<Полное
собрание
сочинений
И. А. Бунина:
[в 6 т.]. — Пг.: изд.
Т-ва А.Ф. Маркс,
[1915]. С. 243—246>
НАДЕЖДА.
Помнишь
ли ты одинъ
изъ
послѣднихъ
дачныхъ дней,
проведенныхъ
нами въ
прошломъ
году у моря?
Есть особая
прелесть въ
этихъ
осеннихъ
дняхъ, сѣрыхъ
и
прохладныхъ,
когда,
возвращаясь
изъ города на
дачу,
встрѣчаешь
только
однихъ
ломовыхъ,
нагруженныхъ
мебелью
запоздалыхъ
дачниковъ.
Уже прошли
сентябрьскiе
ливни, переулки
между садами
стали грязны,
сады желтѣютъ
и рѣдѣютъ, до
весны
остаются
наединѣ съ моремъ...
Вдоль
узкоколейной
дороги,
пробѣгающей
пятнадцать
верстъ среди
садовыхъ
оградъ и
рѣшетокъ,
только и
видишь
теперь, что закрытыя
фруктовыя
лавочки,
будки, гдѣ
продавали
лѣтомъ воды,
да покинутые
газетные кiоски.
По всему
пути, отъ
дорогихъ
виллъ въ итальянскомъ
и греческомъ
стилѣ и до
выбѣленныхъ
известкой
домишекъ на
отдаленномъ
каменистомъ
побережьѣ, то
и дѣло
мелькаютъ
раскрытые
балконы,
увитые
длинными сухими
гирляндами
дикаго
винограда,
закрытыя
ставни,
наглухо
забитыя
двери,
завернутыя
въ рогожу
нѣжныя южныя
растенiя. И
чѣмъ дальше
отъ города —
тѣмъ все
тише,
безлюднѣй.
Паровикъ ходитъ
уже рѣдко, и
требовательные
свистки его
на
остановкахъ
далеко
отдаются въ
чистомъ
воздухѣ.
Шагаешь
вдоль пути
между садами
и слушаешь...
Вотъ поѣздъ
снова гдѣ-то
остановился
и два раза
жалобно и
гулко крикнулъ,
но гдѣ,
близко или
далеко, не
опредѣлишь.
Свистокъ
похожъ на
эхо, эхо на
свистокъ, а
замерло то и
другое,
растаялъ
глухой, удаляющiйся
шумъ за
садами — и
опять
настала полная,
ничѣмъ не
нарушаемая
тишина. Не спѣша
шагаешь и
шагаешь по
шпаламъ,
сердце бьется
ровно, итти и
дышать
осенней
прохладой
легко и
прiятно...
Остаться бы
на этихъ дачахъ
до весны,
слушать по
ночамъ шумъ
бушующаго въ
темнотѣ моря,
бродить по
цѣлымъ днямъ
на обрывахъ!
// л. 243
Образъ
одинокой
женщины на
террасѣ
зимней виллы
рисуется
воображенiю,
длинная
аллея
тополей, усыпанная
гравiемъ, съ
синевой моря
въ перспективѣ,
зоветъ въ
свои воротаЙ
Мы
часто
заглядывали
въ такiя
аллеи, любуясь
старыми
мраморными
статуями
среди цвѣтниковъ
и деревьевъ, ‑
дешевыми
поддѣлками
подъ
классическiя
изваянiя
боговъ и
богинь, ‑ ихъ
матовой
бѣлизной
среди
зеленыхъ
тиссовъ,
мелкими
желтыми
листьями,
которые усыпали
садовыя
дорожки и
ступени
балконовъ. День
былъ сѣрый и
спокойный, ‑
прохладный
октябрьскiй
день тона
Пювисъ-де-Шаванна[1], ‑
въ свѣжемъ,
бодрящемъ
воздухѣ
пахло моремъ
и увядающими
цвѣтниками.
