<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 15—23>

КАСТРЮКЪ.

I.

Внезапно выскочивъ изъ-за крайней избы, съ полевой дороги, во всю прыть маленькихъ лошадокъ, летѣли по деревенской улицѣ барчуки изъ Залѣснаго. Подпрыгивая и хватаясь за холки, они гнались вперегонки, и вѣтеръ пузырями надувалъ на ихъ спинахъ ситцевыя рубашки. Теленокъ шарахнулся отъ нихъ въ сѣнцы, куры и впереди нихъ пѣтухъ, присѣдая къ землѣ, неслись куда глаза глядятъ. Но отчаяннѣе всѣхъ улепетывала по деревенской улицѣ маленькая бѣлоголовая дѣвочка въ одной рубашонкѣ. Обезумѣвъ отъ страха, она вскочила на огороды, нѣсколько разъ съ размаху упала по дорогѣ и вдругъ увидала въ воротахъ риги дѣдушку. Съ звонкимъ крикомъ бросилась она въ его колѣни.

‑ Чт˜ ты, чт˜ ты, дурочка? – закричалъ и дѣдъ, ловя ее за рубашку.

‑ БарчукиЙ на жеребцахъ! – захлебываясь отъ слезъ, едва могла выговорить внучка.

Дѣдъ усадилъ ее на колѣни, началъ уговаривать.

Внучка скоро затихла и, изрѣдка всхлипывая, обиженнымъ вздрагивающимъ голосомъ начала разсказывать, какъ было дѣло.

Поглаживая ее по головѣ, дѣдъ задумчиво улыбался.

Въ ригѣ было прохладно и уютно. Въ мягкую темноту ея изъ глубины яснаго весенняго неба влетали ласточки и съ чиликаньемъ садились на переметы, на сани, сложенныя въ уголъ риги. Все было ясно и мирно кругомъ – и на деревнѣ, и въ далекихъ зазеленѣвшихъ поляхъ. Утреннее солнце мягко пригрѣло землю, и по-весеннему дрожалъ вдали тонкій паръ надъ ней. Тамъ, въ поляхъ, подымалась пашня, блестящіе черные грачи перелетали около сохъ. Здѣсь, на деревнѣ, въ хо-

// л. 15

лодкѣ отъ избъ, только дѣвочки тоненькими голосками напѣвали пѣсни, сидя на травѣ за коклюшками. Кромѣ ребятишекъ и стариковъ, всѣ были въ полѣ – даже всѣ Орелки, Буянки и Шарики.

Дѣдъ сегодня первый разъ за всю жизнь остался дома на стариковскомъ положеніи. Старуха померла мясоѣдомъ. Самъ онъ пролежалъ всю раннюю весну и не видалъ, какъ деревня уѣхала на первыя полевыя работы. Къ концу Ѳоминой онъ сталъ выходить, но еще и теперь не поправился какъ слѣдуетъ. И вотъ всѣми обстоятельствами деревенской жизни вынужденъ онъ проводить самое дорогое для работы утро дома.

‑ Ну, Кастрюкъ (дѣда всѣ такъ звали на деревнѣ, потому что, выпивши, онъ любилъ пѣть про Кастрюка старинныя веселыя прибаутки), ну, Кастрюкъ, ‑ говорилъ ему на зарѣ сынъ, выравнивая гужи на сохѣ, между тѣмъ какъ его баба зашпиливала веретье на возу съ картошками: ‑ не тужи тутъ, поглядывай обаполъ дому да за Дашкой-тоЙ К€бы ее телушка не забрухалаЙ

Дѣдъ, безъ шапки, засунувъ руки въ рукава полушубка, стоялъ около него.

‑ Кому Кастрюкъ – тебѣ дяденька, ‑ говорилъ онъ съ разсѣянной улыбкой.

Сынъ, не слушая, затягивалъ зубами веревку и продолжалъ дѣловымъ тономъ:

‑ Твое дѣло, братъ, теперь стариковское. Да и горевать-то, почесть, не по чемъ: оно только съ виду сладко хрипъ-то гнуть.

‑ Да ужъ чего лучше, ‑ отвѣчалъ дѣдъ машинально.

