<Ив. Бунинъ. На край свѣта. Кастрюкъ. Разсказы. С.-Петербургъ, 1897. С. 13—30>

КАСТРЮКЪ.

‑

I.

Внезапно выскочивъ изъ-за крайней избы, съ полевой дороги, во всю прыть маленькихъ лошадокъ, летѣли по деревенской улицѣ барчуки изъ Залѣснаго. Подпрыгивая и зватаясь за холки, они гнались на перегонки и вѣтеръ пузырями надувалъ на ихъ спинахъ ситцевыя рубашки. Теленокъ съ ревомъ шарахнулся отъ нихъ въ сѣнцы, куры и впереди нихъ пѣтухъ, присѣдая къ землѣ, неслись куда глаза глядятъ. Но отчаяннѣе всѣхъ улепетывала по деревенской улицѣ маленькая, бѣлоголовая дѣвочка въ одной рубашенкѣ. Обезумѣвъ отъ страха, она вскочила на огороды, нѣсколько разъ съ размаху упала по дорогѣ и вдругъ увидала въ воротахъ риги дѣдушку. Съ звонкимъ крикомъ бросилась она въ его колѣни.

— Что ты, что ты, дурочка? — закричалъ и дѣдъ, ловя ее за рубашку.

— БарчукиЙ на жеребцахъ!.. — захлебываясь отъ слезъ, едва могла выговорить внучка.

Дѣдъ усадилъ ее на колѣни, началъ уговариватьЙ

Внучка скоро затихла и, изрѣдка всхлипывая, оби-

// 13

женнымъ, вздрагивающимъ голосомъ начала разсказывать, какъ было дѣло.

Поглаживая ее по головѣ, дѣдъ задумчиво улыбался.

Въ ригѣ было прохладно и уютно. Въ мягкую темноту ея изъ глубины яснаго весенняго неба влетали ласточки и съ чиликаньемъ садились на переметы и на сани, сложенныя другъ на друга въ уголъ риги. Все было ясно и мирно кругомъ — и на деревнѣ, и въ далекихъ зазеленѣвшихъ поляхъ. Утреннее солнце мягко пригрѣло землю и по весеннему дрожалъ вдали тонкій паръ отъ нея. Тамъ, въ поляхъ, подымалась пашня и блестящіе черные грачи перелетали около сохъ. Здѣсь, на деревнѣ, въ холодкѣ избъ, только дѣвочки тоненькими голосками напѣвали пѣсни, сидя на травѣ за коклюшками. Кромѣ ребятишекъ и стариковъ, всѣ были въ полѣ — даже всѣ Орелки, Буянки и Шарики.

Дѣдъ сегодня первый разъ за всю жизнь остался дома на стариковскомъ положеніи. Старуха померла мясоѣдомъ. Самъ онъ пролежалъ всю раннюю весну и не видалъ даже, какъ деревня уѣхала на первыя полевыя работы. Къ концу Ѳоминой онъ сталъ выходить, но еще и теперь не поправился какъ слѣдуетъ. И послѣдствіемъ всего этого было то, что сегодня всѣми обстоятельствами деревенской жизни онъ принужденъ былъ проводить самое веселое, погожее и дорогое для работы утро дома.

— Ну, Кастрюкъ (дѣда всѣ такъ звали на деревнѣ, потому что, выпивши, онъ любилъ пѣть про Кастрюка старинныя веселыя прибаутки), — ну, Ка-

// 14

стрюкъ, — говорилъ ему на зарѣ сынъ, выравнивая гужи на сохѣ, между тѣмъ какъ его баба зашпиливала веретье на возу съ картошками, — не тужи тутъ, поглядывай обаполъ дому да за Дашкой-тоЙ Кабы ее телушка не забрухала; вчерась, если бы дѣвки не отбили, закатала бы до смерти.

Старикъ, безъ шапки и засунувъ руки въ рукава полушубка, стоялъ около него и старался отшучиваться.

— Кому Кастрюкъ — тебѣ дяденька, — говорилъ онъ съ разсѣянной улыбкой.

Сынъ, не слушая, затягивалъ зубами веревку и продолжалъ дѣловымъ тономъ, но въ душѣ искренно жалѣя старика:

— Твое дѣло, братъ, теперь стариковское. Да и горевать-то почесть непочемъ: оно только съ виду сладко хрипъ-то гнуть.