Море
выглядывало
то тамъ, то
здѣсь изъ-за
кустовъ и
деревьевъ,
оно
наполняло
своимъ
присутствiемъ
всю
окрестность,
его свобода и
дыханiе
чувствовались
все время и
всюду. Уходя
все дальше
отъ города,
мы строили
неосуществимые
планы
путешествiй и
связывали съ
ними мечты о
той
утонченной,
несбыточной
любви,
которая,
казалось,
была разлита
вокругъ насъ
въ этой
тишинѣ,
прохладѣ, морскомъ
воздухѣ, въ
нѣжно-разнообразной
красотѣ
легкихъ
лиловатыхъ
тоновъ неба и
осеннихъ
садовъ.
Помнишь
мраморную
нимфу въ
чьемъ-то
большомъ
запущенномъ
паркѣ, чт въ
свободной и
женственной
позѣ сидѣла
на глыбѣ
камня среди
фонтана?
Лѣтомъ, когда
паркъ былъ
тѣнистъ и
зноенъ, когда
солнечныя пятна
золотымъ
дождемъ
осып€ли
нимфу, изъ
камня со
всѣхъ
сторонъ
бѣжало
множество
холодныхъ и
чистыхъ
ключей, и,
склонивъ
голову, нимфа
точно
прислушивалась
къ ихъ непрерывному
журчанiю.
Теперь оно
смолкло, въ
садахъ было
свѣжо, тихо, и
сквозь
низкорослыя
акацiи,
сквозь вѣтви
обнаженныхъ
тополей и кустарники
цвѣта сухой
земли
свободно
чувствовался
просторъ
морского
побережьяЙ Зачѣмъ
такъ
прекрасны
надежды,
которыя неосуществимы?
Зачѣмъ эта
вѣчная мечта
о красотѣ, о
любви, слитой
со всѣмъ
мiромъ, о
счастьѣ, чт
недоступно
намъ уже по
одной
кратковременности
нашей на
землѣ?
Перекидываясь
мыслями
вслухъ, мы
шли, а воздушно-голубоватое
море все шире
открывалось
то тамъ, то
здѣсь за
деревьями и
красными
черепичными
крышами дачъ
на обрывахъ.
И какъ разъ
въ то время,
когда мы
дошли до того
мѣста, гдѣ
сады и дачи
на полверсты
прерываются,
гдѣ всегда
внезапно
останавливаешься,
пораженный
просторомъ
моря, почти
на чертѣ
горизонта
увидали мы
паруса
ЗНадеждыИ.[2]
Уже
вечерѣло, и
среди
спокойныхъ
сѣрыхъ облаковъ,
длинными
грядами
закрывавшихъ
небо,
появились
оранжевые от-
// л. 244
тѣнки, —
признакъ
того, что
холодѣетъ. Къ
горизонту
было свѣтлѣе,
а прохлада
послѣ дождей
и безъ того
очистила
воздухъ и
необыкновенно
расширила
дали. Въ морѣ
былъ штиль, и
оно развертывалось
безграничной
равниной нѣжно-зеленоватой,
отчасти
сиреневой
стали, которая
смѣлымъ и
вольнымъ
полукругомъ
касалась
вдали неба.
Внизу, по
извилистой
линiи
заливовъ,
зеленая вода
была такъ
прозрачна, что
даже съ
обрыва видны
были
темно-лиловыя
спины камней
подъ нею;
дальше ея
поверхность
кое-гдѣ
морщилась,
какъ
поверхность
шелковой
ткани, подъ
набѣгавшимъ
легкимъ вѣтромъ,
доносившимъ
до насъ
свѣжiй
морской запахъ,
а еще дальше
спокойный
просторъ
моря убѣгалъ
къ горизонту
длинными и
тонко начертанными
полосами
теченiй и
оттѣнковъ. У горизонта
онѣ
терялись, —
казалось, что
за горизонтомъ
снова
начинаются
спокойныя нѣжно-зеленоватыя
водяныя поля;
но, должно-быть,
тамъ, гдѣ
была
ЗНадеждаИ,
былъ ровный
попутный
бризъ. И,
поднявъ въ
нѣсколько
ярусовъ паруса,
сузившись въ
отдаленьи,
ЗНадеждаИ, какъ
сказочная
плавучая
колокольня,
четко сѣрѣла
на той зыбкой
грани, гдѣ
море
касалось неба.
