ВЪ ОБРЕЧЕННОМЪ ДОМѢ
Одинъ изъ тѣхъ зимнихъ мокрыхъ дней, ледяныхъ и темныхъ, когда нѣтъ на свѣтѣ города отвратительнѣй Москвы. И уже вечерѣетъ. Иду вверхъ по Большой Никитской и вижу: впереди, возлѣ стараго двухъ-этажнаго дома, кучками чернѣетъ на тротуарѣ и на улицѣ народъ. Что такое? Издали замѣтно что-то особенное въ томъ, какъ эти люди глядятъ на домъ, подходятъ къ витринѣ часового магазина въ его нижнемъ этажѣ и о чемъ-то переговариваются, не обращая вниманiя на капели съ крыши и снѣжныя лужи подъ ногами. Ускоряю шаги и, подойдя, спрашиваю, что случилось? Оказывается, опять попадаю на убiйство: часовщика, одиноко жившаго въ своей квартирѣ надъ магазиномъ, нашли нынче поутру мертвымъ – лежитъ на полу съ проломленной головою, весь подплылъ кровью…. Кто убилъ – никто не знаетъ: будто бы какой-то большой черный мужчина, часовъ въ семь утра пробѣжавшiй тутъ съ топоромъ въ рукѣ. Зачѣмъ и почему – тоже неизвѣстно: изъ вещей у часовщика ничего не взято, а денегъ у него говорятъ не было… Съ удивленiемъ осматриваю этотъ давно знакомый мнѣ домъ: какъ же это никогда до сихъ поръ не приходило мнѣ въ голову, что въ такомъ домѣ непремѣнно должно было совершиться убiйство? Эти лимонно-линючiя стѣны, эта ржавая вывѣска надъ пыльной витриной, это мрачное и загадочное выраженiе черныхъ оконъ вверху… Подхожу и себѣ къ витринѣ: за стекломъ, внутри темнаго магазина стоятъ только одни старинные часы, узкiе, высокiе, краснаго дерева, бронзовый маятникъ которыхъ (въ видѣ двухъ обнявших- // С. 61.
ся влюбленныхъ) медленно поблескиваетъ, тихо и мѣрно ходитъ изъ стороны въ сторону… Потомъ смотрю на запертую на замокъ дверь магазина, подъ которую натекла съ тротуара свинцовая вода, и вспоминаю то, что не разъ видѣлъ утромъ, проходя мимо: какъ этотъ часовщикъ, пожилой и очень невзрачный человѣкъ въ шубкѣ съ вытертымъ (и точно облизаннымъ) бобровымъ воротникомъ отворялъ свой магазинъ, и на него тоже капало съ крыши и съ вывѣски…
Сумерки, лужи, грязные сугробы, впереди, вдоль пустой улицы, могильно горятъ рѣдкiе фонари… // С. 62.