Когда сынъ уѣхалъ, онъ сходилъ за чѣмъ-то въ пуньку, потомъ передвинулъ въ тѣнь водовозку – все искалъ себѣ дѣла. То онъ бережливо, согнувъ старую спину, сметалъ муку въ закромѣ, то тамъ и сямъ тюкалъ топоромъЙ Въ ригѣ онъ сѣлъ и пристально чистилъ трубку мѣдной капаушкой. Иногда ворчалъ:

‑ Долго ли пролежалъ, ‑ глядь, ужъ вездѣ безпорядокъ. А умри – и все прахомъ пойдетъ.

Иногда старался подбодрить себя. ЗНебось!И ‑ говорилъ онъ кому-то съ задоромъ и значительно; иногда подергивалъ плечами и съ ожесточеніемъ выговаривалъ: ЗЭхъ, мать твою не замать, отца твоего не трогать! Былъ конь, да уѣздилсяЙИ Но чаще опускалъ голову.

Закипѣли въ колодезяхъ воды,

Заболѣло во молодца сердце –

// л. 16

напѣвалъ онъ, и ему вспоминалось прежнее, мысли тянулись къ тому времени, когда онъ самъ былъ хозяиномъ, работникомъ, молодымъ и выносливымъЙ Гладя внучку по головѣ, онъ съ любовью перебиралъ въ памяти, чт˜ въ такой-то годъ, въ эту пору онъ сѣялъ, и съ кѣмъ выходилъ въ поле, и какая была у него тогда кобылаЙ

Внучка шопотомъ предложила пойти наломать вѣничковъ, про которые мать уже давно толковала. Дѣдъ легкомысленно забылъ про пустую избу и, взявъ за руку внучку, повелъ ее за деревню. Идя по мягкой, давно неѣзженной полевой дорогѣ, они незамѣтно отошли отъ деревни съ версту и принялись ломать полынь.

Вдругъ Дашка встрепенулась.

‑ Дѣдушка, глянь-ка! – заговорила она быстро и нараспѣвъ: ‑ глянь-ка! Ахъ, ма-а-тушки!

Дѣдъ глянулъ и увидалъ бѣгущій вдали поѣздъ. Онъ торопливо подхватилъ внучку на руки и вынесъ ее на бугорокъ, а она тянулась у него съ рукъ и радостно твердила:

‑ Дѣдушка! Рысью, рысью!

Поѣздъ разрастался и подъ уклонъ работалъ все быстрѣе, весь блестя на солнцѣ. Долго и напряженно глядѣла Дашка на бѣгущіе вагоны.

‑ Должно, къ завтрему пріѣдетъ, ‑ сказала она въ раздумьѣ.

Блестя трубой, цилиндрами, мелькающимъ поршнемъ, колесами, поѣздъ тяжелымъ взмахомъ урагана пронесся мимо, завернулъ и, мелькнувъ заднимъ вагономъ, сталъ сокращаться и пропадать вдали.

Жаворонки пѣли въ тепломъ воздухѣЙ Весело и важно кагакали грачиЙ Цвѣли цвѣты въ травѣ около линіиЙ Спутанный меренокъ, пофыркивая, щипалъ подорожникъ, и дѣдъ чувствовалъ, какъ даже мерину хорошо и привольно на весеннемъ корму въ это ясное утро.

‑ Здорово, сударушка, ‑ закричалъ онъ, завидѣвъ идущаго по рельсамъ сторожа-солдата. – ЗЗдравія желаемъ, ваше благородіе!И ‑ прибавилъ онъ, чтобы поддѣлаться къ солдату и поболтать немного.

‑ Здравствуй, ‑ сказалъ солдатъ сухо, не вынимая изо рта трубки.

‑ Иди, сударушка, покуримъ, ‑ продолжалъ дѣдъ: ‑ погуторь съ Кастрюкомъ. Я, братъ, нонѣ тоже замѣстъ часового приставленъ.

‑ Я путь долж˜нъ обревизовать къ прибытію второго номера, ‑ отвѣтилъ сторожъ, и, наклонившись, тюкнулъ молоткомъ по рельсѣ и пошелъ дальше.

// л. 17

Дѣдъ застѣнчиво улыбался и крикнулъ солдату вдогонку:

‑ А то погодилъ бы!

Солдатъ не обернулся.

По дорогѣ назадъ дѣдъ поболталъ съ пастухами и полюбовался на стадо.

‑ Дюже хороши нонѣ корма будутъ! – сказалъ онъ.