— Да ужъ чего лучше! — отвѣчалъ старикъ машинально.

Онъ старался Зне думатьИ и, когда сынъ уѣхалъ, сходилъ зачѣмъ-то въ пуньку, потомъ передвинулъ въ тѣнь водовозку — все искалъ себѣ дѣла. То онъ бережливо, согнувъ старую спину, сметалъ муку въ закромѣ, то тамъ, то здѣсь тюкалъ топоромъ, но все не могъ разсѣять грустнаго, неотвязнаго чувства.

Двѣ старухи сосѣдки и то замѣтили это.

— Жалкуетъ старикъ-то, — сказала одна.

— Жалкуетъ, дѣушка, — подтвердила и другая.

Въ ригѣ старикъ сѣлъ и пристально и долго чистилъ трубку мѣдной ЗкопаушкоюИ. Иногда онъ раздражался.

// 15

— Долго-ли пролежалъ, — бормоталъ онъ, — глядь, уже вездѣ безпорядокъ. А умри — и все прахомъ пойдетъЙ

Иногда старался подбодрить себяЙ Знебось!И говорилъ онъ кому-то съ задоромъ и значительно; иногда морщилъ брови, крѣпко подергивалъ плечами и съ ожесточеніемъ выговаривалъ: Зэхъ, мать твою не замать, отца твоего не трогать! Былъ конь да уѣздилсяЙИ Но чаще всего опускалъ голову и задумывался. Грустное раздумье овладѣвало имъ.

Затягивая пѣсню, онъ не кончалъ ее, потому что отъ нея еще больше начинало занывать сердце.

Закипѣли въ колодезяхъ воды,

Заболѣло во молодца сердцеЙ

мурлыкалъ онъ, и ему вспоминалось что-то хорошее, прежнее, и становилось еще досаднѣеЙ

А веселыя, слышанныя еще отъ дѣдовъ, ЗвеличальныяИ, дворовыя пѣсни въ родѣ:

Прикажи, сударь, карету заложитьЙ

какъ-то не шли къ его настроенію и онъ обрывалъ ихъ съ горькой улыбкой. — Ровно пьяный! — бормоталъ онъ.

И опять мысли тянулись къ прежнему, когда онъ былъ самъ хозяиномъ, работникомъ, молодымъ и выносливымъЙ Гладя внучку по головѣ, онъ съ любовью перебиралъ далекія воспоминанія, что въ такой-то годъ, въ эту пору, онъ сѣялъ и съ кѣмъ выходилъ въ поле и какая была у него тогда кобылаЙ

Внучка успокоилась и шопотомъ предложила пойти наломать вѣничковъ, про которые мать уже давно толковала. Старикъ обрадовался хоть какому-нибудь

// 16

развлеченію, легкомысленно забылъ про пустую избу и, взявъ за руку внучку, повелъ ее за деревню. Идя по мягкой, давнымъ-давно неѣзженной полевой дорогѣ, они незамѣтно отошли отъ деревни съ версту и принялись ломать полынь.

Вдругъ Дашка встрепенулась и рванулась впередъ.

— Дѣдушка! глянь-ка! — заговорила она и быстро и нараспѣвъ, — глянь-ка! Ахъ, ма-а-тушки!

Старикъ глянулъ и увидалъ бѣгущій вдали поѣздъ. Онъ торопливо подхватилъ внучку на руки и вынесъ ее на бугорокъ, между тѣмъ какъ она тянулась у него съ рукъ и радостно твердила:

— Дѣдушка! Глянь-ка! Рысью, рысью!

Поѣздъ разростался и подъ уклонъ работалъ все быстрѣе и быстрѣе, весь блестя на солнцѣ. Долго и напряженно глядѣла Дашка на бѣгущіе вагоны.

— Должно, къ завтрему пріѣдетъ, — сказала она въ глубокомъ раздумьи.

Сверкая цилиндрами и мелькающимъ поршнемъ, поѣздъ тяжелымъ взмахомъ урагана пронесся мимо, завернулъ къ югу и, мелькнувъ заднимъ вагономъ, дрожащей точкой сталъ сокращаться и пропадать вдали.

— Видѣла? — спросилъ дѣдъ.

— ВидѣлаЙ нѣтути больше.

— Хороша?

— Неужели-жъ нѣтъ!.. ужъ такая-то хорошаяЙ — лепетала Дашка про себя; — мать-то сказывала она безъ лошади, а я себѣ на умѣ: ахъ, она съ лошадью!.. думается, какъ все равно оглобли привязаныЙ

// 17

— Да куда-жъ они привязаны-то?

