<Бунинъ И. А. Издание Т-ва «Н. П.  Карбасниковъ». Парижъ, 1927>

ЛИЧАРДА.

Когда послѣ обѣдни всѣ сгрудились къ подножiю амвона, на средину маленькой церкви, изъ купола ея почти отвѣсно падало на толпу блѣдное апрѣльское солнце. Потушенныя свѣчи чадили, въ толпѣ, разнообразно пахнущей дыханiемъ, волосами и одеждой, стало жарко. Каждому хотѣлось приложиться поскорѣе. Низкiй и ладный, чернобородый, плѣшивый мужикъ, выдѣлявшiйся изъ толпы очень черной сермяжной поддевкой и очень бѣлыми, толсто и аккуратно увязанными онучами, хотѣлъ пролѣзть прежде всѣхъ. Но священникъ, держа мѣдный крестъ обѣими руками, поднялъ его и смотрѣлъ куда-то черезъ головы, а Агаѳья, чистая, строгая старушка изъ дворовыхъ, схватила мужика за рукавъ. Онъ покраснѣлъ, рванулся, что-то заговорилъ, блестя сердитыми глазами.

— И слушать не хочу, не пущу не по чину, — отвѣтила Агаѳья, оттаскивая его въ сторону. — Я, братъ, къ этому глухая.

Мужикъ долго глядѣлъ на нее, и краска стыда, подавленнаго раздраженiя не сходила съ его лица. Толпа разступилась, — и къ кресту осторожно приложился миловидный молодой человѣкъ съ чрезвычайно нѣжнымъ румянцемъ, напомаженный, въ голубой короткой поддевочкѣ и съ дворянскимъ картузомъ въ рукѣ. Послѣ него кинулись къ священнику бèзъ-толку, а тотъ сталъ совать крестъ, кому попало. Чернобородый мужикъ приложился все-таки раньше многихъ и быстро вышелъ въ боковую дверь, за оградой же, надѣвая шапку, кинулся бѣжать по сохнущей дорогѣ сзади барскаго сада.

// 143

Теплое солнце точно щурилось, улыбалось сквозь блѣдную апрѣльскую дымку въ небѣ. Въ голомъ саду, за соломеннымъ валомъ, пѣли дрозды, гудѣли пчелы, хотя кое-гдѣ, среди коричневой листвы, еще сѣрѣлъ крѣпкiй горбатый снѣжокъ. Агаѳья вышла изъ церкви на ту же дорогу, по которой пошелъ мужикъ, развязывая носовой платочекъ съ мѣткой-короной. Въ платочкѣ были куски просфоры. Она перекрестилась и на ходу стала ѣсть, наклоняясь къ ладони, боясь просыпать крошки.

Мужикъ ждалъ въ концѣ вала, на пригрѣтой весенней травѣ. Увидавъ Агаѳью, онъ сдвинулъ шапку съ потнаго лба и, разбрасывая полы, направился прямо къ ней. Агаѳья въ страхѣ остановилась.

— Ты чему мою дѣвку заучаешь? — спросилъ онъ, подходя. — Ты чтò барину ее подводишь? А?

Агаѳья хотѣла что-то отвѣтить, но онъ сгребъ ее за лицо всей пятерней, зажалъ ротъ, отламывая голову. Агаѳья, пытаясь вырваться и крикнуть, стала давиться, пускать слюни.

— Молчи, стерва! — крикнулъ мужикъ бѣшенымъ шопотомъ. — Какъ такъ ты ничего не знаешь? Кто ей вчера гостинцевъ надавалъ и водкой напоилъ? Можешь ты такiя грѣховныя дѣла затѣвать?

Разжавъ правую руку, онъ лѣвой схватилъ ее за шиворотъ, за темный платокъ вмѣстѣ съ сѣдыми волосами, нагнулъ, подставилъ подъ ея лицо колѣнку и крѣпко ударилъ объ колѣнку носомъ. Ноги Агаѳьи подломились, но, пока она падала, онъ успѣлъ перегнуть ее назадъ и кототко ткнуть кулакомъ въ зубы. Агаѳья повалилась, боясь даже плакать. Мужикъ вытеръ кулакъ объ изнанку поддевки и, блѣдный отъ злобы, задыхаясь, быстро пошелъ назадъ. Агаѳья осталась лежать, слабо и уже притворно охая, сплевывая кровь на зеленую траву, по которой, тихо жужжа, ползали еще сонныя пчелы.

