<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 3—5>

 

РАЗСКАЗЫ 1892‑1902 г.

ПЕРЕВАЛЪ.

Ночь давно, а я все еще бреду по горамъ къ перевалу, бреду подъ вѣтромъ, среди холоднаго тумана, и безнадежно, но покорно идетъ за мной въ поводу, мокрая, усталая лошадь, звякая пустыми стременами.

Въ сумерки, отдыхая у подножія сосновыхъ лѣсовъ, за которыми начинается этотъ голый, пустынный подъемъ, я смотрѣлъ въ необъятную глубину подо мною съ тѣмъ особымъ чувствомъ гордости и силы, съ которымъ всегда смотришь съ большой высоты. Еще можно было различить огоньки въ темнѣющей долинѣ далеко внизу, на прибрежьѣ тѣснаго залива, который, уходя къ востоку, все расширялся и, поднимаясь туманно-голубой стѣной, обнималъ полъ-неба. Но въ горахъ уже наступала ночь. Темнѣло быстро, я шелъ, приближался къ лѣсамъ – и горы вырастали все мрачнѣй и величавѣе, а въ пролеты между ихъ отрогами съ бурной стремительностью валился косыми, длинными облаками густой туманъ, гонимый бурей сверху. Онъ срывался съ плоскогорья, которое окутывалъ гигантской рыхлой грядой, и своимъ паденіемъ какъ бы увеличивалъ хмурую глубину пропастей между горами. Онъ уже задымилъ лѣсъ, надвигаясь на меня вмѣстѣ съ глухимъ, глубокимъ и нелюдимымъ гуломъ сосенъ. Повѣяло зимней свѣжестью, понесло снѣгомъ и вѣтромъ… Наступила ночь, и я долго шелъ подъ темными, гудящими въ туманѣ сводами горнаго бора, склонивъ голову отъ вѣтра.

«Скоро перевалъ, ‑ говорилъ я себѣ. – Скоро я буду въ затишьѣ, за горами, въ свѣтломъ, людномъ домѣ…»

Но проходитъ полчаса, часъ… Каждую минуту мнѣ кажется, что перевалъ въ двухъ шагахъ отъ меня, а голый и каменистый подъемъ не кончается. Уже давно остались внизу

// л. 3

 

сосновые лѣса, давно прошли низкорослые, искривленные кустарники, и я начинаю уставать и дрогнуть. Мнѣ вспоминается нѣсколько могилъ среди сосенъ недалеко отъ перевала, гдѣ похоронены какіе-то дровосѣки, сброшенные съ горъ зимней бурей. Я чувствую, на какой дикой и безлюдной высотѣ я нахожусь, чувствую, что вокругъ меня только туманъ, обрывы, и думаю: какъ пройду я мимо одинокихъ камней-памятниковъ, когда они, какъ человѣческія фигуры, зачернѣютъ среди тумана? хватитъ ли у меня силъ спуститься съ горъ, когда я уже и теперь теряю представленіе о времени и мѣстѣ?

Впереди что-то смутно чернѣетъ среди бѣгущаго тумана… какіе-то темные холмы, похожіе на спящихъ медвѣдей. Я пробираюсь по нимъ, съ одного камня на другой, лошадь, срываясь и лязгая подковами по мокрымъ голышамъ, съ трудомъ влѣзаетъ за мною, ‑ и вдругъ я замѣчаю, что дорога снова начинаетъ медленно подниматься въ гору! Тогда я останавливаюсь, и меня охватываетъ отчаяніе. Я весь дрожу отъ напряженія и усталости, одежда моя вся промокла отъ снѣга, а вѣтеръ такъ и пронизываетъ ее насквозь. Не крикнуть ли? Но теперь даже чабаны забились въ свои гомеровскія хижины вмѣстѣ съ козами и овцами, ‑ кто услышитъ меня? И я съ ужасомъ озираюсь:

‑ Боже мой! Неужели я заблудился?

Поздно. Боръ глухо и сонно гудитъ въ отдаленіи. Ночь становится все таинственнѣе, и я чувствую это, хотя не знаю ни времени ни мѣста. Теперь погасъ послѣдній огонекъ въ глубокихъ долинахъ, и сѣдой туманъ воцаряется надъ ними, зная, что пришелъ его часъ, долгій часъ, когда кажется, что все вымерло на землѣ и уже никогда не настанетъ утро, а будутъ только возрастать туманы, окутывая величавыя въ своей полночной стражѣ горы, будутъ глухо гудѣть лѣса по горамъ и все гуще летѣть снѣгъ на пустынномъ перевалѣ.

Закрываясь отъ вѣтра, я поворачиваюсь къ лошади. Единственное живое существо, оставшееся со мною! Но лошадь не глядитъ на меня. Мокрая, озябшая, сгорбившись подъ высокимъ сѣдломъ, которое неуклюже торчитъ на ея спинѣ, она стоитъ, покорно опустивъ голову съ прижатыми ушами. И я злобно дергаю поводъ и снова подставляю лицо мокрому снѣгу и вѣтру, и снова упорно иду навстрѣчу имъ. Когда я пытаюсь разглядѣть то, чтò окружаетъ меня, я вижу только сѣдую бѣгущую мглу, которая слѣпитъ снѣгомъ. Когда я вслушиваюсь, я различаю только свистъ вѣтра въ уши и однообразное позвякиваніе за спиною: это стучатъ стремена, сталкиваясь другъ съ другомъ…

// л. 4

 

 

Но, странно – мое отчаяніе начинаетъ укрѣплять меня! Я начинаю шагать смѣлѣе, и злобный укоръ кому-то за все, чтò я выношу, радуетъ меня. Онъ уже переходитъ въ ту мрачную и стойкую покорность, всему, чтò надо вынести, при которой сладостна безнадежность…

Вотъ наконецъ и перевалъ. Но мнѣ уже все равно. Я иду по ровной и плоской степи, вѣтеръ несетъ туманъ длинными космами и валитъ меня съ ногъ, но я не обращаю на него вниманія. Уже по одному свисту вѣтра и по туману чувствуется, какъ глубоко овладѣла поздняя ночь горами, ‑ уже давнымъ-давно спятъ въ долинахъ, въ своихъ маленькихъ хижинахъ маленькіе люди; но я не тороплюсь, я иду, стиснувъ зубы, и бормочу, обращаясь къ лошади:

‑ Иди, иди. Будемъ брести, пока не свалимся. Сколько уже было въ моей жизни этихъ трудныхъ и одинокихъ переваловъ! Какъ ночь, надвигались на меня горести, страданія, болѣзни, измѣны любимыхъ и горькія обиды дружбы – и наступалъ часъ разлуки со всѣмъ, съ чѣмъ сроднился. И, скрѣпивши сердце, опять бралъ я въ руки свой странническій посохъ. А подъемы къ новому счастью были высоки и трудны, ночь, туманъ и буря встрѣчали меня на высотѣ, жуткое одиночество охватывало на перевалахъ… Но – идемъ, идемъ!

Спотыкаясь, я бреду, какъ во снѣ. До утра далеко. Цѣлую ночь придется спускаться къ долинамъ и только на зарѣ удастся, можетъ-быть, уснуть гдѣ-нибудь мертвымъ сномъ, ‑ сжаться и чувствовать только одно – сладость тепла послѣ холода.

День опять обрадуетъ меня людьми и солнцемъ, и опять надолго обманетъ меня… Гдѣ-то упаду я и уже навсегда останусь среди ночи и вьюги на голыхъ и отъ вѣка пустынныхъ горахъ?

1892‑98 г.

‑‑‑

// л. 5