— Да за машину-тоЙ она, должно, кирпи-ишная.

Долго на рукахъ съ нею стоялъ дѣдъ и глядѣлъ кругомъ.

Все опять стало въ полѣ тихо и безмятежно. Жаворонки заливались въ тепломъ ясномъ воздухѣЙ Весело и важно кагакали грачиЙ Мирно зацвѣтали цвѣты въ травѣ около линіиЙ Спутанный меренокъ, пофыркивая, мирно щипалъ подорожникъ, и дѣдъ чувствовалъ, какъ даже мерину хорошо и привольно теперь, на весеннемъ корму, въ ясное, тихое утро.

Но вдругъ дѣдъ оживился.

— Здорово, сударушка, — закричалъ онъ, завидѣвъ идущаго по рельсамъ сторожа-солдата. — ЗЗдравія желаемъ, ваше благородіе!И — прибавилъ онъ, чтобы поддѣлаться къ солдату и поболтать немного.

— Здравствуйте, — сказалъ солдатъ сухо, не вынимая изо рта трубки.

— Иди, сударушка, покуримъ, — продолжалъ дѣдъ, — погуторь съ Кастрюкомъ. Я, братъ, нонѣ тоже замѣстъ часового приставленъ.

— Я путь долженъ обревизовать къ прибытію втораго номера, — отвѣтилъ сторожъ, и, наклонившись, тюкнулъ по рельсѣ и пошелъ дальше.

Дѣду стало неловко.

Онъ застѣнчиво улыбнулся и крикнулъ солдату въ догонку, почесывая спину:

— А то погодилъ бы!..

Солдатъ не обернулся.

По дорогѣ назадъ дѣдъ поболталъ съ пастухами и полюбовался на стадо.

// 18

— Дюже хороши нонѣ корма будутъ! — сказалъ онъ.

— Хороши, — отвѣтилъ подпасокъ и вдругъ съ крикомъ: азадъ! азадъ, смертныя! — бросился за свиньями.

Стадо привольно разбрелось по пару. Жеманно и въ разные тона, тонкими голосками перекликались ягнята. Одинъ изъ нихъ, упавъ на колѣни, засовалъ мордочкой подъ пахъ матери и такъ торопливо, дрожа хвостикомъ и подталкивая ее носкомъ, сталъ сосать, что дѣдъ засмѣялся отъ удовольствіяЙ

II.

Поспѣшно подходя къ своей избѣ, старикъ увидалъ, что по выгону, прямо къ ней, ѣдетъ молодой баринъ изъ Залѣснаго. Старикъ бросился отгонять подъ гору молодую кобылу, потому что, увидавъ ее, вороной барскій жеребецъ заигралъ и заплясалъ весь.

Сдерживая его и сгибая подъ своею тяжестью дрожки, баринъ въѣхалъ въ тѣнь избы и остановился. Старикъ почтительно стоялъ у порога.

— Здравствуй, Кастрюкъ, — сказалъ баринъ ласково и, отирая красное лицо съ рыжей бородой, досталъ папиросы.

— Жарко! — прибавилъ онъ и протянулъ папироску и дѣду.

— Не привычны, Миколай Петровичъ, — захихикалъ тотъ. — Трубочку вотъЙ а то шкаликъ-другой красненькаго — это мы, старики, любимъ!

— А я было къ вамъ по дѣльцу, — началъ Николай Петровичъ, отдуваясь. — Ѣздилъ повѣщать на Ма-

// 19

жаровкуЙ надѣвай шапку-то, Семенъ!.. да вотъ, кстати, и къ вамъ. Дѣвокъ своихъ, не пошлете-ли ко мнѣ?

— Аль еще не сажали? — спросилъ дѣдъ участливо.

— Запоздали нынчеЙ не я одинъ.

— Запоздали, Миколай Петровичъ, запоздалиЙ

— ДаЙ такъ вотъЙ — продолжалъ баринъ и вдругъ такъ зычно крикнулъ на жеребца: Збалуй!И, что дѣдъ со всѣхъ ногъ бросился держать вороного за недоуздокъ.

— Немножко-то посадилъ, — опять началъ Николай Петровичъ спокойно, — да хочу поскорѣй управиться. Дѣвчонокъ-то своихъ и турили бы ко мнѣ.