Квартировала она у старосты. Староста жилъ на другомъ концѣ деревни, на выѣздѣ. Подъ голой лозин-

// 144

кой, бросающей чуть замѣтную тѣнь, у порога кирпичной избы, глядѣвшей на ровный выгонъ, на большомъ камнѣ, накрытомъ суровой скатертью, пили водку и закусывали ситникомъ съ творогомъ и сметаной двое копачей, окапывавшихъ старостину усадьбу, и хозяйка его, Катерина, съ дочерью дѣвкой. Староста былъ въ городѣ, и копачи, угощая Катерину водкой, говорили лишнее, хохотали. Дѣвка, нарумяненная, въ канареечномъ платьѣ, стояла на порогѣ; она наѣлась раньше всѣхъ, но не хотѣла уходить и, тупо улыбаясь, хлопая бѣлыми рѣсницами, слушала.

Вдругъ всѣ смолкли и подняли головы: изъ-за избы показался сосѣдъ, высокiй бѣлобрысый малый Гришка. Онъ велъ Агаѳью, почти тащилъ ее, маленькую, со всклоченными сѣдыми волосами, и жмурилъ глаза отъ смѣха.

— Въ цѣлости и сохранности! Сказалъ онъ, опуская ее подъ стѣной избы на сухую глину. — Сюда, что ль, квартиранку-то вашу опредѣлить?

— Да ба-атюшки, кто жъ это носъ-то ей расшибъ? — протянула Катерина, раскрывая и оставляя открытымъ ротъ съ творогомъ на языкѣ.

Одинъ изъ копачей, Демьянъ, низкорослый, кривоногiй, съ курчавой сѣрой бородкой и широкоскулый, посмотрѣлъ на Агаѳью, со стономъ легшую на глину, бодро играющими темными глазами.

— Знать, гдѣ воевала, — сказалъ онъ. — Гдѣ воевала старуха, а?

— Вотъ тебѣ и досводничалась! — жалобно сказала Катерина. — Да кто жъ это тебя, Петровна? Чтò жъ молчишь?

Гришка, упершись руками въ бока, подмигнулъ и качнулъ головой въ сторону деревни.

— Карпуха Большаковъ, — прошепталъ онъ. — За дочь, вѣрно.

— Значитъ, ей зеркало теперь надо, — сказалъ Демьянъ, разсѣянно взглянувъ въ зеленѣющее поле, въ серебристый блескъ пригрѣвающаго солнца и на лозин-

// 145

ку, на сукѣ которой лежалъ его армякъ. — Дашка! — крикнулъ онъ дѣвкѣ, стоявшей на порогѣ съ радостно выпученными глазами. — Бѣги, соломки принеси, ей струшнѣй умирать будя.

— Ступай скорѣй, — съ притворной строгостью прибавилъ другой копачъ, Титъ, гнутый, широкоплечiй, съ волосатымъ ободраннымъ носомъ. — Выпьешь, что ль, за работу? — обратился онъ къ Гришкѣ. — Пей, ничего.

— Со всей удовольствiей, — отвѣтилъ Гришка.

И, нагнувшись, осторожно взялъ съ краями налитый стаканчикъ.

— Значительная старуха, — сказалъ онъ, жмурясь отъ смѣха и вытягивая шею, приготовляясь пить.

— Старушка дружелюбная, старая барская гнида, вѣрная Личарда, — подтвердилъ Титъ, разглядывая чуньки и просторные шерстяные чулки Агаѳьи. — Здòрово земляныхъ шмелей послухала!

— Самый разнесчастный человѣкъ! — весело прибавилъ Демьянъ. — Мы и ей сейчасъ поднесемъ… Вѣрная Личарда, выпить хочешь? — крикнулъ онъ. — Забудь горе! Не ѣшь съ Ѳомой, ѣшь со мной! Захмелѣешь, пѣсни зачнешь играть, танцовать пойдешь, и я съ тобой протанцую, — сказалъ онъ, съ притворной удалью раскидывая руки.