‑ Хороши, ‑ отвѣтилъ подпасокъ и вдругъ, съ крикомъ: азадъ, смёртныя! – бросился за свиньями.

Стадо привольно разбрелось по пару. Жеманно, на разные лады, тонкими голосками перекликались ягнята. Одинъ, упавъ на колѣни, засовалъ мордочкой подъ пахъ матери и такъ торопливо, дрожа хвостикомъ и подталкивая ее, сталъ сосать, что дѣдъ засмѣялся отъ удовольствіяЙ

II.

Поспѣшно подходя къ своей избѣ, онъ увидалъ, что по выгону, прямо къ ней, ѣдетъ молодой баринъ изъ Залѣснаго, и бросился отгонять подъ гору сосѣдскую кобылу: вороной барскій жеребецъ весь заигралъ и заплясалъ, выгибая шею.

Сдерживая его и сгибая своей тяжестью дрожки, баринъ въѣхалъ въ тѣнь избы и остановился. Дѣдъ почтительно сталъ у порога.

‑ Здравствуй, Кастрюкъ, ‑ сказалъ баринъ ласково и, отирая красное лицо съ рыжей бородой, досталъ папиросы.

‑ Жарко! – прибавилъ онъ и протянулъ папироску и дѣду.

‑ Непривычны, Миколай Петровичъ, ‑ захихикалъ тотъ. – трубочку вотъ, а то шкаликъ-другой красенькаго – это мы, старики, любимъ!

‑ А я было къ вамъ по дѣльцу, ‑ началъ Николай Петровичъ, отдуваясь. – Ѣздилъ повѣщать на МажаровкуЙ надѣвай шапку-то, Семенъ!.. да вотъ, кстати, и къ вамъ. Дѣвокъ своихъ не пошлете ли ко мнѣ?

‑ Аль еще не сажали? – спросилъ дѣдъ участливо.

‑ Запоздали нынчеЙ не я одинъ.

‑ Запоздали, Миколай Петровичъ, запоздалиЙ

‑ ЯЙ ‑ продолжалъ баринъ и вдругъ такъ зычно гаркнулъ: ЗбалуйИ, что дѣдъ со всѣхъ ногъ бросился держать жеребца.

‑ Немножко-то посадилъ, ‑ опять началъ баринъ: ‑ а пора и совсѣмъ управиться. Дѣвчонокъ-то своихъ и турили бы ко мнѣ.

‑ Разя одинъ совладаешь, Миколай Петровичъ?

‑ Да ты скажи своимъ-тоЙ

‑ Солдатка-то дома, что ль? – спросилъ дѣдъ дѣловымъ тономъ у подошедшей старухи и замялся.

// л. 18

‑ Кабы солдатка была, она бы сбила, ‑ сказалъ онъ, какъ бы оправдываясь. – А я, сударушка, дома нонѣ сижуЙ Мнѣ и отойтить нельзяЙ Кабы прежнее мое дѣло, покоситься тамъ али подъ п€ринку, ‑ я бы единымъ духомъ.

‑ Жалко, ‑ сказалъ баринъ задумчиво. – Видно, вечеркомъ заверну, ‑ и взялся за вожжи.

Чтобы какъ-нибудь задержать его, дѣдъ вдругъ сказалъ:

‑ Ты, сударушка, нанялъ бы меня въ работникиЙ

‑ Чт˜ жъ, нанимайся, ‑ сказалъ баринъ, разсѣянно улыбаясь.

‑ А когда заступать?

Баринъ пристально поглядѣлъ на него и качнулъ головою.

‑ Заступать когда? Эка ты – шустрый какой!

‑ Я-то, сударушка? Да я ихъ всѣхъ, молоденькихъ, за поясъ заткну! Я еще жениться хочу! Да на свадьбѣ еще плясать буду!

‑ Да ужъ ты! – перебилъ баринъ, усмѣхаясь, ударилъ вожжой жеребца и покатилъ по выгону.

Дѣдъ постоялъ, подумалъЙ

Все говорило ему, что онъ теперь отжившій человѣкъ. Такъ только, для дому нуженъ, пока еще ноги ходятъЙ ЗИшь покатилъ!И ‑ подумалъ онъ съ сердцемъ, глядя вслѣдъ убѣгающимъ дрожкамъ, и пошелъ вынимать изъ печки похлебку.