— Разя одинъ совладаешь, Миколай Петровичъ?

— Да ты скажи своимъ-тоЙ а?

— Солдатка-то дома, что-ль? — спросилъ дѣдъ дѣловымъ тономъ у подошедшей старухи и, получивъ отрицательный отвѣтъ, замялся.

— Кабы солдатка была, она бы збила, — сказалъ онъ, какъ бы оправдываясь. — А я, сударушка, дома нонѣ сижуЙ Мнѣ и отойтить нельзяЙ Кабы прежнее мое дѣло, покоситься тамъ али подъ паринку взодрать — я бы единымъ духомъЙ

— Жалко, — сказалъ баринъ задумчиво. — Видно, вечеркомъ заверну, — прибавилъ онъ и взялся за возжи.

Чтобы какъ-нибудь задержать его и повинуясь какому-то горькому внутреннему голосу, старикъ вдругъ сказалъ:

— Ты вотъ, сударушка, найми меня въ работникиЙ вотъ бы дѣло!

// 20

— Что-жъ, нанимайся, — сказалъ баринъ разсѣянно и улыбаясь, потому что зналъ, что дѣдъ это такъ, чтобы потѣшить себя.

— А когда заступать?

Баринъ пристально поглядѣлъ на него и качнулъ головою.

— Заступать когда?.. Эка ты — шустрый какой!

Старикъ оживился еще болѣе.

— Я-то, сударушка? Да я ихъ всѣхъ, молоденькихъ, за поясъ заткну! Я еще жениться хочу! (Это была обычная шутка дѣда). Да на свадьбѣ еще плясать буду. Знаешь, какъ зачну выхаживатьЙ

— Да ужъ ты! — перебилъ баринъ, усмѣхаясь, ударилъ возжей жеребца и покатилъ по выгону.

Дѣдъ постоялъ, подумалъЙ

Все говорило ему, что онъ теперь отжившій человѣкъ. Такъ только, для дому нуженъ, пока еще ноги ходятъ. И разговаривать съ нимъ не хотятъ въ серьезъ. ЗИшь покатилъ!И подумалъ онъ съ сердцемъ, глядя вслѣдъ убѣгающимъ дрожкамъ, махнулъ рукой и пошелъ вынимать изъ печки похлебку.

Пообѣдавъ, внучка съ двумя старостиными ребятишками ушла въ лужокъ за баранчиками. Всѣ они такъ жалобно просились пустить ихъ, что дѣдъ не могъ устоять и самъ проводилъ ихъ за деревню.

— Не найдете, ребята, — говорилъ онъ имъ; — развѣ снытку толькоЙ

— Ну, мы снытки плинесемъ, — возражалъ на это старшій старостинъ сынишка.

Въ избѣ дѣдъ отъ нечего дѣлать снова принялся

// 21

за обѣдъ. Онъ натеръ себѣ картошекъ, налилъ въ нихъ немного молока (онъ боялся, что и за это-то сноха будетъ ругаться) и долго ѣлъ это мѣсиво.

Въ пустой избѣ стоялъ горячій, спертый воздухъ. Солнце сквозь маленькія, склеенныя изъ кусочковъ, мутныя стекла, било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вмѣстѣ съ крошками хлѣба и большой ложкой, чернымъ роемъ облѣпили мухи.

Вдругъ дѣдъ почти съ радостью вспомнилъ, что ѣсть еще дѣло — достать изъ подъ крыши пачку листовой махорки, раскрошить ее и набить трубку. Влѣзая въ сѣнцахъ по каменной стѣнѣ подъ застрѣху, онъ едва не сорвался — голова у него закружилась, въ спинѣ заломилоЙ Онъ опять съ горечью подумалъ о своей старости и, уже лѣниво дотащившись до порога избы, на который еще падала тѣнь отъ пуньки, медленно занялся дѣломъЙ

Въ полдень деревня вся точно вымерла. Тишина весенняго знойнаго дня словно очаровала ееЙ

Старухи-сосѣдки долго ЗискалисьИ подъ старой лозиной на выгонѣ, потомъ легли, накрыли головы занавѣсками и заснули. Самые маленькіе ребятишки хлопотливо, но тихо лѣпили изъ глины ульи, собравшись въ размытомъ спускѣ около прудаЙ Изрѣдка мычалъ теленокъ, привязанный за колъ около спящихъ бабъЙ Изрѣдка доносился крикъ пѣтуха и еще болѣе нагонялъ на деревню тихую дремуЙ

А въ поляхъ по прежнему заливались жаворонки, зеленѣли всходы и по горизонтамъ, какъ расплавленное стекло, дрожалъ и струился паръ.

