<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 184—187>

НАДЪ ГОРОДОМЪ.

Глядя на колокольню снизу, съ церковнаго двора, мы сами чувствовали, до чего мы еще малы, и было жутко немного, потому что облака въ ясномъ весеннемъ небѣ медленно уходили отъ насъ, а высокая бѣлая колокольня, суживаясь кверху и блестя золотымъ крестомъ подъ облаками, медленно, плавно валилась на церковный дворъ — и крестъ былъ похожъ на человѣчка съ распростертыми руками... Потомъ мы вперегонки кидались къ узкой двери въ колокольню.

Длинная, почти отвѣсная лѣстница тотчасъ же за дверью терялась въ темнотѣ. Въ темнотѣ, стиснутые холодными кирпичными стѣнами, храбро лѣзли мы другъ за другомъ впередъ. Свѣтъ, какъ мы знали, долженъ былъ открыться внезапно — и, правда, скоро впереди мелькалъ проблескъ. Еще нѣсколько шаговъ, поворотъ — и мы въ низкомъ помѣщенiи, блѣдно озаренномъ рѣшетчатымъ окномъ. Надъ головой — тяжелый накатъ изъ бревенъ, перекрещивающiяся въ пыли и паутинѣ балки, на полу — цѣлые вороха известковаго птичьяго помета, изогнутая мѣдная купель среди кпрпичей и мусора, суздальскiя облупившiяся иконы, кадило съ оборванными цѣпями... Черничка-галка, съ пухомъ въ клювѣ, сидитъ на подоконникѣ и выжидательно коситъ однимъ глазомъ. Таинственно въ этой старой кладовкѣ! Но осматриваться некогда. Голоса и топотъ ногъ опередившихъ насъ раздаются уже надъ нами, — звонко и весело, какъ всегда весной въ колокольнѣ. И, кинувъ нѣсколько быстрыхъ взглядовъ на мусоръ и балки, мы спѣшили по темнымъ изломамъ лѣстницъ дальше...

Вотъ, наконецъ, и первый пролетъ: сразу стало свѣтло, просторно, въ арки широко видно небо. Внизу — церковный дворъ, мощеный камнемъ, красная крыша сторожки въ углу ограды и береза у желѣзныхъ воротъ... Хорошо глядѣть на

// л. 184

все это сверху — видѣть у себя подъ ногами верхушку березы! Съ высоты все кажется красивѣе, меньше; дворъ послѣ весеннихъ дождей сталъ бѣлъ, опрятенъ, между его высохшими плитами пробивается первая травка, а верхушка березы закудрявилась легкими, прозрачными кружевами зелени, необыкновенно нѣжной и свѣжей. И какъ тепло! Выйдетъ солнце изъ-за облака — чувствуешь на лицѣ горячую ласку свѣта. Воробьи на березѣ задорно зачиликаютъ въ этомъ блескѣ, извозчикъ, проѣзжающiй мимо, хлестнетъ лошадь, — и совсѣмъ по-лѣтнему затрещатъ по мостовой колеса...

— Идите сюда! — раздается чей-то крикъ сверху. И, переглянувшись, мы устремляемся къ гнилой и крутой лѣстницѣ во второй ярусъ, болѣе узкiй и какъ будто болѣе зыбкiй, чѣмъ первый, и снова попадаемъ въ полутемныя нѣдра колокольни, раздѣленныя бревенчатыми потолками. Опять грубый и безпорядочный видъ балокъ и лѣстницъ, мѣшающихся въ сумракѣ; опять — холодокъ и запахъ кирпичныхъ стѣнъ... Всюду запустѣнiе старой башни, все велико, покрыто пылью и птичьимъ пометомъ... Лѣстницы, подъ которыми валялись кирпичи и бревна, были шатки, колѣни у насъ дрожали, сердце учащенно билось; но въ узкiя окошечки возлѣ лѣстницы мы видѣли лазурь, высоту, къ которой стремились. На подоконникахъ, на лѣстницахъ и балкахъ сидѣли сытые голуби, сизые и ЗжаркiеИ, и такъ какъ мы уже чувствовали себя въ одномъ мipѣ съ ними, то намъ было очень жаль, что они такъ поспѣшно, пугая и себя и насъ, разсып€лись куда попало при нашемъ приближенiи, торопливо хлопая свистящими крыльями. Это, впрочемъ, не мѣшало имъ тотчасъ же опускаться на другiя лѣстницы и снова начинать гулкое, сердито-ласковое воркованье, топчась на одномъ мѣстѣ съ раздувающимися зобами. А въ одномъ углу сидѣла на яйцахъ бѣлая голубка — и съ какимъ любопытствомъ мы смотрѣли на нее сверху! Тутъ было совсѣмъ почти темно, только въ длинное и узкое окошечко голубой лентой сiяло небо...