Она была одна
и
необыкновенно
подчеркивала
эту ровную
ширь, во всей
полнотѣ воскрешая
своими
парусами
поэзiю
стараго моря.
И даже съ
прибрежья,
несмотря на
огромное для
глаза
разстоянiе,
видно было
теперь, какое
это славное,
сильное
судно,
изящное и гордое,
точно
королевскiй
бригъ. Лѣтомъ
оно вернулось
изъ
Австралiи, и
мы встрѣтили
его, какъ
друга,
смотрѣли на
него, какъ на
живое.
Сколько
странъ и
морей видѣло
оно, сколько
океанскихъ
волнъ
омывало его
острую, высокую
грудь! Гавань
была
переполнена
судами, но
все это были
тяжелые и
неуклюжiе пароходы,
дымившiе
черными,
приземистыми
трубами,
нагруженные
черепицей,
желѣзомъ, хлѣбомъ
и бочками съ
масломъ, по
цѣлымъ днямъ
грохотавшiе
лебедками.
Они знали
только свои
грузы, а на
ЗНадеждѣИ
странствовали
и учились
молодые
моряки, и
какъ
выдѣлялась
въ этомъ
плавучемъ
городѣ
судовъ
легкая и вольная
ЗНадеждаИ,
входившая въ
гавань подъ
шестью
ярусами
своихъ
парусовъ!
Теперь она снова
покидала
насъ... И все, о
чемъ мы такъ
юношески
мечтали,
глядя съ мола
въ море,
вѣчно что-то
обѣщающее за
своими
зыбкими
горизонтами,
все, чѣмъ оно
волновало
насъ въ этотъ
осеннiй день
въ тишинѣ
опустѣвшихъ
дачныхъ
садовъ, — все
съ
необыкновенной
силой
охватило
насъ при видѣ
далекой
ЗНадеждыИ.
Коснувшись
горизонта,
она
вырѣзалась и
какъ бы
замерла на
немъ, yменьшаясь
такъ
незамѣтно,
что только
зоркiй глазъ
// л. 245
могъ
замѣтить это
уменьшенiе.
Куда она держала
путь? Къ
югу, къ
Босфору,
Средиземному
морю... Завтра передъ
ней
откроются
болѣе нѣжныя
дали, тонко
засинѣютъ
новые
берега...
Лиловато-сѣрая,
стройная и
царственно-прекрасная,
одинокая на
послѣдней
грани огромной,
зеленовато-стальной
равнины моря,
она
удалялась
незамѣтно, но
неуклонно. И
уже новые
горизонты
развертывались
передъ тѣми,
которые были
на ней. Глядя
на нее, мы
сами чувствовали
эти
горизонты. Мы
какъ бы сами были
на ней, мы
прозрѣвали
то новое и
манящее, чт
обѣщаетъ
всякая даль,
какъ, можетъ-быть,
воочiю
увидятъ наши
потомки все,
чт мы только
предчувствуемъ
и чт
волнуетъ
насъ несбыточными
надеждами,
чувствомъ
красоты
жизни и
мечтами о
томъ, какъ
будутъ счастливы
люди въ
будущемъ...
Поздно
ночью, когда
набѣгающiй
вѣтеръ
безпокойно и
осторожно,
точно ища
чего-то,
шелестѣлъ
сухими вѣтвями
дикаго
винограда на
нашемъ
балконѣ и
доносилъ
полусонный
шумъ волнъ, я
мысленно
провожалъ
ЗНадеждуИ на
пути въ
темномъ морѣ.
День прошелъ
среди
будничныхъ
заботъ и дѣлъ,
но весь день
мнѣ казалось,
что я видѣлъ ночью
какой-то
печальный и
поэтичный
сонъ. ЗНадеждаИ
была теперь
уже далеко.
Но какъ сладко
было хотя
мысленно
слѣдить за
ней!
1902 г.
____
// л. 246