// 22

Старикъ легъ около пуньки и старался заснуть. Для этого онъ старался представить себѣ, какъ шумитъ лѣсъ и ходитъ волнами рожь на буграхъ по вѣтру и шуршитъ и переливается, и слегка покачивался самъ.

Но, противъ обыкновенія, сонъ не приходилъ.

Лежа съ закрытыми глазами, онъ все думалъ о своей старости.

Теперь, небось, Андрей крѣпко спитъ подъ телѣгою. Дѣду же, можетъ быть, до самой смерти не придется больше заснуть въ полѣ. Въ рабочую пору онъ будетъ проводить долгіе, долгіе, знойные дни наединѣ съ внучкоюЙ А вѣдь было время — лучше его не косилъ никто во всей округѣ. Бывало, когда всей деревней косили у барина, онъ всѣхъ велъ за собою. Да никто не могъ и выпить больше его, когда, вернувшись гурьбой съ поля на господскій дворъ, мужики усаживались около амбара за ведромъ водки и начиналась ЗВеселая бесѣдушкаИЙ

Никогда, однако, не пропивалъ онъ ума и разума. Все у него было всегда въ порядкѣ: и изба куждую осень крылась новой соломой, и кобыла была всегда въ тѣлѣ (Зпечка! — говорили мужики, — хоть спать ложись на спинѣ!И) и свадьбу сына онъ справилъ всѣмъ на удивленіе. Вся деревня собралась смотрѣть, когда на первый, послѣ княжого пира, престольный праздникъ Андрей поѣхалъ къ тестю. Рядомъ съ своей разряженной бабой сѣлъ онъ въ новыя ЗкозырькиИ, покрытыя цвѣтной попоной, выставилъ за грядку одну ногу въ валенкѣ и покатилъ по выгону...

Дѣдъ надѣялся тогда, что подъ старость у него

// 23

будетъ самая настоящая въ деревнѣ семья, что никому не позволитъ онъ ссориться и заводить дѣлежиЙ

— Пироги ситные въ обмочку, думалъ, буду ѣсть, — пробормоталъ старикъ.

Анъ все вышло не по гаданному.

Младшій сынъ отдѣлился, а старшій хотя и остался съ нимъ, да немного вышло изъ того прокуЙ Главное же — старуха всѣхъ подрѣзала. Умерла въ самое плохое голодное время. Да ослабѣли и его ноженьки, и придется ему до смерти сидѣть съ ребятишками вродѣ караульщика.

— Ищь ровесникъ-то мой, — подумалъ старикъ съ озлобленіемъ, — Салтанъ-то — и то убёгъ со двора!

И чего онъ, дѣдъ, маялся на свѣтѣ и на что надѣялся — Богъ его знаетъ!

— Ни почету не дождался, — думалъ старикъ, вспоминая сына, посадившаго его караульщикомъ, — ни богачества — ничего! И помрешь вотъ-вотъ и ни одинъ кобель по тебѣ не взвоетъ!

Старикъ чувствовалъ, что онъ не правъ въ своихъ сѣтованіяхъ, но не могъ побороть раздраженія и безпокойно ворочался съ боку на бокъ и съ сердцемъ отгонялъ назойливыхъ мухъ.

Все скучнѣе и скучнѣе становилось емуЙ

Вдругъ вдали задребезжала телѣга. Стоя въ ней на колѣняхъ, мужикъ усердно наваривалъ свою кобыленку веревочными возжами.

Дѣдъ вскочилъ и замахалъ рукой.

Мужикъ дернулъ за возжи и даже назадъ отвалился и на ноги сѣлъ.

// 24

— Куда-й-то, сударушка?

— ТпруЙ тпру, домовой тебя разударь!.. А что?

— Да такъ. Молъ, куда это разскакался дядя Максимъ?

— Въ таеЙ въ Чичерину.

— Ай къ земскому?

— К нему къ самому. Поспѣшаю, прощевай покудова!..

Дѣдъ махнулъ рукойЙ

III.

Дологъ этотъ день показался ему!

Дашка воротилась изъ лужка и присоединилась къ ребятамъ, игравшимъ въ спускѣ.

