БЛАГОСКЛОННОЕ УЧАСТIЕ
Въ Москвѣ, - ну, скажемъ, на Молчановкѣ, - живетъ нѣкая «бывшая артистка Императорскихъ театровъ». Одинока, очень не молода, большая, широкоскулая, жилистая. Даетъ уроки пѣнiя. И вотъ что происходитъ съ ней почти каждый годъ въ декабрѣ.
Однажды въ воскресенье, - положимъ, въ очень морозное, солнечное утро, - раздается въ ея передней звонокъ.
- Аннушка! Звонятъ! – испуганно кричитъ она изъ своихъ комнатъ кухаркѣ.
Кухарка идетъ отворять, - и даже отступаетъ: такъ блестящи, нарядны гости – двѣ барышни въ мѣхахъ и бѣлыхъ перчаткахъ и франтъ студентъ, ихъ сопровождающiй, насквозь промерзшiй въ своей легкой шинелькѣ и тонкихъ ботинкахъ.
Гости долго ждутъ въ холодной гостиной, янтарно озаренной сквозь морозные узоры оконъ, затѣмъ слышатъ быстрые шаги хозяйки и поспѣшно встаютъ ей навстрѣчу. Она очень взволнована, - уже знаетъ, въ чемъ дѣло, - густо напудрила лицо, надушила крупныя, костлявыя руки…
- Ради Бога, простите, господа, я, кажется, заставила васъ ждать, - съ очаровательной улыбкой и самой свѣтской непринужденностью говоритъ она, быстро входя и съ трудомъ преодолѣвая сердцебiенiе.
- Это вы насъ простите за безпокойство, - съ отмѣнной почтительностью перебиваетъ ее студентъ, кла- // С. 76.
няясь и цѣлуя ея руку. – Являемся къ вамъ съ усердной и покорнѣйшей просьбой. Комитетъ по устройству традицiоннаго литературно-вокально-музыкальнаго вечера въ пользу недостаточныхъ воспитанниковъ пятой московской гимназiи возложилъ на насъ честь ходатайствовать передъ вами о вашемъ благосклонномъ участiи въ этомъ вечерѣ, имѣющемъ быть на третiй день рождественскихъ праздниковъ.
- Господа, если можно увольте! – особенно очаровательно начинаетъ она. – Дѣло въ томъ…
Но барышни нападаютъ на нее такъ дружно, горячо и лестно, что она не успѣваетъ сдѣлать даже этой слабой попытки отказаться, уклониться…
Послѣ того проходитъ цѣлыхъ три недѣли.
И цѣлыхъ три недѣли Москва работаетъ, торгуетъ, веселится, но, среди всѣхъ своихъ самыхъ разнообразныхъ дѣлъ, интересовъ и развлеченiй, втайнѣ живетъ только однимъ – ожиданiемъ знаменательнаго вечера двадцать седьмого декабря. Великое множество афишъ всѣхъ цвѣтовъ и размѣровъ пестритъ на всѣхъ ея улицахъ и перекресткахъ: «На днѣ», «Синяя Птица», «Три сестры», Шаляпинъ въ «Русалкѣ», Собиновъ въ «Снѣгурочкѣ», Шоръ, Крейнъ и Эрлихъ, опера Зимина, вечеръ Игоря Сѣверянина…. Но теперь всякому бьетъ въ глаза только та маленькая зеленая афиша, на которой крупно напечатаны имя, отчество и фамилiя благосклонной участницы литературно-вокально-музыкальнаго вечера въ пользу недостаточныхъ учениковъ пятой московской гимназiи. А сама участница безвыходно сидитъ въ это время дома и работаетъ, не покладая рукъ, дабы не обмануть ожиданiй Москвы, - безъ конца выбираетъ, что пѣть, съ утра до вечера пробуетъ голосъ, разучиваетъ то то , то другое… Дни идутъ теперь необыкновенно быстро, и эта быстрота уже приводитъ ее порой въ ужасъ: и оглянуться не успѣешь, какъ настанетъ это страшное двадцать седьмое декабря! // С. 77.