Пообѣдавъ, внучка съ ребятишками ушла въ лужокъ за баранчиками. Всѣ они такъ жалобно просились пустить ихъ, что дѣдъ не могъ устоять. Только сказалъ:

‑ Не найдете, ребята, развѣ снытку толькоЙ

Въ избѣ онъ отъ-нечего-дѣлать снова принялся за ѣду. Онъ натеръ себѣ картошекъ, налилъ въ нихъ немного молока (боялся, что и за это сноха будетъ ругаться) и долго ѣлъ мѣсиво.

Въ пустой избѣ стоялъ горячій, спертый воздухъ. Солнце сквозь маленькія, склеенныя изъ кусочковъ, мутныя стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вмѣстѣ съ крошками хлѣба и большой ложкой, чернымъ роемъ облѣпили мухи.

Вдругъ дѣдъ съ радостью вспомнилъ, что есть еще дѣло – достать изъ подъ крыши пачку листовой махорки, раскрошить ее и набить трубку. Влѣзая въ сѣнцахъ по каменной стѣнѣ подъ застрѣху, онъ едва не сорвался – голова у него закружилась, въ спинѣ заломилоЙ Онъ опять съ горечью подумалъ о своей старости и, уже лѣниво дотащившись до порога избы, на который еще падала тѣнь, медленно занялся дѣломъ.

// л. 19

Въ полдень деревня вся точно вымерла. Тишина весенняго знойнаго дня очаровала ееЙ

Старухи-сосѣдки долго ЗискалисьИ подъ старой лозиной на выгонѣ, потомъ легли, накрыли головы занавѣсками и заснули. Самые маленькіе ребятишки хлопотливо лѣпили изъ глины ульи, собравшись въ размытомъ спускѣ около пруда. Изрѣдка мычалъ теленокъ, привязанный за колъ около спящихъ бабъ. Изрѣдка доносился крикъ пѣтуха и нагонялъ на деревню тихую дрему. А въ поляхъ попрежнему заливались жаворонки, зеленѣли всходы и по горизонтамъ, какъ расплавленное стекло, дрожалъ и струился паръ.

Дѣдъ легъ около пуньки, стараясь заснуть. Для этого онъ старался представить себѣ, какъ шумитъ лѣсъ, какъ ходитъ волнами рожь на буграхъ по вѣтру и шуршитъ, переливается, и слегка покачивался самъ. Но сонъ не приходилъ.

Лежа съ закрытыми глазами, дѣдъ все думалъ о своей старости.

Теперь, небось, Андрей крѣпко спитъ подъ телѣгою. Дѣду же, можетъ-быть, до самой смерти не придется больше заснуть въ полѣ. Въ рабочую пору онъ будетъ проводить долгіе, знойные дни наединѣ съ внучкоюЙ А вѣдь было время – лучше его не косилъ никто во всей округѣ. Бывало, когда всей деревней косили у барина, онъ всѣхъ велъ за собою. Да никто не могъ и выпить больше его, когда, вернувшись гурьбой съ поля на господскій дворъ, мужики усаживались около амбара за ведромъ водки и начиналась Звеселая бесѣдушкаИ.

Никогда, однако, не пропивалъ онъ ума и разума. Все у него было всегда въ порядкѣ: и изба каждую осень крылась новой соломой, и кобыла была всегда въ тѣлѣ (Зпечка! – говорили мужики, ‑ хоть спать ложись на спинѣ!И), и свадьбу сына онъ справилъ всѣмъ на удивленіе. Вся деревня собралась смотрѣть, когда на первый, послѣ княжаго пира, престольный праздникъ Андрей поѣхалъ къ тестю. Рядомъ со своей разряженной бабой сѣлъ онъ въ новые ЗкозырькиИ, покрытые цвѣтной попоной, выставилъ за грядку одну ногу въ валенкѣ и покатилъ по выгонуЙ Дѣдъ надѣялся тогда, что подъ старость будетъ у него первая во всей деревнѣ семья, что никому не позволитъ онъ ссориться, заводить дѣлежиЙ

‑ Пироги ситные въ обмочку, думалъ, буду ѣсть, ‑ пробормоталъ онъ.

Анъ все вышло не по-гаданному.