— Ай ужъ и мнѣ потить къ нимъ свистульки лѣпить? — думалъ дѣдъ съ горькой улыбкой и, наконецъ, не выдержалъ.

— Посмотри, сударушка, за избой, — сказалъ онъ старухѣ сосѣдкѣ, которая около пуньки медленно скатывала холсты.

— Ай соскучился? — спросила та жалобно.

— Соскучился, сударушка! И какъ только это вы, бабы, дома сидите!...

— А ты на-долго, небось?

— Нѣтъ, я сичасъ, въ одну минутуюЙ

До заката было еще далеко. Но Андрей долженъ былъ, по расчетамъ дѣда, управиться раньше вечера. Онъ поглядывалъ на солнце и рѣшалъ, что осминникъ картохъ надо досадить именно къ этой порѣ.

На выгонѣ онъ встрѣтилъ возвращавшагося съ поля Глѣбочку. Глѣбочка, высокій, худощавый му-

// 25

жикъ съ веснушками на блѣдномъ лицѣ и съ опухшими красными вѣками, въ старомъ полушубкѣ, изъ лохматыхъ дыръ котораго виднѣлась бѣлая рубаха, меланхолично покачивался, сидя бокомъ на спинѣ лошади, между тѣмъ какъ перевернутая соха тащилась сзади, дребезжа палицей о подвои.

— Ай, сударушка, разсохи-то пропилъ? — пошутилъ Кастрюкъ.

— Пропилъ, — съ блѣдной улыбкой отвѣтилъ Глѣбочка.

— А мои скоро?

— Должно ѣдутъ.

— Гдѣ-жъ дѣвки-то твои?

— Дѣвти вмѣстѣ придутъ, — отвѣтилъ Глѣбочка, какъ многіе мужики не выговаривая букву ЗкИ.

— Вѣдь вотъ, — думалъ дѣдъ, выходя за деревню и отчасти завидуя даже Глѣбочкѣ, — на моихъ глазахъ человѣкомъ сталъ. Совсѣмъ прежде блажной малый былъ, свиныхъ полдёнъ не зналъ!..

На валу, подъ молодыми лозинками, старикъ сѣлъ и, щурясь отъ низкаго солнца, глядѣлъ въ даль, по дорогѣ.

Тишина кроткаго весенняго вечера стояла въ полѣ. На востокѣ чуть вырисовывалась гряда неподвижныхъ, нѣжно-розовыхъ облаковъ. Къ закату собирались длинныя перистыя ткани тучекъЙ Когда же солнце слегка задернулось одной изъ нихъ, въ полѣ, надъ широкой равниной, влажно зеленѣющей всходами и пестрѣющей паромъ, стало еще безмятежнѣе и лучше. Безмятежнѣе и еще чище, чѣмъ днемъ, заливались жаворонки. Съ паровъ пахло весенней

// 26

свѣжестью, зацвѣтающими травами, сладкимъ ароматомъ желтаго донникаЙ Всѣ волненія старика убаюкивались этимъ ароматомъ, этимъ кроткимъ вечернимъ свѣтомъ. Онъ закрывалъ глаза, прислушивался къ жаворонкамъЙ

— Эхъ, кабы черезъ недѣльку дождичка, — думалъ онъ; — то-то бы ржи-то поперли!.. Эхъ, хороши ржи допрежъ бывали! Обломныя, ужъ не проползетъ!

Но вспоминая, что завтра ему предстоитъ стариковскій день, старикъ морщился, начиная придумывать, какъ бы ему избавиться отъ него. Но избавиться было невозможно. Онъ досадливо качалъ головою; скребъ рукой спину, облеченную въ длинную стариковскую рубахуЙ и, наконецъ, пришелъ къ счастливой мысли, нашелъ утѣшеніе!..

— Ну, прикончилъ? — говорилъ онъ черезъ полчаса немного заискивающимъ тономъ, шагая рядомъ съ сыномъ и держась за оглоблю сохи.

— Кончить-то кончилъ, — отвѣчалъ Андрей ласково, — а ты-то какъ? Небось соскучился?

— И-и, не приведи Богъ! — воскликнулъ старикъ отъ всего сердца. — Сослужилъ, братъ, службуЙ не хуже злобинскаго солдата стараго, что на капустѣ сидитъ!

И смѣясь, и желая не придавать своимъ словамъ просящаго выраженія, старикъ робко попросился въ ночное.