Она давно прекратила давать уроки, никого не принимаетъ и сама не выходитъ изъ дому, боясь схватить бронхитъ, насморкъ. Съ чемъ именно выступать? Публика и не подозрѣваетъ, какъ трудно рѣшенiе этого вопроса даже для опытнѣйшаго артиста! Какое нужно проявить тутъ чутье, сколько вкуса, такта, опыта! Послѣ долгихъ и мучительныхъ сомнѣнiй, колебанiй, дѣло, однако, кончается тѣмъ, что она останавливается на своемъ старомъ, неизмѣнномъ репертуарѣ, - снова проходитъ три вещи: одну французскую, нѣжную и грустную, чарующую, какъ колыбельная пѣсня, гдѣ, впрочемъ, скрыта огромная страсть, сила и боль любящей женской души, безумно жаждущей счастья и жертвенно отъ этого счастья отрекающейся; другую – полную блеска колоратуры и русской удали; и затѣмъ – свою коронную: «Я бъ тебя поцѣловала, да боюсь, увидитъ месяцъ», которой, какъ всегда, можно блеснуть особенно, дать ее «съ огонькомъ», беззавѣтно-радостно, игриво, молодо и оборвать на такомъ отчаянно-высокомъ и ликующемъ звукѣ, чтобы весь залъ дрогнулъ отъ рукоплесканiй. Кромѣ того, она готовитъ двѣнадцать вещей на бисъ…. Дни мелькаютъ, мелькаютъ, и въ душѣ у нея уже растетъ такое чувство, точно близится часъ ея казни. Однако, она работаетъ, забывъ все на свѣтѣ. И вотъ настаетъ, наконецъ, этотъ послѣднiй, роковой день!
Утромъ двадцать седьмого декабря всѣ силы ея доведены до предѣльнаго напряженiя. Утромъ еще одна репетицiя, но уже послѣдняя, генеральная. Она поетъ уже какъ на эстрадѣ: полнымъ голосомъ, со всей выразительностью художественности, проходитъ съ аккомпанiаторомъ всю свою программу – и чувствуетъ: работа не пропала даромъ! Но кто все-таки знаетъ, что ждетъ ее вечеромъ? Трiумфъ или гибель? Лицо ея пылаетъ, руки какъ ледъ… Послѣ репетицiи она идетъ въ свою спальню, раздѣвается и ложится въ постель. Аннушка приноситъ ей нѣчто совершенно необычное – зернистой икры, холоднаго цы- // С. 78.
пленка и портвейну: такъ, въ день выступленiя, завтракаютъ всѣ большiя артистки. Покушавъ, она велитъ задернуть шторы, уйти и хранить въ домѣ полнѣйщую тишину, а сама закрываетъ глаза и, въ темнотѣ, безъ единаго движенiя, лежитъ, стараясь ни о чемъ не думать, ничѣмъ не волноваться, часъ, другой, третiй – весь день, вплоть до шести часовъ вечера. Въ шестъ вдругъ вскакиваетъ: рѣзкiй звонокъ въ передней – парикмахеръ!
Съ бьющимся сердцемъ, съ пылающими ушами и скулами, накапываетъ она себѣ ледяной, дрожащей рукой цѣлыхъ сорокъ капель эфирно-валерьяновой микстуры и, въ халатикѣ, съ распущенными волосами, какъ дѣва, которую пришли убирать, готовить на закланiе, садится передъ зеркаломъ. Парикмахеръ входитъ, предварительно согрѣвши руки надъ плитой въ кухнѣ, и говоритъ ободряюще:
- Чудная погода! Изрядный морозецъ, но чудно!
Онъ работаетъ изысканно и медленно, чувствуя и себя отчасти участникомъ предстоящаго событiя, вполнѣ понимая и раздѣляя ея артистическое волненiе, будучи и самъ натурой артистической. Онъ своими небрежно-легкими разговорами, шутками и вообще всей своей опытностью въ такихъ дѣлахъ, равно какъ и твердой, хотя и острожно высказываемой вѣрой въ ея предстоящiй успѣхъ, мало-по-малу успокаиваетъ ее, возвращаетъ ей силы, мужество, надежды… Но когда онъ кончаетъ свое дѣло и, осмотрѣвъ его со всѣхъ сторонъ, убѣждается, что лучше уже ничего нельзя сдѣлать изъ этой великолѣпной завивки и прически, уходитъ, а часы въ столовой медленно бьютъ семь, у нея опять начинаютъ дрожать руки, замирать и стучать сердце: въ восемь съ половиной за ней явятся!