Младшій сынъ отдѣлился, а старшій хотя и остался съ

// л. 20

нимъ, да немного вышло прокуЙ Главное же – старуха всѣхъ подрѣзала. Умерла въ самое плохое, голодное время. Да ослабѣли и его ноженьки, и придется ему теперь до смерти сидѣть съ ребятишками, въ родѣ караульщика.

‑ Ишь, ровесникъ-то мой, ‑ подумалъ онъ съ озлобленіемъ: ‑ Салтанъ-то – и то убёгъ со двора!

И чего онъ, дѣдъ, маялся на свѣтѣ и на что надѣялся – Богъ его знаетъ!

‑ Ни почету не дождался, ‑ думалъ дѣдъ, вспоминая сына, посадившаго его караульщикомъ, ‑ ни богачества – ничего! И помрешь вотъ-вотъ и ни одинъ кобель по тебѣ не взвоетъ!

III.

Дологъ этотъ день показался ему!

Дашка воротилась изъ лужка и присоединилась къ ребятамъ, игравшимъ въ спускѣ.

‑ Ай ужъ и мнѣ пойтить къ нимъ свистульки лѣпить? – думалъ дѣдъ съ горькой улыбкой и наконецъ не выдержалъ.

‑ Посмотри, сударушка, за избой, ‑ сказалъ онъ старухѣ-сосѣдкѣ, которая около пуньки медленно скатывала холсты.

‑ Ай соскучился? – спросила та жалобно.

‑ Соскучился, сударушка! И какъ только это вы, бабы, дома сидите!

‑ А ты надолго, небось?

‑ Нѣтъ, я сейчасъ, въ одну минутуюЙ

До заката было еще далеко. Но Андрей долженъ былъ, по расчетамъ дѣда, управиться раньше вечера. Онъ поглядывалъ на солнце и рѣшалъ, что осминникъ надо досадить именно къ этой порѣ.

На выгонѣ онъ встрѣтилъ возвращавшагося съ поля Глѣбочку. Глѣбочка, высокій, худощавый мужикъ съ веснушками на блѣдномъ лицѣ и съ опухшими красными вѣками, въ старомъ полушубкѣ, изъ лохматыхъ дыръ котораго виднѣлась бѣлая рубаха, покачивался, сидя бокомъ на спинѣ лошади; перевернутая соха тащилась сзади, дребезжа палицей о подвои.

‑ Ай, сударушка, разсохи-то пропилъ? – пошутилъ дѣдъ.

‑ Пропилъ, ‑ съ блѣдной улыбкой отвѣтилъ Глѣбочка.

‑ А мои скоро?

‑ Должно, ѣдутъ.

‑ Гдѣ жъ дѣвки-то твои?

‑ Дѣвти идутъ, ‑ отвѣтилъ Глѣбочка картаво.

На валу, подъ молодыми лозинками, дѣдъ сѣлъ и, щурясь отъ низкаго солнца, глядѣлъ въ даль, по дорогѣ.

// л. 21

Тишина кроткаго весенняго вечера стояла въ полѣ. На востокѣ чуть вырисовывалась гряда неподвижныхъ нѣжно-розовыхъ облаковъ. Къ закату собирались длинныя перистыя ткани тучекъЙ Когда же солнце слегка задернулось одной изъ нихъ, въ полѣ, надъ широкой равниной, влажно зеленѣющей всходами и пестрѣющей паромъ, тонко, нѣжно засинѣлъ воздухъ. Безмятежнѣе и еще слаще, чѣмъ днемъ, заливались жаворонки. Съ паровъ пахло свѣжестью, зацвѣтающими травами, медовой пылью желтаго донникаЙ Дѣдъ закрывалъ глаза, прислушивался, убаюкиваясь.

‑ Эхъ, кабы теперь дождичка, ‑ думалъ онъ: ‑ то-то бы ржи-то поднялись! Да нѣтъ, опять солнышко чисто садится!

Вспоминая, что и завтра предстоитъ ему стариковскій день, онъ морщился, придумывалъ, какъ бы избавиться отъ него. Онъ досадливо качалъ головою, скребъ спину, облеченную въ длинную стариковскую рубахуЙ и наконецъ пришелъ къ счастливой мысли.

‑ Ну, прикончилъ? – говорилъ онъ черезъ полчаса заискивающимъ тономъ, шагая рядомъ съ сыномъ и держась за огоблю сохи.