— Чтò ты ей спокою не даешь, не трожь ее, — сказала Катерина, изъ приличiя нахмуриваясь. — Поднеси, правда. Ей полегчаетъ.

Демьянъ налилъ стаканчикъ, вынулъ изъ него толстымъ пальцемъ кусочекъ пробки и бережно понесъ Агаѳьѣ, одергивая короткую рубаху на широкомъ заду и гусемъ ступая на своихъ крѣпкихъ выгнутыхъ ногахъ. Подойдя, онъ притопнулъ лаптями и затрясъ портки. Агаѳья приподнялась, взяла стаканъ дрожащей рукой, отпила немного, сморщилась, какъ отъ уксуса, и, отирая губы, отказалась:

— Нѣтъ, и не неволь. Не могу.

// 146

— Допивай, допивай! — крикнулъ Демьянъ. — Никакъ нельзя!

Агаѳья допила и, поправляя платокъ, сбитый на сторону, опять тихо заплакала, сморкаясь въ подолъ. Дашка, успѣвшая притащить снопъ обитой ржи и положить его возлѣ Агаѳьи, поставила ей на колѣни блюдце въ синихъ разводахъ со сметаной, подала кусокъ ситника.

Гришка выпилъ еще, поблагодарилъ и ушелъ. Агаѳья, не поднимая запухшихъ глазъ, плакала и ѣла, а Демьянъ бодро заговорилъ, вынимая трубку:

— Такъ-то вотъ и у насъ была въ селѣ такая-то Личарда, сводня, грѣховодница. Взяла и подвела нашему барину одну барышню изъ города, въ родѣ какъ въ управительницы. Баринъ у насъ никуда, голова толкачомъ, голая, надѣнетъ круглыя очки — чистый филинъ, а до женскаго пола первый любитель. Ну, конечно, и улестилъ ее, хотѣлъ, сказывали, увѣковѣчить ее, всю имѣнье подъ нее подписать. А барышня попалась добродушная: развеселая, словоохотная, такъ и распускаетъ глаза на кажное слово. Чтò ей ни скажешь, на все дивится, радуется: «Да чтò ты? Да чтò ты?...» Въ родѣ дурочки.

— Видалъ я ее, — сказалъ Титъ. — Часто, бывало, по селу хаживала, а не то по саду. Возьметъ зонтикъ кружевной, подхватитъ бѣлую юбочку, — наряжалась, правда, хорошо, и юбка вся въ кружевцахъ, — и ходитъ по дворамъ, все нѣтъ ли больныхъ, спрашиваетъ: я, говоритъ, жалостлива и сама изъ бѣднаго быта… А то по саду съ книжкой ходитъ. Какъ захолодаетъ, сейчасъ въ садъ. Идетъ съ книжкой, уткнется въ нее, глаза вылупитъ и такъ и жжетъ, только листики перевертываются.

— Вѣрно, вѣрно, и до чтенiя охотница была, — сказалъ Демьянъ. — Только прiѣзжаетъ, значитъ, къ барину гость, малый молодой, должно, изъ военныхъ, а можетъ, и служака какой… Человѣкъ капризный, тощiй, а до бабъ тоже разбалованъ, зёлъ…

— Онъ самый и есть вострякъ, — сказалъ Титъ.

— Да. Да и она ужъ, значитъ, до мужчинъ стала распущенная…

— Любила блудничать, — вставила Катерина.