— Васька идетъ! — радостно говорилъ кто-нибудь изъ насъ, заглянувъ въ это окошечко и увидавъ подъ колокольней звонаря Ваську. И тогда мы еще болѣе ускоряли шаги, чтобы поспѣть къ звону. Ощущенiе высоты было уже очень сильно, когда мы выскакивали во второй пролетъ. Но нужно было сдѣлать еще шаговъ тридцать — къ колоколамъ, въ третiй ярусъ. Мелькомъ мы заглядывали внизъ — и не узнавали березы у ограды: такъ мала и низка стала она! Теперь даже огромный куполъ церкви былъ наравнѣ съ

// л. 184

нами, а подъ нимъ — разноцвѣтныя крыши города, сбѣгающаго къ рѣкѣ, улицы и переулки межъ ними, грязные дворы, сады и пустоши... Вонъ во дворѣ чиновника баба развѣшиваетъ бѣлье по веревкѣ; вонъ мѣщанинъ, въ жилеткѣ и ситцевой рубахѣ, выходитъ изъ тесоваго, похожаго на собачiй, домика возлѣ сарая; рядомъ, на почтовомъ дворѣ, лѣниво бродятъ съ хомутами въ рукахъ ямщики, запрягая двухъ одровъ въ телѣжку; а вонъ скучные каменные дома купца-богача близъ базарной площади, на скатѣ которой, надъ мелкой рѣкой, стоитъ старый приземистый соборъ съ синимъ куполомъ въ бѣлыхъ звѣздахъ... Улицы пусты, — всѣ эти мѣщане, купцы, старухи и молодыя кружевницы сидятъ по своимъ домишкамъ и, должно-быть, не знаютъ, какой просторъ зеленыхъ полей развертывается вокругъ города; а мы вотъ знаемъ и побѣжимъ еще выше, гдѣ уже совсѣмъ жутко, особенно когда подумаешь, что приближаешься къ самому шпицу колокольни, сiяющей надъ городомъ своимъ золотымъ крестомъ...

Теперь дѣтство кажется мнѣ далекимъ сномъ, но до сихъ поръ мнѣ прiятно думать, что хоть иногда поднимались мы надъ мѣщанскимъ захолустьемъ, которое угнетало насъ длинными днями и вечерами, хожденiемъ въ училище, гдѣ гибло наше дѣтство, полное мечтами о путешествiяхъ, о героизмѣ, о самоотверженной дружбѣ, о птицахъ, растенiяхъ и животныхъ, о завѣтныхъ книгахъ! Птицы любятъ высоту, — и мы стремились къ ней. Матери говорили, что мы растемъ, когда видимъ во снѣ, что летаемъ, — и на колокольнѣ мы росли, чувствовали за своими плечами крылья... Когда мы, запыхавшись, одолѣвали наконецъ послѣднiй ярусъ колокольни, мы видѣли вокругъ себя только лазурь да волнистую степь. Городъ, какъ пестрый планъ, лежалъ далеко подъ нами, маленькiй и скученный, а въ сердцахъ у насъ было то, чт˜ должны испытывать на полетѣ ласточки. Въ ожиданiи Васьки затѣвали мы драки, бѣгали другъ за другомъ, стуча сапогами подъ мѣдными шлемами колоколовъ, и громко кричали въ нихъ, возбуждая въ мѣди эхо. Пробираясь по лѣсенкѣ среди веревокъ, привязанныхъ за колокольные языки, къ главному колоколу, украшенному барельефами херувимовъ и надписью, какой купецъ отливалъ его, мы по очереди ударяли въ края колокола: ударишь и слушаешь — и кажется, что гдѣ-то далеко идетъ пѣвучiй благовѣстъ къ ранней обѣднѣ! И однажды, поднявшись на верхнюю ступеньку, вдругъ увидалъ я на колоколѣ барельефный ликъ строгаго и прекраснаго Ангела Великаго

