Бунин И. А. Бернар / И. А. Бунин // Божье древо. – Париж : Современные записки, 1927-1930.

 

БЕРНАРЪ

 

- Я крѣпко спалъ, когда Бернаръ швырнулъ горсть песку въ мое окно…

Такъ начинается «На водѣ» Мопассана, такъ будилъ его Бернаръ передъ выходомъ «Бель Ами» изъ антибскаго порта 6 апрѣля 1888 года.

- Я открылъ окно, и въ лицо, въ грудь, въ душу мнѣ пахнулъ очаровательный холодокъ ночи. Прозрачная синева неба трепетала живымъ блескомъ звѣздъ…

- Хорошая погода, сударь!

- А вѣтеръ?

- Съ берега.

- Прекрасно, я сейчасъ выхожу…

Черезъ полчаса они уже въ морѣ:

- Горизонтъ блѣднѣлъ, и вдали, за бухтой Ангеловъ, виднѣлись огни Ниццы, а еще дальше – вращающiйся маякъ Вильфранша… Съ горъ, еще невидимыхъ, - только чувствовалось, что онѣ покрыты снѣгомъ, - доносилось иногда сухое и холодное дыханiе…

- Какъ только мы вышли изъ порта, яхта ожила, повеселѣла, ускорила ходъ, заплясала на легкой и мелкой зыби… Наступилъ день, звѣзды гасли… Въ далекомъ небѣ, надъ Ниццей, уже зажигались какимъ то особеннымъ розовымъ огнемъ снѣжные хребты Верхнихъ Альпъ…

- Я передалъ руль Бернару, чтобы любоваться восходомъ солнца. Крѣпнущiй бризъ гналъ насъ по трепетной фiолетовой волнѣ, я слышалъ далекiй колоколъ, - гдѣ то звонили, звучалъ Angelus… Какъ я люблю этотъ легкiй // С. 171. и свѣжiй утреннiй часъ, когда люди еще спятъ, а земля уже пробуждается! Вдыхаешь, пьешь, видишь рождающуюся тѣлесную жизнь мiра, жизнь тайна которой есть наше вѣчное и великое мученiе…

Это чудесное утро было всего сорокъ лѣтъ тому назадъ, а вотъ уже нѣтъ въ мiрѣ ни того, кто писалъ эти строки съ такой жадностью къ жизни, ни того, кто дѣлилъ съ нимъ его морскiя скитанiя: недавно умеръ и Бернаръ – въ тѣхъ самыхъ Антибахъ, откуда, 6 апрѣля 1888 года, онъ, тогда еще молодой, полный жизни, выходилъ на «Бель-Ами», вмѣстѣ со своимъ знаменитымъ хозяиномъ и другомъ.

- Бернаръ худъ, ловокъ, необыкновенно приверженъ чистотѣ и порядку, заботливъ и бдителенъ. Все лицо его до глазъ заросло бородой, но все дышитъ добротой, равно какъ и звукъ его голоса. Это чистосердечный и вѣрный человѣкъ и превосходный морякъ…

Такъ говорилъ о Бернарѣ Мопассанъ. А самъ Бернаръ сказалъ про себя слѣдующее:

- Думаю, что я былъ не плохой морякъ. Je crois bien que j̉ étais un bon marin.

Онъ сказалъ это умирая, - это были его послѣднiя слова.

Человѣкъ, который видѣлъ Бернара не задолго до его смерти, разсказываетъ:

- Въ продолженiи многихъ лѣтъ Бернаръ дѣлилъ бродячую жизнь великаго поэта, не разставался съ нимъ до самаго рокового отъѣзда его къ доктору Бланшъ.

- Бернаръ умеръ въ Антибахъ, гдѣ протекли послѣднiе годы его долгой мореходной жизни.

- Еще недавно встрѣтилъ я его на залитой солнцемъ набережной маленькаго антибскаго порта, гдѣ такъ часто стояла «Бель-Ами».

- Высокiй, сухой, съ энергичнымъ и продубленнымъ морской солью лицомъ, Бернаръ не легко пускался въ раз- // С. 172.

говоры. Но стоило только коснуться Мопассана, какъ голубые глаза Бернара мгновенно оживали, и нужно было слышать, какъ говорилъ онъ о немъ!

- Теперь онъ умолкъ на вѣки… Послѣднiя его слова были: «Думаю, что я былъ не плохой морякъ».

 И вотъ я все представляю себѣ, какъ именно сказалъ онъ эти слова. Онъ сказалъ ихъ, конечно, твердо и съ радостной гордостью, перекрестившись черной, изсохшей отъ старости рукой:

- Je crois bien que j̉ étais un bon marin.

А что хотѣлъ онъ выразить этими словами? Радость сознанiя, что онъ, живя на землѣ, приносилъ пользу ближнему, будучи хорошимъ морякомъ? Нѣтъ, совсѣмъ другое. То, что Богъ всякому изъ насъ даетъ вмѣстѣ съ жизнью тотъ или иной талантъ и возлагаетъ на насъ священный долгъ не зарывать его въ землю. Зачѣмъ, почему? Мы этого не знаемъ. Но мы должны знать, что все въ этомъ непостижимомъ для насъ мiрѣ непремѣнно должно имѣть какой-то смыслъ, какое то высокое Божье намѣренiе, направленное къ тому, чтобы все въ этомъ мiрѣ «было хорошо», елико возможно хорошо, и что усердное исполненiе этого Божьяго намѣренiя есть всегда наша заслуга передъ Нимъ, а посему и радость, гордость. И Бернаръ зналъ и чувствовалъ это твердо. Онъ всю жизнь усердно, достойно, вѣрно исполнялъ скромный долгъ, возложенный на него Богомъ, служилъ Ему не за страхъ, а за совѣсть. И какъ же ему было не возрадоваться, не сказать того, что онъ сказалъ, въ послѣднюю минуту своей службы? «Нынѣ отпущаеши, Владыко, раба Твоего, и вотъ я осмѣливаюсь сказать Тебѣ и людямъ: я думаю, что я былъ неплохой морякъ».

- Въ морѣ все заботило Бернара: и внезапно повстрѣчавшееся теченiе, говорящее, что гдѣ-то въ открытомъ морѣ идетъ бризъ, и облака надъ Эстерелемъ, обозначающiя мистраль на западѣ, и даже поднимающiйся барометръ, // С. 173. ибо это можетъ предвѣщать шквалы съ востока… Чистоту на яхтѣ онъ соблюдалъ до того, что не терпѣлъ даже капли воды на какой нибудь мѣдной части…

Да, какая польза ближнему могла быть въ томъ, что Бернаръ сейчасъ же стиралъ эту каплю? А вотъ онъ стиралъ ее. Зачѣмъ, почему?

Но вѣдь самъ Богъ любитъ, чтобы все «было хорошо». Онъ самъ радовался, что Его творенiя хороши. «И поставилъ Богъ свѣтила на тверди небесной, чтобы свѣтить на землю, и управлять днемъ и ночью, и отдѣлять свѣтъ отъ тьмы. И увидѣлъ Богъ, что это хорошо…»

Каждый, каждый изъ насъ долженъ заслужить себѣ право сказать въ нѣкiй часъ то, что съ такой радостной гордостью сказалъ, умирая, Бернаръ.