— Съ ребятамиЙ а? — сказалъ онъ, заглядывая сыну въ глазаЙ Сегодня онъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ чувства своей безпомощности и несамостоятельности.

// 27

— Что-жъ, веди! — отвѣтилъ Андрей. — Только не забудь на поляхъ кобылу напоить.

Старикъ закашлялся, чтобы скрыть свою радостьЙ

IV.

На закатѣ, послѣ ужина, онъ постлалъ на спину кобылы зипунъ и полушубокъ, взвалился на нее животомъ, сѣлъ и рысцой поѣхалъ за ребятами.

— Эй, погоди старика, — кричалъ онъ имъ въ догонку.

Ребята не слушали. Даже старостинъ сынишка обскакалъ его, растаращивъ босыя ножки на спинѣ кругленькаго и екающаго селезенкой меринаЙ

Легкая пыль стлалась по дорогѣ. Топотъ небольшого табуна сливался съ веселыми криками и смѣхомъ ребятъ.

— Дѣдъ, — кричали нѣкоторые тоненькими голосками, — давай на обгонки!

Дѣдъ только улыбался, легонько подталкивая лаптями подъ брюхо кобылы.

Въ лощинкѣ, за версту отъ деревни, онъ завернулъ на прудъ.

Отставивъ увязшую въ тину ногу и нервно вздрагивая всей кожей отъ тонко-поющихъ комаровъ, кобыла долго-долго, однообразно сосала воду, и видно было, какъ вода волнообразно шла по ея горлу. Передъ концомъ питья она оторвалась на-время отъ воды, подняла голову и медленно и тупо оглядѣлась кругомъ. Дѣдъ ласково посвисталъ ейЙ Теплая вода тихо капала съ губъ кобылы, а она не то задумалась, не то залюбовалась на тихую поверхность пруда.

// 28

Залюбовался имъ и дѣдъ. Глубоко-глубоко отражались въ прудѣ и берегъ, и вечернее небо, и бѣлыя полоски облаковъ. Плавно качались части этой отраженной картины и сливались въ одну отъ тихо раскатывающагося все шире и шире круга по водѣЙ

Потомъ кобыла сдѣлала еще нѣсколько глотковъ, глубоко вздохнула и, съ чмоканьемъ вытащивъ изъ тины одну за другою ноги, вскарабкалась на берегъ и словно проснулась и ожила.

Позвякивая полуоторванной подковой, бодро пошла она по темнѣющей дорогѣ. Старикъ тоже словно проснулся и оживился. Отъ дня у него осталось такое впечатлѣніе, словно онъ пролежалъ его въ болѣзни и теперь выздоровѣлъ. Онъ весело покрикивалъ на кобылу, подталкивая ее лаптемъ и, вдыхая полной грудью свѣжѣющій вечерній воздухъ, снова чувствовалъ себя опредѣленно, бодро и молодоЙ

— Не забыть бы подкову-то оторвать! — думалъ онъ.

Въ полѣ ребята долго курили ЗдонникъИ и долго спорили, кому въ какой чередъ дежурить.

— Будя ребята спорить-то, — сказалъ, наконецъ, дѣдъ. — Карауль пока ты, Васька, — вѣдь, правда, твой чередъ-то. А вы, ребята, ложитесь. Только смотри, не ложись головой на межу — домовой отдавитъ!..

А когда лошади спокойно вникли въ кормъ и прекратилась возня улегшихся рядышкомъ ребятъ, смѣхъ и остроты надъ коростелью, которая оттого такъ скрипитъ, что деретъ нога объ ногу, дѣдъ постлалъ себѣ помягче полушубокъ и зипунъ и съ чистымъ серд-

// 29

цемъ, съ искренней довѣрчивостью и багоговѣніемъ сталъ на колѣни и долго молился на темное, звѣздное, прекрасное небо, на мерцающій млечный путь — святую дорогу ко граду Iерусалиму. И благодарно, и задушевно звучалъ его молитвенный шопотъ.

Наконецъ, и онъ легъ.

Темнота разлилась надъ безбрежной равниной. Въ свѣжести весенней степной ночи тонули поля. За ними, за ночнымъ мракомъ, слабо, какъ одинокая мачта, на слабомъ фонѣ заката маячилъ силуэтъ далекой-далекой мельницыЙ

‑‑‑‑‑‑‑‑

// 30