// л. 185

Совѣта и прочиталъ сильное и краткое велѣнiе: ЗБлаговѣствуй землѣ радость велiю...И

Какъ поразила меня даже въ то время эта надпись! Благовѣствовать взбирался на колокольню дурачокъ Васька; но даже эта жалкая фигура не мѣшаетъ мнѣ вспоминать предвечернее время весенняго дня, ясное небо въ аркахъ колокольни и ту могучую дрожь, которой гудѣла вершина колокольни вмѣстѣ со всѣми нами, когда, послѣ долгихъ раскачиванiй била, Васька оглушалъ насъ первымъ ударомъ, спугивалъ голубей со всѣхъ карнизовъ и уже весь отдавался любимому дѣлу, утопая въ звонкомъ и непрерывномъ гудѣнiи мѣди. Отъ этого гудѣнiя у насъ верезжало въ ушахъ, во всемъ тѣлѣ; казалось, что вся колокольня съ вершины до основанiя полна голосовъ, гула и пѣнiя. Не спуская глазъ съ мотающихся рукъ Васьки, стояли мы, охваченные восторгомъ передъ гигантской силой звуковъ, замирая отъ захватывающей духъ гордости, точно сами мы были участниками въ возвышенномъ назначенiи колокола благовѣствовать радость. Затерявшiеся въ звукахъ, мы какъ будто сами носились по воздуху вмѣстѣ съ ихъ разливающимися волнами и ждали только одного — чтобы поскорѣе отвѣтилъ своимъ низкимъ басомъ соборный колоколъ, и чтобы Васька, въ волненiи соревнованiя, поднялся съ лѣстницы во весь ростъ и уже изо всѣхъ силъ ударилъ звониломъ. Боже, какой трезвонъ начинался тогда надъ нашимъ убогимъ мѣстечкомъ и какъ мечталъ я хоть когда-нибудь побыть на мѣстѣ Васьки!

Странное желанiе это и теперь иногда посѣщаетъ меня. Отдыхая порой въ городишкѣ, гдѣ протекло мое отрочество, я вспоминаю эту чуть ли не единственную его радость — наши похожденiя на колокольнѣ. Сидя въ лѣтнiе вечера подъ окномъ, я слушаю зачинающiйся въ разныхъ концахъ города, перепутывающiйся и мѣрно дрожащiй гулъ колоколовъ, и этотъ гулъ погружаетъ меня въ думы о томъ, какъ протекаютъ тысячи тысячъ нашихъ жизней. Товарищи моихъ дѣтскихъ дней, тѣ, чт˜ безпечно играли когда-то въ лодыжки подъ заборами, тѣ, которымъ дѣтство сулило такъ много, — гдѣ они? А матери и отцы ихъ, уже сгорбленные и пригнутые къ землѣ страданiями и близостью смерти, плетутся съ желтыми восковыми свѣчами въ рукахъ предъ алтарь Бога, Который всегда казался имъ жестокимъ и карающимъ, требующимъ вѣчныхъ покаянныхъ слезъ и вздоховъ... И мнѣ вспоминается далекое время, когда Васька такъ звучно и тяжко ударялъ въ большой колоколъ. Я мысленно взбираюсь на колокольню и уже

// л. 186

въ свои руки беру веревку, привязанную къ колокольному билу. Трудно раскачивать его, но нужно раскачивать сильнѣе, чтобы съ перваго же удара дрогнулъ воздухъ. А когда отвѣтятъ другiе колокола, нужно позабыться, затеряться въ бурныхъ звукахъ и хоть на мгновенiе повѣрить и напомнить людямъ, что ЗБогъ не есть Богъ мертвыхъ, но живыхъ!И

1900 г.

____

// л. 187