// 147

— Любила, — подтвердилъ Демьянъ. — Такой ужъ природѣ была. А, бываетъ, и самъ баринъ былъ старъ по этому дѣлу. Вынесутъ имъ, бывало, въ садъ подъ яблонку коверъ, подушки, лежатъ и читаютъ. Утромъ на станкѣ на токарномъ точитъ всякую пустяковину, кровь себѣ полируетъ, послѣ обѣда — подъ яблонку. Она въ одну сторону, онъ — въ другую, такъ и блеститъ очками изъ травы, какъ змѣй. Покатается, покатается возлѣ ней, да только и всего, только разбередитъ. А тутъ кстати помоложе подвернулся… Слухай да догадывайся! — весело и бодро сказалъ онъ, обращаясь къ Агаѳьѣ, легшей на снопъ. — Дѣло до хорошаго дойдетъ: «и ему отдалась до послѣдняго дня»…

Онъ засмѣялся, подмаргивая, и продолжалъ:

— Прякрасно. Значитъ, занялась она съ нимъ, со служакой съ этимъ. Идешь мимо саду, глянешь — сидитъ на скамейкѣ, плачетъ и платочкомъ кружевнымъ утирается… Потомъ, глядь, повеселѣла: махнула, значитъ, на свою судьбу рукой, на отчаянность пошла. Мы весь садъ въ ту лѣто окапывали и все это хорошо видѣли. Сходбища у нихъ была въ самой ихъ завѣтной бесѣдкѣ. Бесѣдка была прямо хоть круглый годъ живи: столы, стулицы, чистота, полъ подъ желтую одинарную краску, а по бокамъ черныя каемки пропущены. Ну, вотъ они и повадились туда. Какъ вечеръ, какъ баринъ въ полѣ, она сейчасъ прослѣдуетъ въ садъ, въ родѣ какъ чтенiемъ заниматься, а это и есть самая сустрѣча ихъ. Онъ, какъ заяцъ, прокрадется черезъ заднiй валъ — и къ ней… Ну, только и отъ него она часто въ горькихъ слезахъ выходила. Капризенъ былъ! Иду разъ мимо саду, вижу, стоитъ въ своей курткѣ плетеной, слюнявитъ платокъ и къ рукѣ, къ маслаку прикладаетъ, а рука въ крови, — бываетъ, упалъ, содралъ на валу. Брюки синiя въ землѣ и въ листу… «Здравствуйте, — говорю, — Чеславъ Викентьичъ!» Запустилъ онъ меня матеркомъ и залился въ бесѣдку…

Агаѳья, все выжимавшая изъ глазъ слезы, вдругъ зарыдала, поднялась и, шатаясь, пошла въ избу. Даш-

// 148

ка, сидѣвшая на порогѣ съ широко раскрытыми глазами и раздвинутыми колѣнками, кинула на нее радостный взглядъ, вскочила и тоже скрылась въ сѣнцахъ.

— Горе, правда! — сказала Катерина. — Онъ ей весь носъ размялъ.

Демьянъ быстро оглянулся.

— Не горе! — быстрымъ шопотомъ сказалъ онъ. — Это я ее разжегъ. Вѣдь барышню-то она подводила!

— Да чтò ты! — въ одинъ голосъ воскликнули и хозяйка и Титъ.

— Сейчасъ умереть! Вѣдь она из Голицына?

— Изъ Голицына, изъ Голицына, — подтвердила Катерина. — Говоритъ, къ намъ на спокой удалилась, дома дюже много враговъ, завистниковъ нажила.

— Какъ же, успокоится такая-то! — сказалъ Демьянъ. — Я давно объ ней наслышанъ, вѣдь Голицыно-то отъ насъ пять верстъ всего. Я ее сразу призналъ, только говорить не хотѣлъ — угостить сулилась…

— Они страшные хитрые черти, эти дворовые, — сказалъ Титъ. — Ненавистные къ намъ.

— И, значитъ, она самая и загубила эту самую барышню? — спросила Катерина.

— Говорю же тебѣ — она, — сказалъ Демьянъ. — Она и все дѣло это совостожила. Да ты погоди, чтò дальше-то будетъ! Повалялись они, говорю, въ бесѣдкѣ въ энтой, отдѣлалась она, идетъ по дорожкѣ, поетъ пѣсню, а сама цвѣты рветъ, хоть, правда, дюже глаза опять заплаканы. А баринъ-то и вотъ онъ. Бросилъ дрожки за садомъ и идетъ прямо къ ней съ плеткой. Она — туда, сюда, обмерла отъ страха да такъ и осталась на мѣстѣ. Подходитъ онъ тутъ прямо къ ней, скидаваетъ съ ней косынку кружевную съ плечъ, рветъ, ногами топчетъ, скидаваетъ брошку, рветъ часы золотые на цѣпочкѣ, зачалъ и ихъ топтать, только стекла хрустятъ… Потомъ за нее принялся: самъ терзаетъ, а самъ плеткой, да все по мордѣ норовитъ… Избилъ, какъ надо, сшибъ съ ногъ не хуже старухи этой — и поскорѣй прочь, домой, чтобы, дескать,