Затѣмъ бьетъ восемь, а она все еще не готова. Она опять пила капли, - на этотъ разъ гофманскiя, - она надѣваетъ свое лучшее бѣлье, румянится, пудрится… Въ восемь же съ половиной раздается новый звонокъ, который поражаетъ ее, какъ громомъ: прiѣхали! Аннушка тяжело // С. 79.
бѣжитъ въ переднюю, отъ волненiя, - она тоже сама не своя, - не можетъ сразу отворить дверь….
Они – на этотъ разъ два студента – прiехали въ огромной старозавѣтной наемной каретѣ, запряженной двумя исполинскими клячами. Они тоже франты и тоже безъ калошъ, и ноги у нихъ тоже окаменѣли съ морозу. Въ гостиной, какъ всегда, холодъ и скучно горятъ пахнущiя керосиномъ лампы. Однако, они терпѣливо сидятъ въ однихъ мундирахъ, блестя зеркальными головами, благоухая фиксатуаромъ и бриллiантиномъ, съ большими бантами изъ бѣлаго атласа на груди, точно шафера. Они сидятъ молча, ждутъ вѣжливо и стойко, смотрятъ на запертыя со всѣхъ сторонъ двери, на мерзлыя стекла, мерцающiя синими и красными огоньками, на рояль, на портреты великихъ пѣвцовъ и пѣвицъ по стѣнамъ, слушаютъ глухой звонъ и гулъ трамваевъ за окнами, тревожные шаги Аннушки и самой артистки за дверями… И такъ проходитъ четверть часа, полчаса, сорокъ минутъ…. Какъ вдругъ одна изъ дверей неожиданно распахивается. Они, какъ по командѣ, вскакиваютъ съ мѣстъ, а артистка быстро, съ очаровательно-безпечной улыбкой, идетъ къ нимъ:
- Ради Бога, простите, господа, я, кажется, заставила васъ ждать… Что развѣ уже пора? Ну, что же, ѣдемъ, если угодно, я готова…
На скулахъ ея даже сквозь румяны и пудру горятъ багровыя пятна, изо рта пахнетъ ландышевыми каплями, отъ рукъ кремомъ, отъ воздушнаго платья изъ дымчатаго газа духами. Она похожа на Смерть, собравшуюся на балъ. На ея сложную и высокую прическу, на завитые и взбитые со всѣхъ сторонъ сѣрые волосы накинуто что-то черно-кружевное, испанское, на голыя плечи съ огромными ключицами – шубка изъ бѣлой кудрявой козы… И студенты со всѣхъ ногъ кидаются за ней въ прихожую. Тотъ, что худѣе и выше, хватаетъ ея ботики и, быстро ставъ на одно колѣно, ловко надѣваетъ ихъ на ея черныя // С. 80.
атласныя туфельки съ алмазными пряжками и слышитъ, какъ пахнетъ мышами изъ подъ ея подмышекъ, когда она наклоняется, чтобы помочь ему, а вмѣстѣ съ тѣмъ и скромно одернувъ подолъ на бѣлые кружевные зубчики панталонъ…
Она пѣла и про тучу, которая съ громомъ повстрѣчалась, и про какое-то убѣжище, - «въ убэжище сюда направилъ насъ Господь», - и съ особеннымъ блескомъ: «Я бъ тебя поцѣловала…» Критиканъ старичекъ, сидѣвшiй въ первомъ ряду, ѣдко при этомъ захихикалъ, закрутилъ головой – весьма недвусмысленно: покорно, молъ, благодарю, пожалуйста, не цѣлуй… И все таки остался въ дуракахъ: успѣхъ артистка имѣла колоссальный, ее безъ конца вызывали и заставляли бисировать – особенно чуткая молодежь, стоявшая въ проходахъ, кричавшая даже грозно и бившая въ сложенныя ковшикомъ ладони съ страшной гулкостью. // С. 81.