‑ Кончить-то кончилъ, ‑ отвѣчалъ Андрей ласково, ‑ а ты-то какъ? Небось, соскучился?

‑ И-и, не приведи Богъ! – воскликнулъ дѣдъ ото всего сердца. – Сослужилъ, братъ, службуЙ не хуже какого-нибудь солдата стараго на капустѣ!

И смѣясь, не желая придавать своимъ словамъ просящаго выраженія, попросился въ ночное.

‑ Съ ребятамиЙ а? – сказалъ онъ, заглядывая сыну въ глаза.

‑ Чт˜ жъ, веди! – отвѣтилъ Андрей. – Только не забудь на поляхъ кобылу напоить.

Дѣдъ закашлялся, чтобы скрыть свою радость.

IV.

На закатѣ, послѣ ужина, положилъ онъ на спину кобылы зипунъ и полушубокъ, взвалился на нее животомъ и рысцой тронулъ за ребятами.

‑ Эй, погоди старика, ‑ кричалъ онъ имъ.

Ребята не слушали. Старостинъ сынишка обскакалъ его, растаращивъ босыя ножки на спинѣ кругленькаго и екающаго селезенкой мерина. Легкая пыль стлалась по дорогѣ. Топотъ небольшого табуна сливался съ веселыми криками и смѣхомъ.

‑ Дѣдъ, ‑ кричали нѣкоторые тоненькими голосками: ‑ давай на обгонки!

// л. 22

Дѣдъ легонько поталкивалъ лаптями подъ брюхо кобылы.

Въ лощинкѣ, за версту отъ деревни, онъ завернулъ на прудъ.

Отставивъ увязшую въ тину ногу и нервно вздрагивая всей кожей отъ тонко поющихъ комаровъ, кобыла долго-долго однообразно сосала воду, и видно было, какъ вода волнисто шла по ея горлу. Передъ концомъ питья она оторвалась на время отъ воды, подняла голову и медленно, тупо оглядѣлась кругомъ. Дѣдъ ласково посвисталъ ей. Теплая вода капала съ губъ кобылы, а она не то задумалась, не то залюбовалась на тихую поверхность пруда. Глубоко-глубоко отражались въ прудѣ и берегъ, и вечернее небо, и бѣлыя полоски облаковъ. Плавно качались части этой отраженной картины и сливались въ одну отъ тихо раскатывающагося все шире и шире круга по водѣЙ Потомъ кобыла сдѣлала еще нѣсколько глотковъ, глубоко вздохнула и, съ чмоканьемъ вытащивъ изъ тины одну за другою ноги, вскарабкалась на берегъ.

Позвякивая полуоторванной подковой, бодрой иноходью пошла она по темнѣющей дорогѣ. Отъ долгаго дня у дѣда осталось такое впечатлѣніе, словно онъ пролежалъ его въ болѣзни и теперь выздоровѣлъ. Онъ весело покрикивалъ на кобылу, вдыхалъ полной грудью свѣжѣющій вечерній воздухъ.

‑ Не забыть бы подкову оторвать, ‑ думалъ онъ.

Въ полѣ ребята курили донникъ, спорили, кому въ какой чередъ дежурить.

‑ Будя, ребята, спорить-то, ‑ сказалъ дѣдъ. – Карауль пока ты, Васька, ‑ вѣдь, правда, твой чередъ-то. А вы, ребята, ложитесь. Только смотри, не ложись головой на межу – домовой отдавитъ!

А когда лошади спокойно вникли въ кормъ и прекратилась возня улегшихся рядышкомъ ребятъ, смѣхъ надъ коростелью, которая оттого такъ скрипитъ, что деретъ нога объ ногу, дѣдъ постлалъ себѣ у межи полушубокъ, зипунъ и съ чистымъ сердцемъ, съ благоговѣніемъ сталъ на колѣни и долго молился на темное, звѣздное, прекрасное небо, на мерцающій Млечный путь – святую дорогу ко граду Iерусалиму.

Наконецъ, и онъ легъ.

Темнота разливалась надъ безбрежной равниной. Въ свѣжести весенней степной ночи тонули поля. За ними, за ночнымъ мракомъ, слабо, какъ одинокая мечта, на слабомъ фонѣ заката маячилъ силуэтъ далекой-далекой мельницыЙ

1892 г.

‑‑‑

// л. 23