — и все съ той же легкостью — разсказываетъ то, что я уже знаю: какъ онъ застрѣлилъ одного изъ арестантовъ, которыхъ имъ солдатамъ пришлось однажды вести съ вокзала въ пересыльную тюрьму:

— И тебѣ не грѣхъ? — спрашиваю я.

— Какой же мнѣ грѣхъ? Если бы онъ убѣжалъ, мнѣ за него пришлось бы цѣлый годъ просидѣть.

— Да лучше ужъ годъ просидѣть.

— Ну, нѣтъ, я ихъ лучше двадцать положу!

// 173

— А какъ же въ заповѣдяхъ сказано, что нельзя убивать?

— А какъ же въ присягѣ читаютъ, что обязательно надо?

Потомъ онъ меня разспрашиваетъ, за что вѣшаютъ «политиковъ» и сколько получаетъ «съ головы» палачъ.

— Правда, что этому палачу сто цѣлковыхъ съ головы даютъ?

И безъ малѣйшаго хвастовства, совершенно простосердечно сознается, что за сто цѣлковыхъ могъ бы и самъ кого угодно удавить:

— Да чего жъ? Ну, другіе тамъ покойниковъ боятся, а я этого никогда не зналъ: какъ это онъ можетъ съ того свѣта придти? Я только со своей деревни не сталъ бы давить. Своего, понятно, жалко…

Бѣжитъ, волнуется горячій воздухъ, бѣгутъ колеса, лошадь, льются желтыми волнами овсы и ржи, дрожитъ въ небѣ кобчикъ…

1930.