// 149

отъ грѣха уйтить. Прибѣжалъ приказчикъ, кликнулъ насъ, понесли мы ее въ контору, а она — безо всякихъ чувствъ, лежитъ, какъ мертвая, въ своемъ голубенькомъ платьицѣ, въ кружевцахъ, и вся лицо тоже въ родѣ какъ голубая стала, альни носъ блеститъ. Потомъ призываетъ баринъ кучера Никодима и кричитъ ему съ крыльца: «Немедленно свезть и ее и этого сукина сына на станцiю, отыскать его немедленно, онъ, небось, въ саду въ лопухахъ хоронится. Брось ихъ гдѣ-нибудь въ страшную глубину, въ пучину-яругу…» Ну, тѣмъ же вечеромъ и оттащили ее въ телѣгѣ на станцiю.

— Ужли съ любовникомъ вмѣстѣ? — спросила Катерина.

— Куда тебѣ! — сказалъ Демьянъ, поднимаясь. — Его и слѣдъ простылъ. Ему-то чтò жъ! Онъ своего добился, обломалъ ей сучья-вѣтья, да потуда его и видѣли.

— Я эту исторiю тоже слышалъ, — сказалъ Титъ, выскребая кускомъ хлѣба остатки сметаны изъ чашки. — Я ее, говорю, сколько разовъ видалъ. Ее Лизаветой звали. Жидкая, прахòвая бабенка, а ничего все-таки, аккуратная. Я тогда у попа при молотилкѣ служилъ. Рабочая пора, самый разгаръ, я сижу погоняю, а старостишкинъ сынишка, бѣдовый дьяволенокъ, все подъ приводъ, подъ лошадей лѣзетъ. Разъ сказалъ, два сказалъ — неймется. Я соскочилъ, поймалъ его да маленько за висчонки. Онъ въ голосъ. Гляжу, бѣжитъ эта самая барышня Лизавета, — по дорогѣ возлѣ гумна съ собачкой гуляла, — прямо ко мнѣ: «Какъ вы смѣете, — кричитъ, — васъ къ уряднику надо. Надо съ дѣтьми гуманно обращаться»… Будь въ другомъ мѣстѣ, я бы ее кнутомъ шарахнулъ.

— Гуманно! — повторилъ Демьянъ и засмѣялся, снимая съ лозинки свой армякъ.

Всталъ и Титъ, перекрестился и, поклонившись хозяйкѣ, пошелъ вслѣдъ за Демьяномъ отдыхать въ ригу.

// 150

Качая головой, Катерина стала собирать съ камня чашки, хлѣбъ, скатерть…

— Мамушка! — крикнула Дашка, выскакивая на порогъ. — Я боюся! Она пьяная, на всю избу кричитъ, волосы съ себя деретъ…

Катерина, кинувъ скатерть, вошла въ избу. Агаѳья сидѣла на лавкѣ и раскачивалась съ сиплымъ воемъ, глядя и ничего не видя кровавыми безумными глазами. Безъ платка, съ растерзанными сѣдыми волосами, сизая отъ слезъ и отъ натуги, она была и страшна и жалка.

— Господи, прости меня, окаянную! — сипло вскрикивала она, размахиваясь, широко крестясь и кланяясь двери. — Господи, разрази меня, старую дьяволицу, холопку лютую!.. Ненавижу васъ, мужланы дикiе! — завопила она, увидавъ Катерину. — Ненавижу!

Не отвѣчая и улыбаясь, Катерина стала тереть хрѣнъ, чтобы привести ее въ чувство.

Капри. 27. I. 1913.

// 151